| << назад |

IV. СЕМИОТИЧЕСКИЕ И СЕМАНТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ЯЗЫКОВОГО ТИПА

I. О содержании данной главы

В этой главе приводятся дополнительные обоснования уже рассмотренных нами положений, что семантические системы различных языков отличаются не только на "поверхностном уровне" при тождестве единиц "глубинного уровня", как считают многие современные (особенно западные) лингвисты. Своеобразие состава знаков, их значении, а также мотивы объединения выражаемых смыслов в определённые семантические поля и категории и т.д. - всё это является cледствием своеобразия потребностей каждого конкретного языка выражать наиболее простыми знакомыми средствами лишь некоторые типы содержания. При этом существование самых глубоких и устойчивых отличий в этих потребностях становится причиной возникновения четырёх общеизвестных Гумбольдтовых "морфологических классов" языков мира с их своеобразными и семантическими, и звуковыми, и грамматическими системами, а особенности промежуточных классов определяются их местом на стадиальной шкале.

Опираясь на уже изложенные достижения современной системной лингвистики, развивающей идеи основоположников системного направления в языкознании (В. фон Гумбольдта, И.И. Срезневского, А.А. Потебни и И.А. Бодуэна де Куртенэ), приведем дополнительные обоснования справедливости названного положения и тем самым увидим функциональную мотивированность особенностей семантики единиц языка как представителя определённого "морфологического класса", т.е. своеобразного семиотического образования. При этом в центре внимания будет находиться русский язык как яркий представитель языков флективного строя. Мы должны убедиться лишний раз, что для достижения подобных целей совершенно недостаточно опираться на такие привычные отличительные признаки принадлежности языка к определённому "морфологическому классу", как, например, фузия или агглютинация на стыках морфем в словоформе или степень противопоставленности словоформы словопредложению. Для этого нужна прежде всего опора на рассмотренные нами в предыдущих главах, восходящие к Гумбольдту и его последователям (и уточнённые позже представителями современной системной лингвистики) общесемиотические понятия внутренней и внешней формы отдельных знаков высказывания, их сочетаний и языковой системы в целом.

Значительная часть этой главы посвящена изложению природы названных семиотических понятий, позволяющих, в частности, более четко, чем это было уже сделано, сформулировать различие между сообщением и суждением, а также между предложением как высказыванием, структура которого отвечает специфическому для языка данного морфологического" класса, канону внешней формы, и номинативным смыслом предложения, вписанным в параметры специфического смыслового канона языка этого класса, т.е. канона внутренней формы языковой системы в целом, детерминирующего и канон внешней формы, а в конечном счёте - своеобразие семантики языка, что делает её функционально обусловленной.

Как уже было показано, канон внутренней формы языков флективного типа, наиболее последовательно выдерживаемый славянскими языками, а среди славянских - русским, заключается в наличии тенденции по возможности любое сообщение представлять через внешнюю форму канонического предложения, номинативный смысл которого вписывается в такой канон внутренний формы, как образ развивающегося события. Поэтому смысловые поля русских лексем, вещественные и грамматические значения морфем, синтаксические связи между словоформами предложения и т.д. - всё это обусловлено потребностью дать слушающему возможность без труда догадаться, образ какого развивающегося события имел в своём замысле говорящий, формируя данное высказывание как сообщение в форме канонического предложения.

Через такие представления о внутренней форме языкового типа становятся объяснимыми как семантические, так и грамматические устойчивые черты и нерегулярности флективного русского языка, как и языков иных типов.

А так как современная системная лингвистика раскрывает и природу внеязыковых факторов, которые направляют стадиальную эволюцию языковой системы к тому или иному из четырёх полюсов внутренней формы то тем самым языковед владеющий методами системной типологии языков, получает возможность объяснять функциональные связи межу семантическим своеобразием языка и особенностями условии общения в коллективе, стихийно творящем этот язык.

Результаты выявления этих внешних факторов представлены в большом числе работ по современной системной лингвистике, часть из которых названа в перечне цитируемых публикаций.

 

2. Единицы языкового и внеязыкового сознания и ассоциации между ними

Как уже было показано в предыдущих главах авторы работ по со временной системной лингвистике конкретизируют и углубляют общие семиотические идеи её основоположников - В. фон Гумбольдта И.И. Срезневского, А.А. Потебни, И.А. Бодуэна де Куртенэ - и на основе этих идей решают как общесемиотические, так и конкретные семантические проблемы языкознания.

Теперь еще раз обратим внимание на то, что суть этих семиотических идей в отношении понимания природы языка, если ее пред ставить в предельно сжатом, но по возможности полном современном изложении, заключается в следующем.

Язык является специализированным и социализированным психическим механизмом - "языковым сознанием" как отделом "сознании вообще", во "внеязыковом" отделе которого формируется "картина мира" субъекта, также в значительной степени социализированная. Язык обеспечивает субъекту наличие способности создания, воспроизводства и опознания "высказываний", т.е. последовательностей таких минимальных материальных - артикуляционно-акустических или графических, - знаков, психические образы (т.е. эталоны воспроизводства и опознания) которых в языковом сознании, т.е. "внешние формы" этих знаков, или "морфемы", ассоциированы по смежности с определёнными образными же означаемыми, т.е. "внутренними формами" артикулируемых знаков. Очевидно, что знаки высказываний, будучи материально-физическими образованиями, несут на своих материальных параметрах "следы", "отражения", "оттиски" своих "внешних" (форм зафиксированных в психических характеристиках соответствующих им морфем, тогда как значения, т.е. "внутренние формы" на артикуляционно-акустических (или графических) параметрах соответствующих знаков, обычно никак не отражаются, поскольку морфемы ассоциированы со своими значениями в языковом сознании по смежности, а не по сходству. Но это не лишает внутренние формы знаков, т.е. их значения, способности, в свою очередь, вступать в ассоциации по сходству с единицами внеязыкового мыслительного материала, т.е. с впечатлениями, обобщёнными образами и абстрактными понятиями, сформировавшимися во внеязыковой картине мира психики человека. Эти единицы внеязыкового сознания, вступая в ассоциацию по сходству со значениями морфем знаков высказывания, становятся "ближайшими" (по Потебне) смыслами этих значений и. соответственно, их морфем и их знаков, а знаки - означающими для "вещественных" морфем и смыслов. Так говорящий оказывается способным, воздействуя знаками высказывания на слушающего, возбудить в его языковом сознании соответствующие морфемы, т.е. внешние формы этих знаков, и далее, через возбуждение морфем, возбудить их значения, т.е. внутренние формы употреблённых знаков, а через ассоциации по сходству между значениями и компонентами внеязыковой картины мира слушающего, возбудить и ближайшие смыслы, т.е. намекнуть с помощью знаков высказывания на эти смыслы. Но намёки эти могут быть не только непосредственными, "ближайшими". Смысл значения знака может быть и "дальнейшим", если он возбуждён значением опосредованно, через ассоциацию с уже возбужденным ближайшим смыслом и, нередко, с некоторыми промежуточными смыслами, причём как по сходству, так и по смысловой смежности.

Благодаря этой системе намёков через ассоциации языковый и внеязыковых единиц психики говорящий, в процессе общения, направляет творческую мыслительную деятельность слушающего на разгадку прежде всего своего номинативного замысла как того конечного номинативного смысла в этой цепи намёков, который имел в виду говорящий, выбирая знаки для данного высказывания с целью возбуждения в сознании слушающего либо уже сложившегося образа, либо с целью формирования нового.

Говорящий, кроме того, тем или иным способом (интонационно, позиционно, с помощью специальных частиц, либо, наконец, через контекст или ситуацию общения) может намекать слушающему и на то, какая часть высказывания является коммуникативной темой, а какая - ремой и, тем самым, какая часть названного высказыванием номинативного смысла задумана как предиканд коммуникативного суждения, а какая - как предикатор. В этом случае высказывание для слушающего становится и сообщением.

Напомним, также, что в системной лингвистике суждение понимается как такое возбуждение двух психических образов, представляющих элементы знания в сознании субъекта, один из которых - предиканд, подвергается воздействию со стороны другого - предикатора и видоизменяется, преобразуется в результата этого воздействия, пре вращаясь в уточнённое, обновлённое знание, в предикат, а предикацией называется сам процесс такого преобразования предиканда в предикат с помощью предикатора.

Если предикация, т.е. предикативный процесс, протекает во внеязыковом сознании человека без какого-либо речевого воздействия на него, то такая предикация трактуется в системной лингвистике как логическая, но если предикативный процесс стимулирован в сознание субъекта воспринятыми им знаками речевого потока, т.е. знаками, вы сказанными говорящим, то такая предикация истолковывается как речевая, а если при этом результат речевой предикации, т.е. сформировавшийся предикат как следствие преобразования предиката предикатором, после восприятия речевых знаков вносится во внеязыковую картину мира слушающего как средство уточнения характеристик одного из её компонентов, то такая предикация называется коммуникативной. Но если предикат как результат преобразования названного предиканда с помощью названного предикатора, т.е. как результат преобразования смысла темы высказывания смыслом ремы высказывания, остаётся лишь в воображении слушающего, на его "оперативном экране", т.е. не вносится как изменение, как поправка в определенный фрагмент картины мира слушающего, то в этом случае высказывание выполняет лишь номинативную функцию, обеспечивает стимуляцию лишь номинативной, но не коммуникативной предикации. При этом ясно также, что одна часть знаков высказывания является знаками номинативной темы, а другая часть - знаками номинативной ремы и что предиканд и предикатор коммуникативной предикации возникают на оперативном экране слушающего как результаты предшествующих номинативных предикаций, т.е. как предикаты этих предикаций.

Таким образом, коммуникативная предикация подготавливается результатами предшествующих номинативных предикации, но конечный смысл высказывания может для слушающего остаться только номинативным, если слушающий не имеет возможности догадаться, какой из номинативных предикатов должен быть использован в качестве коммуникативного предикинда, а какой - в качестве коммуникативного предикатора. Обеспечить же эту возможность говорящий, как уже отмечалось, должен либо за счет использования интонационных или позиционных средств, либо через введение в сообщение специальных частиц, либо, наконец, за счёт умелою использования контекста и ситуации общения.

 

3. Cхемы логических и речевых (как номинативных, так и коммуникативных) актов предикации

Предлагаемое системной лингвистикой уточнение природы предикации вообще и сути отличия таких разновидностей предикации, как логическая и речевая, и далее, - среди форм речевой предикации, - отличия номинативной предикации от коммуникативной, даёт возможность осознать неточность распространённых представлений о механизмах цепочной предикации, возбуждаемой знаками высказываний в связной речи или текста. Недостаточно чёткое разграничение высказывания с его знаками, с одной стороны, и внутренней и внешней формы этих знаков - с другой, лишает лингвистов, как уже отмечалось, возможности ясно противопоставить такие единицы высказывания, как тема и рема, а также таким, возбуждаемым с их помощью в сознании, членам суждения, как предиканд и предикатор, а существование третьего, результирующего члена предикативного акта - предиката, при этом вообще остаётся незамеченным. Поэтому цепочную предикацию обычно представляют как использование ремы предшествующего высказывания в качестве темы последующего, хотя фактически имеет место использование предиката, как результата предшествующею воздействия предикатора на предиканд, в качестве предиканда последующей предикации и, значит, в качестве смысла темы последующего высказывания.

В свете таких, уточнённых представлений мы уточним суть отличия морфем с вещественным значением от морфем со словообразовательным грамматическим значением. Это отличие заключается в том, что словообразовательные значения морфем специализированы выполнять функцию предикатора по отношению к уже выраженному, при участии морфемы с вещественным значением, номинативному "производящему" смыслу как к номинативному предиканду. Ясно, что знаки этого производящего смысла оказываются в высказывании номинативной темой, знак словообразовательной грамматической морфемы номинативной ремой, а предикат, возникший при взаимодействии смысла темы со значением такой ремы, становится производным номинативным смыслом тою результирующего знака, который возник после наращения производящей основы словообразовательным аффиксом. При этом очевидно, что такой производный номинативный смысл в свою очередь может оказаться "производящим", т.е. предикандом следующей номинативной предикации, если к словоформе будет добавлена ещё одна словообразовательная морфема. Так в механизмах словообразования синтетических языков с их многоморфемными словоформами мы можем наблюдать одну из разновидностей цепочной предикации. При этом функцию каждого последующею словообразовательною аффикса словоформы можно трактовать как преобразователь номинативного смысла производящей основы по отношению к производному номинативному смыслу как к смыслу очередному "дальнейшему", если вести отсчет от "ближайшего", т.е. того, на который по сходству намекает морфема с вещественным значением. Таким образом, в частности, ясно, что если вещественное значение ассоциируется по сходству с ближайшими смыслами, то значение грамматических морфем указывает на характер отношений между смыслами.

Очевидно, что связный речевой поток (или текст) способен возбуждать в сознании слушающего (или читающего) не только цепочные предикации. Некоторый дальнейший смысл может быть сформирован благодаря осуществлению предикативного номинативного акта и в том случае, если предикатором по отношению к уже сформированному номинативному смыслу выступит не значение деривационной грамматической морфемы, а номинативный смысл другой словоформы, независимо от того, возник он как результат предшествующей цепочной словообразовательной предикации или с помощью каких-либо иных предшествующих номинативный предикаций. Следовательно, в подобных случаях программа наименования некоторого дальнейшего номинативного смысла складывается из трёх подпрограмм:

1) подпрограмма формирования номинативного смысла словоформы, который далее должен выступить в роли предиканда в конечной, третьей подпрограмме номинации для стимуляции предикативного номинативного процесса;

2) подпрограмма формирования номинативного смысла словоформы, который должен выступать в конечной, третьей подпрограмме в роли предикатора и, наконец,

3) подпрограмма это конечной, третьей предикации, в которой в качестве компонентов предикативного акта вы ступают предикаты, полученные в результате осуществления первым двух подпрограмм. Очевидно, что в этом случае номинативные предикативные акты имеют не цепочную, а блочную иерархизированную структуру. Результаты двух таких блочных предикаций, в свою очередь, как предиканд и предикатор, могут вступать в блок более высокого яруса и обеспечивать формирование номинативного смысла ещё более высокого яруса, и т.д. Очевидно и то, что когда некоторый номинативный смысл выражен несколькими словоформами, то формирование конечного смысла какого сочетания слов достигается на основе блочных многоярусных схем предикативных номинативных актов. И, наконец, понятно, что если отношения между производящим и производным смыслом в процессе блочной предикации выражается с помощью специальных морфем, то они тоже должны быть отнесены к числу грамматических, а отличие словообразовательных грамматических морфем от словоизменительных проявляется, в частности, в том что словообразовательное значение указывает на отношение последующего смысла к предыдущему в словообразовательной цепи, а словоизменительное значение указывает на распределение ролей пары предшествующих смыслов по отношению к возникновению общего для них последующего.

Например, морфема рай- несет вещественное значение и намекает на производящий исходный ближайший смысл как на номинативный исходный предиканд по отношению к значению последующей словообразовательной морфемы -ск- цепи морфем рай-ск-. Аналогично связаны морфемы в слове угол-: угол-ок, угол-ок-Ø.

Так образуются два блока результирующих номинативных смыслов путем цепочной предикации в каждом из них.

Очередными шагами в этих блоках детализируется номинативный смысл с помощью словообразовательных грамматических морфем. Но результирующий номинативных смысл такого словосочетания становится понятным лишь благодаря наличию словоизменительной грамматической морфемы -ий в первом блоке: в словосочетании рай-ск-ий угол-ок-Ø эта словоизменительная морфема сигнализирует слушающему о том, что результирующий номинативный смысл блока знаков рай-ск- является предикатором по отношению к результирующему смыслу блока морфем угол-ок- Ø.



4. Мотивы и этапы выбора варианта номинативного смысла предложения и границы его актуального коммуникативного членения

При таком понимании семиотической природы языка и механизмов взаимодействия артикуляционно-акустических или графических знаков высказывания с единицами языка (т.е. языкового сознания) и с единицами внеязыкового сознания (т.е. картины мира субъекта) в процессе воздействия говорящего на слушающего с помощью последовательности единиц речевого потока или графического текста, очевидным становится следующий принципиально важный факт.

Только в звене "двусторонней знаковой формы", т.е. социализированной ассоциации элементов внешней формы любого знака из этой последовательности с соответствующим ему элементом внутренней формы, т.е. только в языковом сознании, в звене ассоциация любой морфемы по смежности с ее значением, морфема "полномочно представляет" значение знака высказывания как своё означаемое. Все остальные звенья взаимодействия на пути к конечному номинативному смыслу, т.е. на пути от значения морфем к ближайшим смыслам, от ближайших смыслов - к промежуточным, возникают лишь на основе либо ассоциаций по большей или меньшей степени сходства между взаимодействующими элементами, либо на основе преобразования од них элементов под воздействием других, и требуют от слушающего мыслительной творческой активности, смекалистости, чтобы догадаться, смекнуть, на какой последующий элемент, в этой цепи намёков, намекает каждый предшествующий, начиная от последовательности морфем, возбуждённых знаками речевого потока, и далее - преобразует одни элементы с помощью других на этапах формирования элементов конечного номинативного смысла высказывания. В этой цепи даже перечень морфем, которые имел в виду говорящий, артикулируя в речевом потоке высказывания вполне определённые, а не какие-либо иные речевые знаки, слушающий опознаёт лишь на основе сходства текущих внешних впечатлений от этих знаков с определёнными, хранящимися в языковом сознании, элементами внешней формы, т.е. определёнными морфемами как эталонами обязательных, для всех членов языкового коллектива, социализированных артикуляционно-акустических характеристик знаков высказывания.

И даже после того, как слушающий через все эти звенья "намеков на намёки" и звенья преобразований, более или менее удачно представил, разгадал, какой конечный номинативный смысл желал возбудит говорящий в сознании слушающего, создавая данную последовательность знаков речевого потока, т.е. данное высказывание, он далее дол жен ещё сначала догадаться, какими могли бы быть и иные модификации высказываний, способных выразить несколько иными знаками более или менее такой же конечный номинативный смысл, ибо через свой выбор именно данной актуальной модификации, среди множества виртуальных, принципиально возможных других модификаций, говорящий намекает (причём снова лишь намекает, так как иначе язык не мог бы быть универсальным средством знаковой коммуникации), какая часть высказывания является коммуникативной темой, а какая - коммуникативной ремой этого высказывания. Лишь после такого актуального расчленения номинативно целостного высказывания, т.е. после актуального отчленения коммуникативной тематической части от коммуникативной рематической, высказывание для слушающего становится не только номинативной, но коммуникативной единицей, т.е. не только высказыванием, но и сообщением. Проецируя эту границу коммуникативного членения высказывания на намекаемый с его помощью номинативный смысл, слушающий получает возможность догадаться, как он должен актуально расчленить и сам этот номинативный смысл на коммуникативный предиканд и коммуникативный предикатор и, включая эти две смысловые единицы в коммуникативное предикативное взаимодействие, слушающий, наконец, логически выводит образ коммуникативного предиката, т.е. разгадывает и коммуникативный замысел говорящего.

Всё вышесказанное направлено на подчёркивание справедливости и важности того уже упоминавшегося положения основоположников системной лингвистики, которое библиопсихолог Н.А. Рубакин назвал законом Гумбольдта-Потебни. В соответствии с этим законом знаки высказывания в виде речевого потока (или буквенного текста) не содержат в себе и не несут на себе той информации (уточним: не содержат и не несут сами по себе ни значений, ни номинативного, ни, тем более, коммуникативного смысла), ради появления которой в своей картине мира слушающий настраивается на восприятие этого речевого потока (или буквенного текста); говорящий с помощью знаков высказывания лишь намекает на некоторые смыслы как на уже сложившиеся элементы картины мира во внеязыковом сознании слушающего и намекает также на то, в какие номинативные и коммуникативные предикативные взаимодействия слушающий должен включить эти "намёкнутые" смыслы, чтобы в результате творческого преобразования одних названных смыслов с помощью других названных смыслов слушающий (или читающий) мог сначала догадаться, какую номинативную картину имел в виду говорящий, формируя данное высказывание, а потом и какой элемент этой картины, соотносимый с определённым элементом внеязыковой картины мира слушающего, а также в каком отношении должен слушающий изменить, преобразовать, чтобы после этого изменённый, в результате коммуникативной предикации, смысл стал более правильным или более точным или более истинным, чем он был до изменения.

Только благодаря своему творческому воображению слушающий, под намекающим воздействием воспринимаемых речевых знаков говорящего (или знаков текста пишущего), оказывается способным догадаться о номинативных и коммуникативных замыслах говорящего (или пишущего) и, следовательно, новую информацию, новые знания относительно определённого фрагмента картины мира, он черпает не из воспринятых знаков, а создаёт их, как говорил В. фон Гумбольдт, "своею внутреннею силою".

Таким образом, естественный язык каждого языкового коллектива является результатом социализации и унификации приёмов вырабатывающихся для их осуществления психических единиц, позволяющих предельно упростить все рутинные процедуры намёка на элементы мыслительной картины мира собеседника и на стимуляцию логические взаимодействий между ними, чтобы обеспечить собеседнику максимальную творческую возможность догадаться, какой элемент этой картины мира с помощью какого другою элемента и как именно говорящий рекомендует слушающему преобразовать в направлении большей полноты, правильности или истинности. Термины "намек" "намекать", используемые российскими основоположниками систем ной лингвистики по отношению не только к знакам речевого потока, но и к единицам как языковою так и внеязыкового сознания, отражают главную семиотическую особенность естественного языка, становящегося благодаря этому не просто знаковой, а универсальной социализированной семиотической знаковой системой, тогда как наиболее употребительные термины, такие как "манифестация", "экспозиция", "репрезентация" или "экспликация", не отражают этой собственной языковой специфики, а более или менее соответствующий сути дела и русскому термину "намекать" латинский термин "имплицировать" вообще не используется в общеизвестной лингвистической литература, хотя, - подчеркнём ещё и ещё раз, - имплицитная подсказка, намёк является главной семиотической функцией знаков естественного языка и вообще не только всей языковой системы, но и самой речевой деятельности. Однако согласиться с этим утверждением могут лишь те языковеды, которые последовательно различают значение и смысл знаков номинативный и коммуникативный смысл, высказывание и сообщение и не отождествляют тему сообщения с предикандом и рему - с предикатором.

Остановимся на последнем семиотическом противопоставлении особо.

 

5. Функциональное оправдание наличия потока внутренней и внешней формы языкового типа

Как уже отмечалось выше, говорящий должен с помощью речевого знакового воздействия на слушающего не только предусмотреть объём намёков, достаточный для того, чтобы слушающий догадался, какой конечный номинативный смысл высказывания имеет в виду говорящий, но и намекнуть при этом, как номинативный смысл расчленить на предиканд и предикатор. Достигается это прежде всего намёком на то, как расчленить само высказывание на коммуникативную тему и рему и тем самым представить слушающему высказывание не только как номинативную, но и как коммуникативную единицу, т.е. как сообщение. А поскольку о номинативном смысле высказывания слушающий догадывается по совокупности последовательных намёков, то естественно, как уже отмечалось, что возможными, виртуальными, те более или менее приемлемыми для достижения примерно того же самого конечною результата, т.е. для намёка на один и тот же номинативный смысл, как инвариант, говорящий может воспользоваться многими способами, т.е. многими актуальными вариантами высказывания, пригодного в конечном счете для намёка, с помощью составляющих его знаков и обозначенных ими смыслов, на cтимуляцию замысленного говорящим определённого коммуникативного предикативного акта, чтобы высказывание оказалось способным стать для слушателя сообщением, будучи при этом выразителем такого номинативного смысла, определенная отчлененная часть которого способна стать коммуникативным предикатором по отношению к оставшейся части как к предиканду.

Эта цель достигается прежде всего благодаря тому, что слушающий, через восприятие актуального варианта внешней формы высказывания, догадывается об актуальном варианте ею номинативного смысла, т.е. внутренней форме, что даёт слушающему, как носителю языка, возможность догадаться об иных возможных, т.е. о виртуальных вариантах внешней формы высказывания, способных выразить эту же внутреннюю форму. И по тому, какую именно из виртуальных внешних форм выбрал говорящий в качестве актуальной, слушающий должен увидеть намёк на то, где в этом высказывании как в номинативной единице проходит актуальная граница меду коммуникативной темой и ремой, чтобы по их смыслам раскрыть и коммуникативный смысл такого сообщения.

Однако очевидно, что всё сказанное может быть реализовано лишь при условии, что высказывания на данном языке, ориентированные, на выражения не только номинативного, но и коммуникативного смысла, т.е. способные быть и сообщением, должны, в связи с практической безграничностью вариантов внешних форм выражения некоторого инвариантного номинативного смысла, быть прежде всего типизированы по их формально-грамматическим характеристикам, включая позиционные и интонационные. Эта типизация должна быть такой, чтобы лишь, один из потенциально возможных формально-грамматических типов, как приёмов построения высказываний с названным выше свойством, был закреплён в качестве канона, т.е. обязательного правила построения инвариантов внешней формы.

Это даёт возможность, в свою очередь, тот тип номинативных смыслов высказываний, актуальная внешняя форма которых не противоречит сложившемуся канону, рассматривать также как канон, но уже внутренней формы высказываний, специализированных быть типичными сообщениями. Так современная системная лингвистика трактует Гумбольдтово понятие внутренней формы языковой системы в целом.

Благодаря опоре на чувство внутренней формы языка слушающий получает возможность, опознав актуальную внешнюю форму знаков высказывания и представленный ею актуальный номинативный смьсл "вписанный" в актуальную внутреннюю форму этого высказывания увидеть в ней определённую модификацию, определённый вариант очевидного для него актуального инварианта канонической внутренней формы. Так для слушающего открывается путь по опознанной актуальной реализации канонической внутренней формы представить, какою была бы и актуальная каноническая внешняя форма этого высказывания, и чем именно отличается эта актуальная модификация внешней формы от мысленно реконструированной актуальной инвариантной канонической.

В число инвариантных характеристик канонической внешней формы высказывания входит закреплённая за нею каноническая граница между темой и ремой, и по характеру различий между актуальным вариантом и реконструированным инвариантом канонической внешней формы высказывания слушающий узнаёт, отличается ли актуальная граница между темой и ремой в актуальном варианте внешней формы высказывания от канонического инварианта, и если да, то между какими частями внешней формы актуального варианта высказывания они проходит. Так слушающий опознаёт ту границу актуального коммуникативного членения актуального высказывания, которую имел в виду говорящий и, следовательно, проецируя её на актуальной номинативный смысл этого высказывания, т.е. на актуальный вариант его внутренней формы, членит этот номинативный смысл на коммуникативный предиканд и предикатор таким образом, что в результате коммуникативного предикативного акта преобразования такого предиканда предикатором слушающий логически выводит коммуникативный предикат и тем самым разгадывает и коммуникативный замысел говорящего.

Сделаем теперь ряд обобщений в этом семиотическом изложении системной лингвистики, чтобы в заключение остановиться хотя бы на некоторых примерах продуктивности их использования для объяснения типологического своеобразия семантики языка.

Итак, разделяя и развивая идеи В. фон Гумбольдта и его российских последователей, современная системная лингвистика исходит из того, что знаку как единице высказывания, воплощённого в материю речевого потока, в языковом сознании, т.е. в языке индивида, соответствует социализированный эталон построения этого знака, т.е. ею внешняя форма. С нею ассоциирована по смежности внутренняя форма этого знака. По Бодуэну эти две формы, два эталона, в случае минимального знака, понимаются как ассоциация морфемы с её значением Как ранее уже было сказано, современная системная лингвистика именует такое ассоциированное единство двух форм "двусторонней знаковой формой".

Напомним, что в реальном употреблении, при речевом общении чаще используются такие узуализованные, воспроизводимые знаки которым в языковом сознании соответствуют блоки ("аккорды") значений и, соответственно блоки ("аккорды") морфем и, кроме того, ассоциированные по сходству со значениями элементы, фрагменты внеязыкового сознания, т.е. смыслы этих знаков высказывания, причем закономерности отбора значений в типовые блоки, типовые схемы, в модели этих блоков, также фиксируются в языковом сознании субъекта. А поскольку, как отмечал ещё И.И. Срезневский, ассоциации возможны и между смыслами, то последний, при конкретном употреблении знака, конечный смысл в цепи таких ассоциаций оказывается связанным с блоком морфем через все промежуточные смыслы, в том числе - через первый из них, который, в свою очередь, ассоциирован с этими морфемами через их значения. Напомним также, что блок морфем употреблённого многоморфемного знака в некотором конечном смысле естественно истолковывать как внешнюю форму этого знака; значения этого бока морфем А.А. Потебня понимал как "минимум внутренней формы" знака с данным конечным смыслом, а предшествующий конечному предконечный смысл, ассоциированный непосредственно с конечным, служит по Потебне "представлением" конечного, т.е. предконечной внутренней формой этого конечного смысла, но, в отличие от его значений, уже во внеязыковом сознании слушающего.

Во флективном языке, как и в языках ряда иных (хотя и не всех) "морфологических классов", блоки морфем с их значениями представляют собой, как правило, воспроизводимые, узуализированные словоформы, а из словоформ строятся свободные и связные словосочетания. конечный номинативный смысл которых, в результате предикативных номинативных взаимодействий, творчески выводится слушающим из конечных смыслов словоформ этого словосочетания. Следовательно словосочетание как номинативная единица, также имеет и внешнюю форму, представленную блоками морфем, составляющих его слово форм, и минимум внутренней формы, складывающийся из значений морфем этих блоков, а конечные смыслы словоформ словосочетания оказываются компонентами "представления" конечного смысла словосочетания, т.е. служат предконечной внутренней его формой.

Ясно, что типовые схемы словосочетаний, т.е. схемы их типовых внешних предконечных внутренних форм, также в качестве эталонов, хранятся в языковом сознании носителей языка, и этим говорящему обеспечивается лёгкость формирования актуальных словосочетаний, в соответствии с номинативным замыслом, а слушающему - лёгкость разгадки, т.е. логического выведения замысленных говорящим конечных номинативных смыслов словосочетаний по их внешним формам.

Как видим, понятия внешней и внутренней формы, значения, предоконечного и конечного смысла, типовых схем, в соответствии с которыми организованы объединения единиц, внешней и внутренней формы, и т.д. оказываются в системной лингвистике универсальными в том отношении, что через них описывается строение и словоформ, а сочетания слов, без утраты осознания того факта, что речь идет oб единицах различного яруса языкового строя. Сейчас же необходима особо остановиться на приложимости этих универсальных понятий и к ярусу предложений, чтобы внести ряд дополнительных семиотических уточнений в представления о характере отношений между словами, словосочетаниями (в первую очередь свободными) и предложениями с учётом отличия понятий "предложение", "сообщение" и "высказывание", чего лингвисты весьма часто не делают.

 

6. Высказывание, сообщение, предложение (ненапряженное и напряженное), словосочетание и слово

Понятие предложения в системной лингвистике определяется как любое такое высказывание, значения вещественных морфем которого, под направляющим воздействием значений формально-грамматических морфем, формируют такие промежуточные и конечные смыслы, а также отношения между ними, которые синтезируются в актуальный номинативный смысл этого высказывания, представляющих собой актуальную реализацию канонической внутренней формы данного языка. Благодаря этому высказывания данной разновидности, т.е. предложения, оказываются выразителями такого номинативного смысла, который наиболее предрасположен расчлениться на предиканд и предикатор коммуникативной предикации, т.е. стать предконечным по отношению к коммуникативному смыслу того сообщения, в функции которого выступит такое высказывание.

Актуальный номинативный смысл предложения представляет актуальную каноническую внутреннюю форму либо непосредственно, либо в одном из тех возможных её трансфертов, которые, тем не менее, не лишают слушающего возможности представить, вариантом какой исходной, инвариантной, при данном составе вещественных морфем и их значений, реализацией актуальной внутренней формы предложения является данный трансформ.

Если актуальный номинативный смысл предложения оказывается непосредственной реализацией актуальной канонической внутренней формы данного языка, т.е. канона построения актуальных номинативных смыслов, специализированных быть представлением для коммуникативной предикации, то такое предложение в системной лингвистике называется ненапряжённым по своей внешней форме, Соответственно, номинативный смысл предложения, являющийся актуальной реализацией того или иного трансформа этой ненапряженной актуальной внутренней формы, называется напряженным. Содержанием этого термина, в частности, подчёркивается необходимость траты дополнительных интеллектуальных усилий слушающего для опознания того каков тот инвариант актуальной внутренней формы предложения т.е. того актуального номинативного смысла этого предложения, который, при данном составе вещественных морфем, был бы построен без трансформаций, т.е. ненапряжённо, непосредственно по канону внутренней формы данного языка.

Внешняя форма предложения, выраженная морфемами знаков высказывания и выражающая значениями, ассоциированными с её морфемами актуальный номинативный смысл как непосредственную актуальную реализацию канонической внутренней формы данного языка, также является актуальной канонической ненапряжённой, а внешняя форма предложения, выражающая при этом лишь определённый трансформ актуальной канонической внутренней формы, относится в системной лингвистике к разряду напряжённых в том или ином отношении например, напряжённых интонационно или позиционно.

Независимо от того, приложимо или неприложимо к высказыванию данное определение предложения, с позиций системной лингвистики высказывание истолковывается как сообщение, если актуальный номинативный смысл знаков этого высказывания, в соответствии с коммуникативным замыслом говорящего, включает в себя такой фрагмент, который воспринимается слушающим как предикатор по отношению к другому определённом фрагменту внеязыковой мыслительной картины мира как предиканду этого предикатора, превращающегося в предикат коммуникативного акта, стимулированного в сознании слушающего знаками высказывания.

При этом выраженное высказыванием сообщение является двусоставным, или темо-рематическим, если не только предикатор, но и предиканд именуется, возбуждается знаками, входящими в состав этого же высказывания, и односоставным, рематическим, если предиканд в сознании слушающего возбуждён контекстом, ситуацией общения, жестами или мимикой говорящего или какими-либо иными неречевыми способами, но не внешними знаками.

Учтя сказанное, перейдём к определению слова и словосочетания и к отношению их функций к функции предложения и сообщения.

Любое высказывание, могущее служить минимальным односоставным рематическим сообщением на данном языке и способное поэтому выполнять функцию реплики участника акта речевого общения в ответ на вопрос другого участника, называется в системной лингвистике проторемой. В частности, то, что в синтетических языках считается знаменательной словоформой, представляет собой основную массу проторем такого языка с обязательным наличием в их составе хотя бы одной вещественной морфемы, т.е. морфемы с вещественным значением.

Наличие в словоформе некоторой словоизменительной морфемы, дает возможность слушающему догадаться, какова типичная pоль смысла такой словоформы по отношению к другим смыслам, типичным для схемы связей между смысловыми компонентами, синтезируемыми в каноническую схему номинативного смысла языка с данной внутренней формой. Очевидно, что в процессе формирования строя определенного языка состав классов смыслов, задающих компоненты внутренней формы языка через вещественные значения морфем, и состав классов отношений, отражающих распределение ролей cмысловых компонентов, в типичной схеме внутренней формы, представляемой целостным номинативным смыслом типичных предложений, взаимно согласуются и оказываются не случайными при данной внутренней языковой форме. Так при событийной внутренней форме необходимы прежде всего вещественные значения, указывающие на состав участников события и на действия, становящиеся причиной возникновения события, а грамматические словоизменительные морфемы нужны по крайней мере для уточнения ролей участников в названном событии, для сведений о распределении этих ролей между партиципантами.

Наличие словообразовательных грамматических морфем позволяет создавать с помощью одной и той же вещественной морфемы, при разных словообразовательных, знаки для смысловых компонентов, играющих в схеме события аналогичные типовые роли. Очевидно, что при таких функциях словообразовательных морфем наиболее эффективной оказывается цепочная номинативная предикация как средство формирования требуемых конечных номинативных смыслов, а поскольку при наличной внутренней языковой форме в обозначения нуждаются лишь некоторые типы смыслов, то они, будучи обозначенными словообразовательными блоками морфем, должны стыковаться с помощью словоизменительных морфем в смысловые блоки более высокого яруса, в связи с чем блоки словоформ, призванные обозначить смысловые блоки, нуждаются в оформлении их грамматическими морфемами для стимуляции не цепочных, а блочных предикативных взаимодействий между смыслами словоформ.

Таким образом, исходя из семиотических представлений системной лингвистики, можно утверждать, что своеобразие форм и функции таких лингвистических понятий, как слово, словосочетание и предложение, получают определённость только при соотнесении их с осознанной особенностью внутренней языковой формы. Лишь в этом случае может быть раскрыта природа отличия вещественных и грамматических значений, мотивы выбора вполне определённого состав этих значений и, соответственно, состава и иерархически соотнесенных ярусов единиц с данной языковой внутренней формой и типов их объединения в блоки каждого более высокого яруса. Так открывается путь перехода от констатации эмпирически выявленных семантических особенностей изучаемого языка к объяснению этих особенностей, причём не только на заданном синхронном срезе, а и в ходе диахронических перестроек, учитывая исторически изменяющуюся степень целесообразности вписываться в каноны представления коммуникативного смысла через такое, например, "представление" (в понимании А.А. Потебни и А.И. Бодуэна де Куртенэ), как образ развивающегося события, представленный номинативным смыслом предложения.

 

7. Отношение предложения, словосочетания и слова к категориям коммуникативности и номинативности, целостности и связности

Следует остановиться на том, что когда речь заходит о сопоставлении слова, словосочетания и предложения, то обычно утверждается, что слова и словосочетания выполняют номинативную функцию, их "значение" номинативно, а предложения выполняют коммуникативную функцию, их "значение" предикативно. Если же исходить из тех представлений о природе языка и внеязыкового сознания, о природе логической и речевой предикации, о языковой номинативной и языковой коммуникативной предикации, о коммуникативной двухчленности сообщения и о смысловой трёхчленности суждения, опираясь на достижения системной лингвистики и, соответственно, если достаточно последовательно противопоставлять тему и рему как члены высказывания и предиканд, предикатор и предикат как члены суждения в акте не только коммуникации, а и номинации, и, наконец, если принимать во внимание своеобразие внутренней формы языка и характер её проявления во внешней форме, то соотношение между словом, словосочетанием и предложением предстают перед нами не такими простыми, как это обычно считается, но зато и не такими расплывчатыми, как об этом свидетельствуют постоянные дискуссии по данному вопросу.

Как мы уже видели, если высказывание имеет внешнюю форму предложения, и говорящий при этом, присущими строю данного языка средствами, дал возможность слушающему понять, где проходит граница актуального членения этого предложения на коммуникативную тему и рему, и если слушающий верно расчленил номинативный смысл такого предложения, становящегося благодаря этому уже не просто высказыванием, а сообщением, на коммуникативный предиканд и коммуникативный предикатор, то образ как предиканда, так и предикатора перед этим уже должен был быть назван и возбуждён знаками коммуникативной темы и ремы и, следовательно, предложение должно было прежде всего выполнить свою номинативную функцию, функцию наименования номинативного смысла предложения. Следовательно, предложение, как и словосочетание и отдельное слово прежде всего номинативно и уже сверх того и после того, при выраженности границы коммуникативного членения на тему рему, оно коммуникативно.

Далее: если различать номинативную предикацию и коммуникативную предикацию, то предложение, если оно не стало сообщением, предикативно в отношении только номинативной предикации, и лишь будучи и сообщением, предложение стимулирует и коммуникативную предикацию. Однако если вспомнить, что рематические сообщения могут состоять и из одного слова, и из словосочетания, т.е. из непредложения, то мы приходим к выводу, что слово, и словосочетание, и предложение обязательно стимулируют номинативные акты предикации и, сверх того, могут, когда оказываются сообщениями, быть стимуляторами и коммуникативной предикации.

Не следует ли из всего сказанного, что слова, словосочетания и предложения по их номинативным и коммуникативным свойствам ничем не отличаются? Ясный ответ на этот вопрос можно получить лишь с привлечением к рассмотрению понятий внешней и внутренней формы знаков высказывания.

Если рассматривать пока языки лишь с событийной внутренней формой, ярким представителем среди которых является русский язык и опираться на понятие канонической внешней формы предложения (или её трансформа) трактуемое как отражение каноничности внутренней формы, т.е. как соответствие актуального номинативного смысла npeдложения канону, схеме развивающегося события, то сформулировать главное отличие предложения как от словосочетания, так и от слова можно уже без особого труда.

Реально развивающееся или воображаемое событие имеет объективные границы в пространстве и во времени, и этапы его развития являются следствиями определённой исходной причины, некоторого первотолчка, т.е. они связаны между собой однонаправленными причинно-следственными отношениями, образуя целостное динамическое явление. Поэтому значения знаков языка с такой внутренней формой складываются и закрепляются, в ходе эволюции языкового строя, лишь в том случае, если они содействуют намёку на те смысловые компоненты и характеристики, которые легко связываются в целостный событийный образ номинативного смысла предложения, а морфемы этих знаков обеспечивают очевидность и связности, и целостности компонентов внешней формы предложения с таким каноническим номинативном смыслом.

В свете сказанного ясно, что знаменательная словоформа как проторема своими морфемами и их значениями намекает на такой номинативный смысл, роль которого в схеме канонического номинативного смысла предложения оказывается достаточно ясной и вне предложения, или, говоря иначе, опознание внешней и внутренней формы даже изолированной словоформы позволяет слушающему, хотя бы с точностью до обобщенных событийных функций, догадаться, какие виртуальные словоформы и какие виртуальные стоящие за ними типы связанных смыслов отсутствуют в данном высказывании, если считать, что данная словоформа является частью виртуального предложения.

В свете такого понимания специфики предложения и слова (знаменательной словоформы), словосочетание (в первую очередь не узуализированное, "свободное") предстаёт как высказывание из двух или более словоформ, внешняя форма которых позволяет слушающему, как и в случае отдельной словоформы, по их грамматическому оформлению догадаться, какие виртуальные разряды словоформ и какие стоящие за ними связанные виртуальные типы смыслов отсутствуют в данном высказывании, если считать, что данное словосочетание является частью виртуального предложения. Отличие же словосочетания от словоформы заключается лишь в том, что в таком воображаемом, виртуальном предложении связи между внешними формами слов, а также связи между стоящими за ними номинативными смыслами, виртуальны не полностью; они актуализированы в той мере, в какой формально представлены связями между словами словосочетания.

Таким образом, если использовать введённые выше понятия связности и целостности высказывания по отношению к событийной внутренней форме языка, то внешняя и внутренняя форма предложения оказывается на уровне слов и связной и целостной; внутренняя и внешняя форма словосочетаний хотя и связна, но не целостна, ибо отражает, именует, обозначает только часть канонической внутренней формы; и, наконец, внутренняя и внешняя форма словоформы актуально ни связна, ни целостна. О связности и целостности словоформы можно говорить лишь при рассмотрении её внутренних характеристик: морфемы в границах словоформы - связны, а номинативный смысл, выражаемый значениями морфем, - целостен в том отношении, что изображает минимальный событийно мотивированный фрагмент внутренней формы языка, например, либо действие как первопричину события, либо того или иного из участников события, либо событийно значимое свойство названного участника и т.п.

 

8. Подобие проявлений внутренней формы языкового типа на всех его ярусах

 Осуществляемое системной лингвистикой уточнение и углубление общесемиотических понятий, в том числе и Гумбольдтова понятия внутренней формы языкового строя как главной характеристики "духа языка" , естественно связывает нас с проблемами лингвистической типологии, без учёта данных которой едва ли продуктивными могут быть конкретные исследования в области семантики языков. В связи с этим следует вспомнить, что введённое Гумбольдтом типологическое разбиение языков мира на четыре "морфологических класса" (флективные, агглютинативные, изолирующие и инкорпорирующие) остается, несмотря на постоянную критику, практически самым главным ориентиром при необходимости выявления особенностей строя изучаемых языков.

Итак мы видим, еще раз подтверждается сделанный нами вывод, что каждому из четырёх "морфологических классов" должна соответствовать особая внутренняя форма. Однако в связи с тем, как мы уже не раз отмечали, что сам Гумбольдт не успел изложить суть этих четырёх внутренних форм в явном виде, то на практике определение принадлежности строя языка к тому или иному языковому типу до сих пор основывается прежде всего на учёте некоторых особенностей его внешней формы. Как известно, чаще всего при этом обращают внимание на агглютинацию или на фузию представления морфем словоформы, на наличие или отсутствие грамматических словоизменительных морфем, на способы противопоставления знаков субъекта знакам объекта и т.д., т.е. на признаки, не сводимые к единым классификационным основаниям. Только у тех немногих лингвистов, которые непосредственно и последовательно развивали системные лингвистические идеи В. фон Гумбольдта (И.И. Срезневский, А.А. Потебня, И.А. Бодуэн де Куртенэ) накапливались наблюдения о наличии функциональной связи между внутренними и внешними параметрами языков каждого из "морфологических классов", а современная системная лингвистика, используя достижения основоположников, не только явно формулирует особенность внутренней формы этих классов языков, но и показывает, что обусловленные внутренней формой внешние формы, могут быть на единых классификационных основаниях сведены к привычным представлениям о флективном, агглютинативном, изолирующем и инкорпориующем языковом строе. Эти общие основания проявляются уже на таком высшем уровне внешней формы, как актуальное членение высказывания на коммуникативную тему и рему.

Как мы уже убедились при рассмотрении последовательных стадий языков флективного строя внутренняя форма флективного языка, наиболее полно сложившаяся в русском, заключается в тенденции представлять номинативный смысл любого высказывания, "вписавшись" по возможности в канон развивающегося события, т.е. в целостный и связный динамический образ. Однако чтобы слушающий мог осуществить с помощью этого образа коммуникативную предикацию, нужно, что также уже не раз отмечалось, внешнюю форму такого высказывания, также целостную и связную, подвергнуть актуальному коммуникативному членению, а именно расчленить его на коммуникативную тему и рему, чтобы слушающий мог соответственно расчленить и номинативный смысл, как образ развивающегося события, на коммуникативный предиканд и коммуникативный предикатор.

Очевидно, что потребность в таком актуальном членении предложений флективных языков, сводится к актуальному расчленению номинативного целостного предложения, и это вытекает из того факта, что номинативный смысл типичного предложения на флективном языке, как событийный, может быть только связным и целостным, и лишь на его основе могут быть получены компоненты суждения - предиканд и предикатор, без чего коммуникативная предикация не была бы возможной. Таким образом, предложение, чтобы стать и сообщением, должно члениться не только на номинативные компоненты (например, на члены предложения), но и на коммуникативные - на коммуникативную тему и рему. Иными словами, оно нуждается в актуальном коммуникативном, - ином, чем номинативное, - членении - в коммуникативном актуальном отчленении тематической части от рематической.

Остановимся теперь на кратком перечне особенностей внешней и внутренней формы трех остальных Гумбольдтовых "морфологических классов" языков формируя основания их типологического сопоставления и терминах особенностей коммуникативного актуального членения типичных высказываний на соответствующих языках.

В предложениях на агглютинативных языках группа коммуникативной темы и группа коммуникативной ремы формируются как два самостоятельных наименования, а тот факт, что они являются наименованиями членов единого суждения, требует специальной знаковой маркировки, позволяющей слушающему понять, что одно из наименований, входящих в высказывание, является актуальной коммуникативной темой по отношению ко второму наименованию как к реме. Поэтому если актуальное коммуникативное членение во флективных языках реализуется в варианте актуального расчленения предложения на тему и рему, то актуальное коммуникативное членение в агглютинативных языках реализуется в варианте сочленения темы с ремой.

В изолирующих языках, с их ярко выраженной тенденцией намекать с помощью вещественных морфем не только на смыслы, но и те отношения между смыслами, которые в синтетических языках выражены морфемами с грамматическими значениями, факт принадлежности высказывания к числу сообщений и, следовательно, факт включённости в это сообщение коммуникативной темы и ремы как наименований стоящих за сообщением членов суждения, т.е. предиканда и предикатора, обозначен в лучшем случае описательно. Чаще всего - это просто интонационное и позиционное сближение наименований, подобно тому, например, как смысловая связь между компонентами единого понятия во флективном языке выражается иногда с помощью приложения слов друг к другу ("Маша - вострушка", "табель-календарь" и т. п.). Так, например, китайские сообщение, переводимое буквально, поморфемно на русский как ''Мы пришли гости", осмысливается носителями изолирующего языка примерно так; "Что касается нас, то к ним пришли гости". Ясно, что в более краткой русской редакции это содержание можно передать предложением "А к нам пришли гости". Следователь но, в изолирующих языках широко используется актуальное не расчленение и не сочленение, а нечто вроде "приложения" между темой и ремой, что можно ещё назвать ''актуальным коммуникативным причленением".

И, наконец, в инкорпорирующих языках высоко развита техника формирования таких высказываний, которые представляют собой рематические сообщения и, следовательно, внутри такого сообщения вообще нет актуальной границы между коммуникативной темой и ремой. Поэтому инкорпорирующие языки, высказывания на которых Гумбольдт назвал словопредложениями, в системе типологической классификации по своеобразию внешней формы на уровне актуальною коммуникативного членения достаточно естественно характеризуется в системной лингвистике как языки с актуальным нечленением.

Очень важно также отметить, что способ актуального членения, предпочтительный на коммуникативном ярусе данного языка, преобладает и на ярусе номинативного актуального членения. Как мы уже видели, во флективном языке для осуществления как номинативной, так и коммуникативной предикации (если рассмотреть отношения не только между словом и предложением, но и между простым и сложным предложением), используется и цепочная, и блочная предикация.

Аналогичное подобие, гомоморфизм типов между коммуникативной и номинативной предикацией в инкорпорирующих языках проявляется в том, что, будучи рематическим знаком, словопредложение не членимо на такие коммуникативные блоки, как тема и рема; соответственно не членится и на отдельные слова как типичные блоки знаков, столь характерные в системе флективных языков, и сама результирующая рематическая единица, т.е. словопредложение, становится для слушающего выразителем номинативного смысла благодаря осуществлению только цепочных номинативных предикаций по мере восприятия очередных морфем словопредложения и, следовательно, слово-предложение не содержит блоков как самостоятельных не только коммуникативных, но и номинативных единиц.

В дальнейшем еще будет показано, что гомоморфизм в характере коммуникативных и номинативных предикаций проявляется и в агглютинативных, и в изолирующих языках пока же следует обратить внимание на следующее.

Используемые современной системной лингвистикой принципы причисления языка к определенному Губольдтову "морфологическому классу" по его внешней форме с учётом таких особенностей актуального членения, как рас-членение, со-члeнeнue, при-членение и не-членение, отличается от традиционных тем, что к новым основаниям типологической классификации уже не относится обычное обвинение в отсутствии единых классификационных оснований. Кроме того, как мы уже видели на ряде примеров при рассмотрении языков флективного строя, уточненные основания не отрицают существенности традиционных, но дополнительно раскрывают логику связи между каноническими характеристиками внешней и внутренней формы каждого языкового типа, что, в частности, открывает пути для углубления понимания сущности и истоков особенностей строя изучаемых языков (вплоть до выявления внешних "экстралингвистических" факторов, делающих эти особенности и функционально необходимыми). Рассмотренные нами обоснования стадиальных переходов от языков со слово предложениями через языки промежуточных типов, вплоть до "номинативных", т.е. флективных, должны подтвердить справедливость этого вывода.

 

9. Примеры системно-типологического объяснения особенностей языка флективного строя

В заключение остановимся на дополнительных примерах применимости изложенных выводов к объяснению ряда хорошо известных, но обычно лишь констатируемых особенностей русского языка, опираясь на последние достижения системной лингвистики.

Пример № 1. Давно замечено лингвистами и литературоведами (на это обращали внимание, например, Ю.М. Лотман, и В.С. Непомнящий), что при тождестве содержания в современном художественном произведении. написанном на русском и на каком-либо нерусском флективном языке, доля глаголов от общего числа слов в русском тексте существенно выше. Но в основном это преподносится как эмпирический факт. Однако если вспомнить, что, в свете достижений системной лингвистики, во флективных языках есть потребность и, соответственно, развитость техники для такого представления номинативного смысла типичного русского предложения, при котором этот смысл не противоречит канону развивающегося события как внутренней форме флективного строя, и если вспомнить также, что степень развитости этой событийной техники в русском языке выше, чем в других славянских и, тем более, в неславянских флективных языках, а семантика глагола - но образ "первотолчка", образ действия, после которого начинается развитие события, то названное лидерство русского языка по уровню динамичности, кинематографичности семантики за счёт насыщенности текста глаголами предстаёт как функционально оправданное своеобразием внутренней фермы.

Пример № 2. Ещё А.А. Потебня покачал, что в истории uндоевропейских языков наблюдалась тенденция ко всё более четкой формальной дифференциации между именами и глаголами, и что верными пои тенденции со временем остались в первую очередь славянские языки, а среди них - особенно русский.

Этот диахронический аспект "динамизации" славянской и русской языковой системы по существу получает то же функциональное оправдание, что и уже рассмотренный синхронический аспект: внешняя форма становится все более полно соответствующей событийности внутренней форме.

Пример № 3. Относительно толкования структуры, функции и природы слов, составляющих русское предложение с именным подлежащим, глаголом-сказуемым и именными объектами и обстоятельствами, у русистов разногласий несопоставимо меньше, чем относительно структуры, функции и природы слов, составляющих безличные, неопределённо-личные, номинативные, инфинитивные, односоставные и т.п. предложения. Обычно причина такого различия в степени единодушия толкования этого факта либо не получает объяснения, либо в своеобразии некоторых из типов предложений второй группы усматривают, например, отражение реликтов древнего "мифологического мышления" и т.п. И при этом слабо разграничиваются понятия "подлежащего" и "сказуемого", "субъекта" и "предикатa", "лица" и "подлежащего", "ремы" и "сказуемого" и т.д.

Последовательное разграничение содержания этих терминов в свете представлений современной системной лингвистики и, главное, - использование понятия внутренней формы, к сожалению еще не ставшею привычным для большинства теоретиков и практиков языкознания, позволяет без труда обнаружить, что все эти разнообразные предложения с неканонической внешней формой употребительны лишь в тех случаях, когда сюжет сообщения, выражаемого высказыванием, является неудобовыразимым по отношению к событийности внутренней формы русского языка, т.е. когда он объективно не даёт оснований изобразить номинативный смысл высказывания как актуальную реализацию образа развивающегося события. Отражая эту особенность содержания таких высказываний, их внешняя форма именует нечто статичное: либо предметность, либо, в "лучшем" случае - наличие определённого состояния, признака, принадлежности к некоторому классу и т.п. Например, такие неканонические внешние формы, как "Ночь, улица, фонарь, аптека", "Зима", "Вечереет", "Он не глуп", "Сосед-спортсмен" и т.п. - всё это следствие статичности и самих сюжетов и поэтому - их неудобоваримости средствами русскою язык, "настроенными" на изображение развивающихся событий.

Пример № 4. Как флективный, и притом высокосинтетический, русский язык имеет богатый арсенал грамматических средств словообразования для определённых смысловых полей. Но иногда многообразие этих средств представляется функционально не оправданным, избыточным. Например, можно понять необходимость в наличии словообразовательных суффиксов для оформления таких существительных, как имена деятелей, особенно если учесть, что такая маркировка знака при описании события делает представления об участниках события, изображаемого предложением (и, соответственно, вообще об этом событии), более детальной и полной для слушающего. Однако не излишне ли иметь в русском языке такое многообразие суффиксов деятеля, в том числе суффикс "-тель" и суффикс "-ун"?

В работах, использующих принципы и понятия современной системной лингвистики, даны функциональные объяснения и подобным формально-семантическим плеоназмам.

Смыслы существительных, оформленных этими суффиксами, указывают на то, что именуемые деятели выполняют не совсем одинаковую, по отношению к внутренней форме языка, событийную функцию, Имя в предложении, оформленное суффиксом "-тель", называет такого участника, такого актанта, такого деятеля в развивающемся событии, который не просто инициативен как деятель, но и оказывает воздействие на других, одушевлённых или неодушевлённых, партиципантов события, тогда как имя, оформленное суффиксом "-ун", указывает в основном хотя и также на событийно активного партиципанта, но такого, результаты активности которого могут вообще не затрагивать других партиципантов. Например, "плясун" или "певун" может плясать или петь сам для себя, при отсутствии зрителей и слушателей. Если же партиципант действует обычно вообще не по собственной инициативе ("военный", "полицейский", "понятой", "дежурный" и т.п.), то он чаще всего именуется даже не существительным, а атрибутивными именами.

Подобным же образом в работах по системной лингвистике получают функциональное объяснение очень многие особенности семантики русского языка, а также других языков, после того, как отличие их внутренней формы от русской явно сформулировано. Кроме того, что видно уже и из приведённых примеров, семантические особенности оказываются при этом органично связанными с грамматическими, синхронические - с диахроническими, и эта связь, что можно было бы показать, распространяется на единицы всех ярусов языкового строя, вплоть до фонемного и фонетического. И, наконец, объяснимыми оказываются и те "экстралингвистические" факторы, которые направляют ход стадиальной эволюции языков к полюсу той или иной из четырёх внутренних форм, проявляющихся в особенностях внешней формы, присущей определённому Гумбольдтову "морфологическому классу".

 

| содержание | | главная страница | литература |