| << назад |
3.4. Категории синтаксиса и морфологии естественного языка и иных окказиональных коммуникативных систем
Когноминативные синтаксические значения и смыслы. Используемая нами схема формирования коммуникативных и мыслительных единиц и взаимосвязей между ними позволяет рассматривать естественный язык как одну из реализации принципов содержательного общения и поэтому переносить выводы о природе языковых категории на кибернетические окказиональные коммуникативные системы.
Весьма часто семантика языковых единиц, называемых синтаксическими, трактуется как способность этих единиц обозначать отношения между компонентами содержания, обозначенными “лексическими”, “номинативными”, “материальными”, "полнозначными" единицами языка. В такой трактовке кроется опасность серьезных недоразумений. Поэтому обратим внимание иа следующее.
Как и денотаты, конкретные и абстрактные образы этих денотатов могут вступать в объединения, превращаясь в единицы более высокого уровня. Одной из характерных черт этих укрупненных единиц является сеть (структура) связей и отношений между составляющими. А поскольку и укрупненные образы могут выступать в роли смыслов как отражений денотатов, то в число черт, на основании которых производится коммуникативная классификация образов, могут входить и структуры связей и отношений компонентов сложных образов. Следовательно, коммуникативная абстракция, превращаясь в значение, как одну из сторон монемы, может быть абстракцией не только броских черт каждого из образов некоторой совокупности, но и абстракцией броских особенностей способов связи компонентов сложных образов.
Однако, поскольку и укрупненные, и неукрупненные образы остаются в акте коммуникации самостоятельными представителями определенных коммуникативных классов, коммуникативная роль абстракций, олицетворяющих общие черты, присущие каждому представителю в границах того или иного класса, также остается неизменной. Поэтому обе рассмотренные разновидности значении отличаются друг от друга лишь уровнем сложности денотатов, в коммуникативном же отношении (и, следовательно, в языковом) эти два вида значений и соответственно два вида монем и морфем тождественны и представляют собой одну категорию значений, которую можно назвать знаменательной, или номинативной [206, с. 345].
Чем более детально желательно воспроизвести образ смысла в сознании слушателя, тем меньше шансов у говорящего подобрать такое единственное значение, восприняв которое слушающий сможет пользоваться им как намеком на смысл со псе-МИ деталями, подразумевавшимися говорящим. В подобных случаях, как мы уже видели, необходимо выбрать в называемом смысле не один, а несколько компонентов или фрагментов и для каждого из них подобрать отдельную наиболее подходящую номинативную монему. Тогда слушающий воспримет (через опознанные значения) намеки на несколько характерных узлов называемого смысла н сможет воссоздать в своем сознании образ, более полно соответствующий тому сложному смыслу, который подразумевался говорящим. Иными словами, в этом случае смысл окажется представленным с помощью сложного знака, состоящего из нескольких знаменательных номинативных монем.
Однако, если учесть, что многомонемная номинация может соответствовать своему назначению лишь при условии, что слушающий не только правильно опознал все перечисленные номинативные значения, но и правильно соотнес роли этих значений, как средств намекания на фрагменты единого целостного смысла, то, воспринимая монему с таким сложным многокомпонентным значением, слушающий должен правильно понять актуальную значимость каждого значения в любом конкретном акте многомонемной номинации, понять место этого значения в своеобразной структуре коммуникативных отношений употребленных монем. Следовательно, в процессе коммуникации может возникнуть потребность так или иначе помочь слушающему правильно понять эти особые, внешние, по отношению к называемому смыслу, характеристики монем как членов единого целого многомонемного имени, в котором каждая монема имеет свою долю номинативной функции, является когноминантом, т. е. сонаименователем заданного смысла. Так, сами когноминативные отношения монем (к числу которых должны быть отнесены, например, определительные отношения) могут стать объектом номинации, замыслом говорящего, т. е. особой разновидностью смысла, который можно назвать когноминативным синтаксическим смыслом.
Представляя собой структуру определенных отношений и значнмостей монем-когноминантов, когноминативный синтаксический смысл, как и любой другой, имеет образную структурную природу. Поэтому для языкового выражения когноминативного синтаксического смысла всегда можно воспользоваться подобием между образом когноминативных структур и значимостей использованных номинативных монем и значений какой-либо иной знаменательной, номинативной монемы для того, чтобы назвать соответствующие когноминативные синтаксические характеристики любой монемы или их когноминативной совокупности с помощью морфемы со знаменательным значением. В этом случае языковой знак остается представителем номинативного значения, но уподобленного для указания на когноминативный (например, определительный) синтаксический смысл. Поэтому можно сказать, что коммуникативные амплуа монемы могут иногда не совпадать с ее коммуникативной ролью.
Если некоторые типовые когноминативные синтаксические образы экстрагируются из большого числа конкретных многомонемных номинаций и, превратившись в самостоятельные абстрактные образы, вступают в узуальную ассоциацию со специализированными языковыми знаками, то лишь в таком языке появятся когноминативные синтаксические монемы со своими означаемыми когноминативными синтаксическими значениями и со своими означающими формaльными синтаксическими когноминативными морфемами, т. е. с морфемами, имеющими синтаксические амплуа, а не только роли. Таким амплуа может быть, например, указание на то, что один сложный языковой знак употреблен атрибутивно, т. е. как уточнение, определение другого знака.
Сообщение, предикативный смысл и предикативное значение. Хотя сложный вид номинации с использованием монем, включающих несколько монем-сонаименователей для выражения сложных смыслов, приводит к возникновению особого синтаксического смысла - когноминативного, в конечном счете он направлен на осуществление того же коммуникативного акта, который осуществляется и при помощи одномонемного знака, если он достаточен для называния смысла. Следовательно, синтаксически выраженная атрибуция (т. е. определение) остается разновидностью номинации и отличается от обозначения иного но природе отношения между смысловыми единицами от предикации. Без уточнения сущности этого явления нельзя быть уверенным в практической полезности онтологической схемы отношения языка и мышления и нельзя понять, что такое предложение, хотя совершенно ясно, что без предложения как выразителя “отдельной законченной мысли” не может быть содержательного общения ни между людьми, ни между автоматами.
Если все мышление и конкретное, и абстрактное - образно, то под предикацией предлагается понимать минимальный акт познания, сводящийся к формированию некоторого нового образу, который представляется человеку как уточненный вариант определенного уже существовавшего образа, т. е. ранее установленного знания. Коли этот акт познания стимулирован другим человеком с помощью языка, то отрезок речевого потока, приводящий к такому результату, называется “сообщением” (но не предложением). Сообщение, как правило, включает два основных компонента: тему и рему, которые выявляются по характеру выражаемого ими смысла в зависимости от того, что говорящий считает новым для слушателя (т. е. имеющим для слушающего в качестве смысла новый, точней - обновленный образ), а что только указанием, к чему это новое относится (т. е. имеющим в качестве смысла старый образ).
Следовательно, с позиций излагаемой концепции механизма мыслительной деятельности элементарный мыслительный акт познания может быть охарактеризован как акт смены образа реального или воображаемого денотата более точным, по мнению познающего, образом этого денотата, а коммуникативный акт, направленный не на простую номинацию, а на языковую передачу элемента знания говорящего слушающему, т. е. коммуникативный акт, стимулирующий предикацию, сводится в конечном счете к номинации образа соответствующего денотата в том виде, в каком он уже был известен слушающему ранее, и к последующему возбуждению уточненного образа этого денотата в сознании слушающего. Можно сказать также, что тема сообщения называет исходное знание слушающего, а рема так или иначе обеспечивает обновление этого знания.
Способов языкового формирования нового образа, т. е. смысла ремы, на основании исходного, т. е. названного смысла темы, в принципе, может существовать очень много. В частном случае для номинации нового образа может понадобиться номинация старого с указанном на то черты, которыми новым образ отличается от старого.
Так, мы видим, что сообщение, включающее в себя, как правило, два сложных знака для номинации темы и ремы, должно отразить oco6ый вид целостности образа, формируемого с помощью этих двух номинаций — целостности, отражающей факт превращения одного образа в другой, т. е. целостности, представляющей нечто вроде трансфокального образа эволюции определенного фрагмента знания.
По последовательность монем, использованная в двух таких номинациях для выражения одного акта предикации, может оказаться такой, что для увеличения гарантии правильного понимания слушающим замысла говорящего последнему потребуются пояснения, какие монемы являются компонентами темы, а какие — ремы, т. е. какова предикативная значимость использованных монем, или какова предикативная структура сообщения. Эту разновидность структурных отношении между монемами в акте коммуникации назовем предикативным синтаксическим смыслом [125—128].
Ясно, что, подобно когноминативному синтаксическому смыслу, предикативный смысл может не иметь специализированных монем, и тогда, если необходимо, предикативный смысл должен будет выражаться через номинативные или когноминативные (по своему амплуа) монемы. Но наиболее типичные предикативные структурные характеристики сообщении, т. е. предикативно значимые сети отношении последовательностей монем, могут быть и абстрагированы, стать узуальными единицами с закрепленными за ними специализированными языковыми знаками. Лишь в этом случае язык имеет предикативные значения и содержит предикатиивные монемы (и, следовательно, морфемы), для которых выражение, обозначение предикативных смыслов превращается в амплуа, т. е. которые превращаются в формальные выразители предикации.
Но так как любые языковые элементы, в том числе и те, основной функцией, т. е. амплуа которых является выражение факта предикации, иногда имеют роли, не совпадающие с их амплуа, то возникает проблема: можно ли определить фактическую актуальную тему и рему сообщения, независимо от того, как оформлено это сообщение?
Хотя сами понятия темы и ремы в настоящее время н не являются общепризнанными и общеизвестными в лингвистике, вопрос о способах их выделения, выступающий в терминах поиска логического ударения, психологического предиката и т. п., в лингвистической литературе не нов [18, 30, 31, 51, 82, 135, 140-142, 148].
Принципы членения сообщения на тему и рему, природа членов предложения. Исходя из определения сущности предикации, легко сделать вывод, что для установления границ ремы и темы сообщения необходимо прежде всего быть уверенным, что речевой отрезок является не простым случайным набором слов, а сообщением. Если слушающий воспринял содержание этого отрезка речи и понял, что оно является сообщением, то затем необходимо задаться вопросом: какие прежние знания данное сообщение должно заменить на новые, т. е. какие старые знания отрицаются с помощью этого утверждения, которое выражено в сообщении.
На основе этих соображений предлагаются следующие приемы установления границ между темой и ремой. Во-первых, используется диагностический контекст для выявления того, что последовательность языковых знаков есть сообщение: “(истинно, что...) (в смысле ложно, что ...)”. Если это действительно сообщение, тогда в нем уже без труда можно выделить рему о помощью нового днагностического контекста, вставив в сообщение такие слова-индикаторы: “... (именно) ... (а не) ... ”. Тот отрезок сообщения, который должен быть заключен между этими индикаторами, является ремой сообщения, a остальные компоненты темой.
Рассмотрим пример. Пусть задан речевой отрезок: “Они завтра будут очень заняты”. Предположим, что, исходя из конкретных условий коммуникации, мы установили, что свободные места в первом диагностическом контексте могут быть заполнены именно так: “(истинно, что) они завтра будут очень заняты (в смысле ложно, что они сегодня будут очень заняты)”. Следовательно, этот речевой отрезок, действительно, является сообщением. Тогда ясно, что если слова-индикаторы в него могут быть вставлены так: “Они (именно) завтра (а не сегодня) будут очень заняты”, то ремой сообщения является “завтра”, а темой -- “они будут очень заняты” [128].
Из этого примера видно, что деление на тему и рему может не совпадать с делением на группу подлежащего и группу сказуемого. Кроме того, что чрезвычайно важно, это деление сообщения на главные его члены должно быть в любом без исключения сообщении, которое, но традиционной терминологии, “выражает отдельную законченную мысль”. Нередко же в тех работах, где рассматривается проблема так называемого “актуального членения”, наличие его признается лишь тогда, когда предложение имеет “логическое ударение”. Но если члены сообщения могут не совпадать с членами предложения, то что же такое члены предложения? Этот вопрос также может быть решен на основе анализа нашей схемы.
Сущность отличия сообщения от предложения, в свете разрабатываемой онтологической схемы языка, истолковывается следующим образом.
Позиционно-лексическая актуализация членения высказывания на реляционные группы опирается на ассоциативное, смысловое определение роли каждого знака в пределах группы темы и ремы. В частности, при этом может не быть формального согласования ядра темы с ядром ремы при наличии группы темы и ремы. В этом случае едва ли следует соответствующие ядра темы и ремы называть подлежащим и сказуемым.
Иными словами, если язык не содержит специальных знаков, в амплуа которых входит отражение факта если не амплуа, то хотя бы окказиональной роли знаков сообщения как выразителей содержания темы или ремы, и эта роль устанавливается на основе порядка следования знаков и их смыслов, тогда в сообщении нет даже членов предложения. Например, русское выражение “Сестра у него доктор наук” является сообщением, но не предложением, ибо, имея в своем составе тему и рему, эта последовательность слов не содержит морфем формального подчеркивания “темности” или “ремности” соответствующих частей последовательности. Но в тувинском сообщении “о-лар отур-лар”, они сидят' элемент “-лар” в реме указывает на формальную связь ремы с темой “олар”, и поэтому в сообщении формально выделено и подлежащее (“олар”) и сказуемое (“отур-лар”) [126].
Такое понимание сказуемости как категории отличной от ремности, и подлежащности как категории, отличной от темности, приводит к следующему определению понятия “предложение”.
Целесообразно называть предложениями только такие сообщения, которые обладают предикативным значением, т. е. целостность которых оформлена специализированными предикативными монемами. Естественно, что чаще всего такое оформление используется в тех случаях, когда и актуальная роль предикативных монем вызвана потребностью обозначения предикативного смысла. Монемы с амплуа выражения смысла темы превращают ядро темы в подлежащее: монемы с амплуа выражения смысла ремы переводят ядро ремы в сказуемое. Группа темы и группа ремы превращаются при этом в группу подлежащего и группу сказуемого [126; 127; 206].
Однако, если появляются монемы с определенным амплуа, то иногда возникает возможность использовать эти монемы и в таких ролях, которые этому амплуа не соответствуют. Как мы уже видели, номинативные монемы могут оказаться актуальными выразителями когноминативных или предикативных синтаксических смыслов. Наличие предикативных монем делает возможным их использование “но совместительству” в роли выразителей непредикативного смысла: номинативного или когноминативного.
Аналогичным образом определяются другие члены предложения. Например, определение имеет место в предложении лишь тогда, когда в нем есть слова, которые не просто несут когноминативный смысл и уточняют смысл, выражаемый другим словом, а способны принимать согласующий показатель исключительно как элемент, свидетельствующий о когноминативном амплуа этого слова и не несущий никакого иного смыслового намекания.
При таком понимании тюркское двусловное сочетание “тахта маса” - 'дерево стол', т. е. 'деревянный стол', содержит атрибут “тахта”, который формально не является членом предложения, называемым определением, если даже это словосочетание выступает, например, в роли подлежащего в предложении. Когноминатнвный синтаксический смысл не имеет в этом случае выражения через атрибутивное синтаксическое значение [127; 130].
Структура связного текста. Достаточно четкое разграничение уровней знаков, значений и смыслов не только номинативных, называющих единиц, но и чисто грамматических, когноминативно и предикативно синтаксических, позволяет затронуть проблему связи единиц в речевых отрезках, больших, чем сообщения, т. е. проблему “структуры текста”. Например, очевидно, что если процесс коммуникации осуществляется в соответствии с разрабатываемой онтологической схемой, то один и тот же замысел может разными способами члениться на коммуникативные порции. Поэтому количество сообщений на одну порцию “мысли замысла” в принципе не может быть одинаковым при общении на разных языках и может также зависеть как от индивидуального стиля говорящего, так и от особенностей ситуации общения, жанра и т. п.
В частности, если коммуникация явилась следствием необходимости сообщить слушающему о протекании сложного процесса, то динамика изменения содержания, которая должна быть передана языковыми средствами, может соотноситься с динамикой реального внешнего процесса, за которым наблюдал говорящий (денотативный уровень), либо с динамикой отражения в процессе узнавания этого наблюдаемого процесса (когнитивный уровень), либо, наконец, с динамикой плана, программы изложения этого процесса говорящему (коммуникативным уровень). Несовпадение этих трех планов требует осознания средств увязывания единиц одного из них, когда они соответствуют единственной единице другого, например, когда одна целостная смысловая единица выражается несколькими порциями знаков в цепочке сообщений. Установление наиболее типичных структур из компонентов смысла и соответствующих этим структурам последовательностей знаков позволяет уточнить не только природу единиц сообщения и категории предложения, но и дать более ясные, чем имеющиеся в лингвистической литературе, определения критериев перехода членов предложения в части речи. Пока же остановимся еще на одном аспекте проблемы структуры текста.
Если в актах коммуникации между людьми (или же между автоматами, работающими по принципам ориентации в среде и содержательной коммуникации, рассмотренным в нашей схеме) слушающий воспринял только тему сообщения и еще не дождался формулировки ремы, то, поскольку понят смысл темы, в сознании, как опознающем и прогнозирующем устройстве, уже не может не возникнуть гипотеза о возможном продолжении сообщения, т. е. о возможной реме при данной теме. А этот акт есть не что иное, как прогнозирование очередного шага не только содержания, но и формы выражения в структуре текста. Если коммуникант, передающий сообщение, рефлексивно прогнозировал такую реакцию слушающего, то он может и не тратить языковые средства для детального подтверждения правильности прогноза, обойтись минимумом значений, намекающих на смысл очередных этапов предикации, навязываемых текстом слушающему. Так возникают возможности эллипсисов, т. е. пропусков многих очевидных для слушающего единиц речевого потока при непрерывности развертывания содержания с помощью этих единиц речи, а также возможность использования членов предложения не только в соответствии с их амплуа быть темой или ремой.
При соблюдении принципов непрерывного прогнозирования и рефлексии получают коммуникативное толкование (а не выбрасываются из текста, как, например, в системе описания структуры текста в книге И. П. Севбо [157]) такие единицы, как союзы. роль союзов - “комментирование” (со стороны передающего) соответствия прогнозов воспринимающего и его запросов новой информации по отношению к продолжению потока информации. Например, из воспринятого отрезка информации следует нечто, совершенно противоречащее дальнейшему передаваемому содержанию. В этом случае используется союз “но”. “Я очень болен, но я приду к вам обязательно”. Совпадение прогноза и реального продолжения может подсказываться, например, союзом “и”: “Я очень болен, и прийти к вам сегодня не смогу”.
Из такого понимания функции союзов в тексте нетрудно сделать вывод о том, насколько они важны для выявления смысловой связности последовательности сообщений. Говорящий, вставляя союзы, постоянно дает знать слушающему, как он представляет ход выявления смысла текста слушающим. А слушающий, непрерывно убеждаясь в уместности союзов, тем самым получает подкрепление в выводах о правильности своего понимания [18].
Только на уровне взаимодействия уникальных фрагментов смыслов на уникальном смысловом поле возможно такое прогнозирование, рефлексирование и взаимокорректировка коммунникантов. А эти смысловые процессы, являющиеся результатом опережающего отражения, реализованного в автоматах, осуществимы, как мы видели, лишь на основе многопараметрических и многоярусных сопоставлений образов внешней среды, преобразований одного образа в другой, классификации и экстракции этих образов по типам деятельности, выработки образов типовых видов преобразования образов и т. д. Можно было было бы показать, что это прежде всего те процессы, которые в абстрактном виде находят отражение в особенностях тензорного подхода к решению сложных задач и что этот тензорный подход наиболее естественно проявляется в принципах моделирования и прогнозирования при решении сложных кибернетических задач средствами вычислительных сред и систем [52; 75].
Части речи и “актуальное членение”. Если когноминативный и предикативный смысл выражается в некотором языке с помощью специальных служебных морфем, которые были определены как собственно синтаксические, и если в языке есть морфемы с когноминативным не синтаксическим, а номинативным значением, то все равно в таком языке, в соответствии с излагаемыми критериями, существуют лишь члены предложения. И только в том случае, если есть в языке морфемы, в которых и синтаксическое, и номинативное значение представлено одновременно, можно говорить о существовании в языке и частей речи, например не только синтаксической категории определения, но и морфологической категории прилагательного. Аналогичным образом определяется факт наличия имени и глагола. Если согласователи темы с ремой сливаются с номинативными элементами значения статики (в теме) и динамики (в реме), то в языке развиваются части речи: имя и глагол [127].
Понимание ремы как такой части сообщения, которая приводит к появлению нового содержания, представляющего собой обновленный образ, выраженный в своем исходном виде знаками темы, делает понятным то положение, что процесс передачи нового знания средствами языка может быть многоступенчатым. Всякая рема, поскольку с ее помощью новое знание стало достоянием слушающего, подготавливает условия для последующего сообщения, ибо только что переданное знание может быть названо в этом новом сообщении как уже известное, т. е. стать содержанием темы нового сообщения. В этом случае мы имеем простейший вариант связи сообщении в последовательную линейную смысловую структуру текста: смысл ремы предшествующего сообщения становится смыслом темы последующего. Отсюда ясно, что в языке имеются потенции к возникновению класса таких знаков, которые специализированы выступать в роли темы, содержанием которой является смысл ремы предшествующего сообщения. Знаки, специализированные для выполнения названной роли, представлены категорией наречия. Выражение “мы читали красиво” истолковывается в таком случае как краткий способ выражения двух последовательных сообщений: 1) мы (тема) читали (рема); 2) все это (т. е. то, что мы читали, факт нашего чтения) — красиво.
Целая ситуация, а не отдельное слово, осмысляется входящей в определенный класс, и атрибут к этой ситуации согласуется с определяемым по подразумеваемому классу. В русском языке ситуация вводится в максимально неопределенный класс—средний род; поэтому русские наречия оформляются в первую очередь по среднему роду (“читать книгу красиво”, “бежать домой быстро” н т. д.) [131].
В связи с тем, что такая трактовка причины совпадения форм “отприлагательных” русских наречий с формой кратких прилагательных среднего рода единственного числа не является общепризнанной, для усиления аргументации в ее пользу уместно вспомнить следующий факт из истории русских грамматических учений.
В своей грамматике начала XIX века Л. X. Востоков, во-первых, отмечает, что кроме форм склонения, русские прилагательные имеют формы спряжения (например, “высокого дома” и “дом высок”). После этого он утверждает, что многие наречия представляют собой “спрягаемую” форму прилагательного в среднем роде единственного числа, т. е. фактически отождествляет ремы в таких сообщениях: “это место— чисто” и “он пишет чисто”. Следовательно, осознанное различение коммуникативной структуры текста и формально-синтаксической структуры предложения позволяет найти содержательное истолкование “странной” омонимии в формах русских прилагательных и наречий, а также аналогичных категорий в других языках [90, 96, 127, 131].
Своеобразием своего типового места и своей типовой функции в смысловой структуре текста, рассматриваемой под углом зрения "актуального членения", т. е. взаимосвязи не нескольких элементарных сообщений, облекаемых в форму единственной синтаксической единицы - предложения — удается объяснить возникновение иных грамматических категорий. Так, например, если содержанием двух сообщений являются два связанных действия одного и того же действующего лица, причем такого, что чаще всего знак этого действующего лица выступает в роли темы, то для сокращения числа знаков строится единственное предложение, в котором действующее лицо выражено подлежащим, одно из действий—глаголом-сказуемым, а второе — специальной глагольной формой, представляющей в русском языке особую часть речи - деепричастие. Например, два сообщения: "человек шел по улице; человек прихрамывал" оформляется как одно предложение. “Человек шел по улице, прихрамывая”,—сам факт употребления деепричастия формально свидетельствует о том, что подразумеваемой темой к скрытой реме, представленной деепричастием, в типичном случае является теми первой ремы, представленная глаголом-сказуемым.
При этом становится понятным, что, например, “инговые” формы в английском языке лишь окказионально иногда совпадают по своему синтаксическому смыслу с русскими деепричастиями.
Можно было бы показать, что подобным способом вскрытия истинного состава сообщений в предложении удается дать определение таким грамматическим категориям, как падеж, и показать системные отношения между падежами.
В заключение этого раздела можно подчеркнуть, что рассматриваемая онтологическая схема языка позволяет совсем с иных позиций, чем это принято в настоящее время в кибернетической литературе, взглянуть на проблемы содержательного и формального описания речевых процессов, соотношения между искусственными и естественными языками, оценить возможности совершенствования машинного перевода и определить перспективы осуществления диалога человека с машиной на естественном языке.
| содержание | | главная страница | | далее |