Памяти Льва Толстого
Граф Лев Николаевич Толстой родился 26 августа старого стиля (9 сентября нового стиля) 1828 года в усадьбе Ясная Поляна Тульской губернии. Умер он в возрасте 78 лет на станции Астапово Рязано-Уральской железной дороги 7 ноября старого стиля (20 ноября нового стиля) 1910 года. Похоронен он был, как и завещал, на краю яснополянского оврага Старый Заказ, — там, где, как говорил его брат Николенька, зарыл волшебную зеленую палочку, на которой записал тайну человеческого счастья.
В сравнении с другими русскими писателями XIX века он прожил жизнь долгую и, в общем, несмотря на семейные ссоры и неурядицы поздних лет, счастливую. Но, конечно, его своеобразие, значение творчества — не в этом. Толстой всю жизнь шел «против течений». Уже в юности он записал в дневнике, что рожден для создания новой религии, и эти слова, которые могли бы показаться самонадеянным заявлением или бравадой юнца, доказал собственной жизнью. Непримиримый критик нравов и мнений светского общества, Толстой гордился принадлежностью к русской аристократии и на рубеже 1850-1860-х годов весьма резко оценил проект отмены крепостного права как ущемляющий права дворянства. И вместе с тем он, с ностальгией описавший в «Войне и мире» безвозвратно ушедшее «старое барство», восторгался декабристами. «Войну и мир» радикалы-демократы восприняли как сочинение, вышедшее из-под пера крепостника, в то время как их противники упрекали автора в «нигилизме» и в клевете на славное историческое прошлое России. Высокообразованный мыслитель, он был истовым поклонником Руссо и вслед за ним сурово и беспощадно изобличал цивилизацию с ее соблазнами и изъянами. Неизменен Толстой был в одном — в признании естественности, в обнажении ложного, в выявлении абсурдного в, казалось бы, бесспорных и в общепризнанных мнениях и суждениях. Он не принадлежал ни к одной литературной группе, ни к одному философскому или общественному течению. Он мог и смел оставаться самим собой и благодаря этому видел и понимал то, что ускользало от взгляда и не воспринималось мыслью других. Однажды он записал в дневнике, что критики — читатели «Войны и мира» подобны собакам, сидящим подле кухонной двери и следящим за отбросами, которые вышвыривает повар. Они одобряют повара, когда он бросает мясные потроха, но убеждаются, что тот растерял свое ремесло, когда из двери вылетают обрезки изысканных овощей.
Со временем, как кажется, понимание творчества Толстого и его идей углубляется. И все же этот писатель, и поныне воспринимающийся в мире, наряду с Достоевским, как воплощение и символ русской словесности, выразитель множества откровений, остается также и хранителем многих тайн.
Ученик Владимира Набокова Альфред Аппель вспоминал об одной из лекций наставника: «...Внезапно Набоков прервал лекцию, прошел, не говоря ни слова, по эстраде к правой стене и выключил три лампы под потолком. Затем он спустился по ступенькам — их было пять или шесть — в зал, тяжело прошествовал по всему проходу между рядами, провожаемый изумленным поворотом двух сотен голов, и молча опустил шторы на трех или четырех больших окнах... Зал погрузился во тьму. ...Набоков возвратился к эстраде, поднялся по ступенькам и подошел к выключателям. „На небосводе русской литературы, — объявил он, — это Пушкин!“ Вспыхнула лампа в дальнем левом углу нашего планетария. „Это Гоголь!“ Вспыхнула лампа посередине зала. „Это Чехов!“ Вспыхнула лампа справа. Тогда Набоков снова спустился с эстрады, направился к центральному окну и отцепил штору, которая с громким стуком взлетела вверх: „Бам!“ Как по волшебству в аудиторию ворвался широкий плотный луч ослепительного солнечного света. „А это Толстой!“ — прогремел Набоков».
А. М. Ранчин,
профессор кафедры истории русской литературы
филологического факультета МГУ
