МГУ  имени М.В. ЛОМОНОСОВА
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ
УЧЕБНО-НАУЧНАЯ ЛАБОРАТОРИЯ
«РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ»

 

 

 

МЕЖДУНАРОДНАЯ НАУЧНАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ
VI СОКОЛОВСКИЕ ЧТЕНИЯ
РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА XX ВЕКА
В КОНТЕКСТЕ ЛИТЕРАТУРНЫХ СВЯЗЕЙ И ВЗАИМОВЛИЯНИЙ
28–30 ноября 2019 года

 

ТЕЗИСЫ

 

 
Алла Геннадьевна Шешкен, д.ф.н., профессор
МГУ имени М.В. Ломоносова, филологический факультет

 

 

Русская литература ХХ века в ее взаимосвязях с литературами других стран
в трудах учебно-научной лаборатории «Русская литература в современном мире»
филологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова

 

Учебно-научная лаборатория «Русская литература в современном мире» была основана на филологическом факультете МГУ имени М.В. Ломоносова в 1977 г. У истоков ее создания стояла профессор филологического факультета, известный филолог-славист Е.З. Цыбенко (1923–2011). Первоначально в задачи лаборатории входило изучение зарубежной литературоведческой русистики. Затем проблематика расширилась за счет сравнительно-исторического исследования явлений русской и зарубежных литератур XIX–XXI вв.

С именем профессора филологического факультета А.Г. Соколова (1921–2004) было связано создание на базе лаборатории Центра по изучению культуры русского зарубежья (1992). Тогда же было начато систематическое исследование феномена литературы и культуры русской эмиграции.
На протяжение прошедших лет по трем указанным направлениям велась интенсивная и плодотворная работа. В том числе в 2010-е гг. были предприняты фундаментальные исследования, на основании которых были защищены докторские диссертации, опубликованы монографии.  Конкретный материал нашел осмысление в диссертациях на звание кандидата наук. Были изданы многочисленные статьи в российских и зарубежных журналах и сборниках, написаны учебники и учебные пособия, научно-популярные издания. Регулярно издаются аннотированные библиографии трудов зарубежных авторов о русской литературе. Накопленный материал используется в учебном процессе, при чтении лекций по сравнительному литературоведению для магистрантов и в преподавании межфакультетских курсов.

Проблематика новейших исследований коллектива расширяется с учетом новых вызовов и возникающих актуальных вопросов. В современной русистике обозначилась такая важная задача, как исследование состояния русского языка и русистики в бывших республиках СССР и развитие литературы на русском языке на постсоветском пространстве, а также новых явлений в литературе русской диаспоры.

 

Илья Борисович Ничипоров, д.ф.н., профессор
МГУ имени М.В. Ломоносова, филологический факультет

 

 

Из Кызыла в Париж: геопоэтика современного психологического романа
(«Дождь в Париже» Р. Сенчина)

 

 

Произведения Романа Сенчина стали примечательным явлением новейшей реалистической прозы. Изображение психологии персонажей, их судеб в контексте процессов общественной жизни художественно соотнесено здесь с осмыслением региональных дискурсов, которые составляют географически и культурно дифференцированное полотно современности (романы «Елтышевы», 2009, «Зона затопления», 2015, «Дождь в Париже», 2018; повести «Зима», 2012, «Ждем до восьми», 2013 и др.).

Разнообразная – от Восточной Сибири до Западной Европы – геопоэтика романа «Дождь в Париже» запечатлела масштабную эпическую панораму и социальную мифологию порубежной эпохи, в интерьере которой выведен сорокалетний герой времени, переживающий экзистенциальный кризис и личную травмированность распадающимся пространством индивидуальной, семейной, общественно-политической жизни. До конца не вербализованный постимперский синдром, давние мечты советского подростка о Европе оборачиваются в его сознании утопическими поисками тотального душевного единства и полного сживания с созвучными пространствами – от Кызыла, природного мира Тувы до заветного Парижа. Упование на спасительную силу пространств как таковых приоткрывает недостаточность духовной жизни героя, проницательно и честно размышляющего о своей беспочвенности, но пока не обретающего сил для ее преодоления.

 

 

Надежда Андреевна Левитская, к.п.н., доцент
Московский государственный областной университет,
Историко-филологический институт

 

Традиции русского реализма в современной романистике
(на материале романов Г. Яхиной «Зулейха открывает глаза» и «Дети мои»)

 

Продолжая традиции реализма, современные писатели через диалог с прошлым продолжают изучать существование человека в быстро меняющемся мире. Частное и всеобщее, свобода и детерминированность, национальное и общечеловеческое – вот проблемы, которые остаются актуальными для литературы сегодняшнего дня.
Многозначная реальность, не укладывающаяся в рамки одномерного жанрового канона, обусловила жанровый синкретизм, основанный на сращении и трансформации крупных повествовательных форм. Примером произведений, в которых за счет расширения объема «памяти жанра» совершился переход от отличий жанровых признаков к многомодальности, могут служить романы Г. Яхиной: «Зулейха открывает глаза» (2014) и «Дети мои», ставший литературным событием 2018 г.

Реконструкция исторических событий, отстоящих от момента написания почти на сто лет, потребовала от автора не только пересмотра оценки исторических явлений, но и поиска новых литературных форм. И в том и в другом произведении можно увидеть признаки различных романных черт, а именно: элементов исторического романа, социально-психологического романа, романа-биографии, мистического романа, романа-мифа, советского производственного романа, а также стилистики жанров экшен и фэнтези.

В соответствии с жанром исторического романа, который является вектором жанрового синкретизма, писательница воссоздает события 20–30 гг. прошлого столетия. В романе «Зулейха открывает глаза» воссоздается атмосфера повседневности спецпереселенцев, в романе «Дети мои» переплетены миф и реальность, но в каждом произведении время приобретает циклический характер, и обращение к историческим темам высвечивает проблемы современности.

В центре второго романа история жизни учителя гнадентальских ребятишек Якоба Ивановича Баха. Бах – это плодоносящая ветвь немецкого народа, которая взращена на немецкой культуре и питается токами любви к своему языку. Его частная жизнь протекает на границе немецкого мифа и суровых реалий советского времени. Даже любовь Баха и Клары, центральная линия романа, выстраивается в соответствии с традициями немецкой саги. Романтическая история двух влюбленных развивается по законам германского эпоса и не укладывается в прокрустово ложе реалий времени. Так возникает еще одно художественное измерение романа – духовное существование человека в мифологизированном мире.

 

Юлия Владимировна Меладшина, ст. преподаватель
Пермский государственный институт культуры

«Неформатный» роман В.А. Шарова «Возвращение в Египет»

 

В.А. Шаров – одна из самых загадочных и спорных фигур современного литературного процесса, оценки его романов располагаются между двумя крайностями – приятием и категорическим отторжением. Неоднозначное отношение к творчеству Шарова проявляется и в противоречивых суждениях о стилевых и жанровых особенностях его произведений. Большинство исследователей причисляет Шарова к постмодернистам. Среди них Н.Л. Лейдерман и М.Н. Липовецкий, квалифицирующие творчество писателя как «постмодернистский квазиисторизм» (1); И.В. Ащеулова (2) и И.С. Скоропанова (3), считающие произведения Шарова постмодернистскими псевдоисторическими романами. Однако целый ряд исследователей (И.Б. Роднянская, И.М. Каспэ, С.С. Беляков, А.Е. Беззубцев-Кондаков, А.В. Татаринов и др.) неоднократно высказывали сомнение в принадлежности Шарова к постмодернизму. Роман «Возвращение в Египет» лишь усилил эти сомнения.

В поисках места этого романа в современном литературном процессе интересной представляется концепция В.Е. Пустовой, которая в своем манифесте «Пораженцы и преображенцы. О двух актуальных взглядах на реализм» предлагает для целого ряда явлений молодой современной литературы определение «новый реализм» – в качестве альтернативы постмодернизму и «традиционному» реализму. Рассматривая роман сквозь призму данного определения, выдвигается предположение о принадлежности этого произведения к символической модификации нового реализма.

 

Примечания

1. Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Современная русская литература. 1950–1990-е годы: В 2 т. Т. 2. 1968–1990. М.: Академия, 2003. С. 484.
2. Ащеулова И.В. Проза В. Шарова в контексте постмодернистского псевдоисторического дискурса // Дергачевские чтения-2011. Русская литература: национальное развитие и региональные особенности: материалы X Всерос. науч. конф. Екатеринбург, 2012. Т. 2. С. 42–49.
3. Скоропанова И.С. Постмодернистская русская литература: новая философия, новый язык. СПб., 2002. 415 с.

Екатерина Викторовна Байдалова, м.н.с.
Институт славяноведения РАН

 

Аксиологический вектор двух главных романов о войне
на Донбассе (Сергей Жадан «Интернат»,
Захар Прилепин «Некоторые не попадут в ад»)

 

 

С апреля 2014 г. на востоке Украины ведутся боевые действия. К настоящему моменту уже написано немало книг о трагических событиях, разворачивающихся на территориях Луганской и Донецкой областей. Это как публицистические очерки и эссе, дневники и мемуары участников происходящего, травелоги, хроники событий, так и поэтические произведения, рассказы, повести, романы. Захар Прилепин и Сергей Жадан – известные писатели у себя на родине и за рубежом, отмеченные многочисленными литературными премиями, – смотрят на то, что происходит на востоке Украины, с противоположных сторон линии фронта, и каждый об этом пишет свой роман: Жадан – «Интернат» (2017), Прилепин – «Некоторые не попадут в ад» (2019). В докладе предполагается рассмотреть аксиологический вектор этих двух наиболее важных романов о войне на Донбассе относительно значения человеческой жизни во времена исторически значимых трагических событий национальной жизни.

Виктория Георгиевна Моисеева, к.ф.н., н.с.
МГУ имени М.В. Ломоносова, филологический факультет

Презумпция достоверности: место и роль автобиографического и документального элементов
в повествовательных стратегиях современных прозаиков

 

В последние десятилетия в литературном процессе заметное место занимает документально-художественная проза. В определенной степени сегодня повторяется ситуация 1960-х гг. Тогда литературоведы говорили о «взрыве документализма», об изменении критериев достоверности, обособлении достоверности в самостоятельную эстетическую категорию. В дискуссиях тех лет обсуждались и литературные и внелитературные факторы, определившие интерес к документу как со стороны писателей, так и со стороны читателей. Объяснение механизма взаимодействия документального и художественного начал в период смены ориентиров можно найти в работах Ю.М. Лотмана, который говорил, что в такой момент «тексты, обслуживающие эстетическую функцию, стремятся как можно менее походить своей имманентной структурой на литературу» (1). Предложенная теория помогает объяснить происходившее в нашей литературе в 1960-е гг. и во второй половине 1990-х ‒ начале 2000-х: через документализм проза возвращалась в обоих случаях к реализму, преодолевая в 1960-е гг. ‒ социалистический реализм и в наше время ‒ постмодернизм. Интересно и то, как использовали жанровые формы документальной прозы представители постмодернистского искусства, разоблачая условность «презумпции достоверности», создаваемой наличием в тексте документа. Показателен пример Саши Соколова с его «Палисандрией» (1985), где мемуары представляют собой в чистом виде симулякр, так же как и в романе Буйды «Ермо».

К внелитературным факторам, определившим «взрыв документализма», можно отнести изменение восприятия информации в век телевидения и Интернета, когда «эффект присутствия» является важной составляющей эмоционального и эстетического воздействия на реципиента; общественно-политические факторы; экзистенциальный опыт человека XX в., связанный с войнами и революциями.

Однако при всей общности есть и различия в ситуации 1960-х гг. и 2000–2010-х гг. Их можно увидеть при сопоставлении книг документов, созданных Светланой Алексиевич. Последняя книга Алексиевич «Время секонд хэнд» (2013), рассматриваемая ею как завершающая «пятикнижье» о гибели советской империи, «суммирует» в себе опыт работы предыдущих лет, вместе с тем здесь видим изменение позиции автора по отношению к представляемому материалу. В предисловии («Записки соучастника») подчеркивается, что автор тоже герой этого произведения, тоже homo soveticus: «Он ‒ это я. Это мои знакомые, друзья, родители». Если в предыдущих книгах Алексиевич обращалась к людям другого поколения или к тем, чей жизненный опыт она открывала для себя, как и ее читатели, то теперь исследуется социосфера, к которой она принадлежит сама, ‒ взгляд не со стороны, а изнутри. И эта личная причастность к истории, прямая или косвенная, оказывается важна для читателя, благодаря ей в текст не только привносится лирическая тональность, но и создается эффект «презумпции достоверности». В век фейковых новостей, информационных войн личное свидетельство, личная причастность становятся своего рода гарантией достоверности, определяя восприятие материала именно как документального. Подтверждения этому мы найдем в произведения разных жанров художественной литературы, в частности –обращенных к историческому прошлому (роман Захара Прилепина «Обитель»; роман-идиллия А.П. Чудакова «Ложится мгла на старые ступени», семейная хроника Е.А. Катишонок «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки», повесть Даниила Гранина «Мой лейтенант» – это лишь малая часть примеров).

«Вопрошание прошлого» – одна из тенденций современного литературного процесса, и не только внутри русскоязычной литературы. Этим объясняется интерес к мемуарам, историческому повествованию, изображению истории в преломлении через судьбу обычного / необычного человека.

Примечания

1. Лотман Ю.М. О содержании и структуре понятия «Художественная литература». Проблемы поэтики и истории литературы: Сб. Саранск, 1973. С. 23.

 

Наталья Александровна Полякова, доцент
Пермский государственный медицинский университет
имени академика Е.А. Вагнера

Альтернативное культурное пространство
в современной русской прозе

 

Проблема художественного функционирования альтернативного культурного пространства в произведениях современной русской прозы является сегодня актуальной. Актуальность исследованной проблемы обусловлена необходимостью понимания роли, которую играет феномен альтернативного культурного пространства в формировании художественных систем представителей современной русской прозы. Альтернативное культурное пространство, созданное в русской прозе 1980–1990-х гг., с одной стороны, реализовывало идею «преемственности советской культуры», с другой, в соответствие с принципами поэтики постмодернизма, – трансформировало традиции и ценности советской литературы, нередко заменяя их на противоположные. 

В советский период наряду с официально разрешенной культурой существовала иная, «альтернативная», культурная модель. Специфические черты альтернативного культурного пространства: деисторизация, деидеологизация и др. Основным художественным приемом концептуализации альтернативного культурного пространства становится деконструкция устойчивых мифологем и идеологем «советского проекта».

Каждый конкретный этап существования культуры предполагает одновременное сосуществование и функционирование нескольких типов культурного пространства, связанных, с одной стороны, с различными традициями, а с другой – создающими альтернативное, противоречащее им культурное бытие.

В  этом аспекте особый интерес представляет советское культурное пространство, обладавшее рядом специфических особенностей. Хронологически это пространство ограничено рамками определенного периода – начиная со «зрелого» сталинизма (вторая половина 1930-х гг.) до так называемого «застоя» (первая половина 1980-х гг.).

Советское культурное пространство при всей своей внешней упорядоченности, однородности и гармоничности на самом деле было крайне противоречивым и дисгармоничным, поскольку наряду с доминирующей официальной идеологизированной культурой в нем существовала альтернативная система ценностей, которая, образно преломляясь в культуре советской эпохи, формировала в искусстве и литературе последней трети ХХ в. особое альтернативное культурное пространство. Такая культурная ситуация отразилась и в творчестве ряда писателей конца XX в., создавших в своих произведениях художественный образ «альтернативного культурного пространства»: С. Довлатова, А. Битова, В. Аксенова, Л. Улицкой, В. Пелевина и других.

 

Сюзанна Маисовна Фалчари, ст. преподаватель
Санкт-Петербургский государственный университет

 

 

Мотив чуда в русском рассказе XX века

 

 

Мотив чуда служит сюжетообразующим для произведений, имеющих рождественско-новогодний хронотоп. В них лингвистическое выражение мотива наблюдается практически на всех уровнях языка – от лексики до стилистики, в том числе и с помощью пунктуации, при этом активно используются тропы. Е. В. Душечкина отмечает, что святочный рассказ «живет по законам фольклорной и ритуальной “эстетики тождества”, ориентируясь на канон и штамп – устойчивый комплекс стилистических, сюжетных и тематических элементов» [Душечкина, 1995; Душечкина, 1994: 190–198]. Для анализа избраны написанные в конце ХХ – начале ХХІ в. рассказы В. Токаревой, Л. Улицкой, В. Крупина.

В проанализированных рассказах можно выделить ряд ведущих способов речевой манифестации фантастического в русском рассказе конца XX в.: общим для лингвистического выражения мотива чуда в текстах всех анализируемых писателей является использование прямого лексического значения слов с корнем «чуд-», а также однокоренных и синонимичных им. Не всегда время действия зима, Рождество и/или Новый Год, но часто время, близкое по описанию к Рождеству, или аналог этого праздника – годовщина революции, что символизирует рождение нового государства как Бога. Сам мотив чуда служит для передачи картины мира автора, и, таким образом, языковые средства становятся способом передачи не столько событийного содержания рассказов, но и, главное, их нравственных интенций. Одну из них можно передать так: главное чудо – не необыкновенное событие, а пробуждение с помощью такого события нравственности в человеке, избавление его от грехов, а именно: уныния («Зигзаг», «Капустное чудо»), гнева («Рождественский рассказ» – и у Борьки, и у главной героини), гордыни («Ступени»). Поэтому мотив естественно соотносится с Рождеством как с рождением Христа, цель чего – избавить мир от греха.

Следовательно, речевая манифестация фантастического в русском рассказе конца двадцатого века является сюжетообразующей и демонстрирующей не только вечные ценности, связанные с Рождеством и христианской традиций и/или Новым Годом и обновлением, но и конкретику того хронотопа, где разворачивается действие конкретного произведения, что показывает как своеобразие творческой манеры каждого рассмотренного писателя, так и общие языковые особенности постсоветской русской литературы.

Елена Шалвовна Чиалашвили-Гордеева, д.ф.н., доцент
Университет им. Ибрагима Чечена (Агры, Турция)

 

 

Функции интертекста
(на материале текста романа Василия Аксёнова «Остров Крым»)

 

Роман Василия Аксёнова «Остров Крым», продолжая традиции «исповедальной» прозы и «шестидесятников» (1), содержит также целый ряд признаков постмодернистского текста, одной из характерных особенностей которого является интертекстуальность.

Нарративное полотно текста романа  изобилует интертекстуальными фрагментами. Писатель активно обращается к предшествующей и современной ему культуре, используя цитаты, аллюзии, реминисценции к произведениям русской классики и русского фольклора, к прецедентным для истории русской культуры текстам средств массовой информации. Причем заимствования могут быть как маркированные, то есть активно нацеленные на узнавание, так и немаркированные, дешифровка которых предоставляется читателю и зависит от его начитанности. Они могут употребляться с тем же значением, что и в источнике, либо приобретают по воле автора другую коннотацию.

Разнообразны функции интертекстуальных фрагментов, выявленных в тексте романа. В соответствии с преобладанием в конкретном фрагменте какой-либо из шести языковых функций, сформулированиих Р. Якобсоном (2), нами выделены следующие функциональные типы интертекстуальных заимствований:

– цитаты, аллюзии, реминисценции, отсылающие читателя к прецедентным текстам, нередко иронично переосмысленным, вызывающие активизацию содержащейся в них информации, выполняющие реферативную функцию;

– заимствования, ориентированные на конкретного адресата, порой сопровождаемые обращением, выполняющие конативную функцию;.

– аллюзии, направленные на установление и поддержание коммуникации, выполняющие фатическую функцию;

– немаркированные заимствования, дешифровка которых предлагается читателю в игровой форме, например, в виде угадывания автора прецедентного текста, данного в актуальном тексте как комбинация имени и фамилии двух разных одинаково знаменитых поэтов-современников, выполняющие поэтическую функцию;

– большинство маркированных цитат и аллюзий, служащих для выражения культурно-семиотических приоритетов автора и, соответственно, выполняющих эмотивную функцию.

– фрагменты, устанавливающие тождество высказываний актуального и прецедентного текста, выполняющие метатекстовую функцию.

Примечания

1. Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Современная русская литература: 1950–1990. М.: Издательский центр «Академия», 2003 (https://studfiles.net/preview/4416877/).

2. Якобсон Р. Лингвистика и поэтика. Структурализм: «за» и «против». М., 1975 (http://www.philology.ru/linguistics1/jakobson-75.htm).

 

Александр Степанович Кондратьев, к.ф.н., доцент
Липецкий государственный педагогический университет
имени П.П. Семенова-Тян-Шанского

 

«Война и мир» Л.Н. Толстого и «Жизнь и судьба» В.С. Гроссмана:
национальное самосознание в духовно-исторических испытаниях

 

Современность как контекст понимания «Войны и мира» Толстого и «Жизни и судьбы» Гроссмана, укорененных в духовной традиции отечественной культуры, всесторонне выявляет чужеродность для национально самосознания наполеоновской идеи, в каком бы то ни было из ее воплощений, во имя якобы утверждений общего блага. Писатели на переломе отечественной истории последовательно и убедительно развенчивают пафос антропоцентрического искушения славобесием, направляющего блуждающих во мраке неведения не на созидание, но обрекающего оставить свой след в разрушении и размежевании, ибо «исторический деятель не свободен», в чем и сходятся разделенные эпохой Толстой и Гроссман.

Поскольку пророческие предостережения Толстого о трагических итогах искушения мнимым величием так и не были освоены, Гроссман в «Жизни и судьбе», посвященной роковым испытаниям не только Русского мира, но и человечества в XX в., продолжает развивать тему нивелирующей цивилизационный опыт идеи сверхчеловека.

Игорь Васильевич Ружицкий, д.ф.н., доцент
МГУ имени М.В. Ломоносова, филологический факультет

Прием двойного кодирования в произведениях Достоевского
и в современной постмодернистской литературе

 

Под «двойным кодированием» будем понимать использование игровых в своей основе приемов шифрования определенной информации в художественном тексте, имеющее своей целью создание неопределенности и многозначности рецепции литературного произведения читателем. В докладе основное внимание будет сосредоточено на таких способах преобразования информации в произведениях Достоевского и в современной постмодернистской литературе, как

– аббревиация топонимов с целью установления эмоциональных и когнитивных связей между автором и читателем.
Ср.: «<…> один молодой человек вышел из своей каморки, которую нанимал от жильцов в С-м переулке, на улицу и медленно, как бы в нерешительности, отправился к К-ну мосту» (Достоевский, Преступление и наказание); «Город К. – это город с многомиллионным населением, раскинувшийся по двум берегам реки Е., преображённой большевиками и коммунистами» (Евг. Попов, Феномен)

 

– неразличение значений слова в узком контексте, приводящее к его двойственному восприятию.
Ср.: «Наконец вот и переулок; он [Раскольников] поворотил в него полумёртвый <…>. «Ишь нарезался!» – крикнул кто-то ему, когда он вышел на канаву. Он плохо теперь помнил себя; чем дальше, тем хуже. <…> Несмотря на то что чуть не падал, он всё-таки сделал крюку и пришёл домой с другой совсем стороны» (Достоевский, Преступление и наказание); Раскольников понимает нарезался в прямом значении, отсюда и его усилившийся страх. «– Ага! – изо всех сил закричал Зигмунд [попугай]. – Ага! Ага!! Ага!!!» (Пелевин, Зигмунд в кафе), где ага служит автору как для мистификации читателя, так и для снятия этой мистификации.

– употребление слов конкретной семантики в абстрактном смысле, т. е. символическое употребление слова.
Ср.: бьющаяся об оконное стекло муха, косые лучи заходящего солнца, солнечные лучи на крыше церкви, зелёные клейкие листочки и др. у Достоевского и, например, очередь у Вл. Сорокина или Сибирь у Евг. Попова.

– систематическое использование отсылок к прецедентным текстам – прямого цитирования, перифраз, различного рода аллюзий и др. Данная тема вызывает наибольший, а иногда и, на наш взгляд, чрезмерный интерес как у исследователей художественного мира Достоевского, так и у учёных, занимающихся творчеством современных российских писателей-постмодернистов. См., например, многочисленные работы, посвящённые интертекстуальности у Тимура Кибирова или у Виктора Пелевина.

В докладе отдельно будет затронут вопрос о том, в силу каких причин произведения Достоевского, прежде всего «Преступление и наказание», «Идиот» и «Братья Карамазовы», стали прецедентными (см., например, отсылки к текстам Достоевского у В. Ерофеева, В. Маканина, В. Пелевина и многих других), и почему предедентными, если иметь в виду относительную константность этого свойства, вряд ли когда-нибудь станут тексты современных российских авторов. Определённо, что эти причины кроются вовсе не только в «силе таланта».

 

 

 

Елена Александровна Певак, к.ф.н., с.н.с
МГУ имени М.В. Ломоносова, филологический факультет

 

Концептуализм как ключевой элемент
русской литературной традиции

 

Одно из направлений, существовавших в рамках отечественного постмодернизма, – московский концептуализм – мы предлагаем рассматривать как эстетическое выражение глобальной тенденции, свойственной русской литературе на протяжении, по крайней мере, полутора столетий.

К 1860-м гг. можно считать сформировавшейся окончательно привычку измерять достоинство того или иного литературного произведения его идейностью, нередко в ущерб художественности. При том что в эпоху постмодерна литераторы оперировали уже не самими идеями, а «перевертышами», иронически или же саркастически переосмысляя идеологические клише предшествующего, советского периода, их сосредоточенность на идеологемах позволяет рассматривать творчество авторов этого круга как продолжение устоявшейся русской литературной традиции. По-прежнему художественность вытесняется идейностью, и попытки навсегда порвать с «соцреалистическим» прошлым оборачиваются тотальной зависимостью от этого прошлого.

Неудивительно, что наряду с «идейностью» (доминирование идеи над образом) концептуалистами заимствуется и такой элемент русской литературы «антиэстетических» периодов ее существования, как «религиозно-философское морализаторство», свойственное ряду авторов, связанных с концептуалистской ветвью отечественного постмодерна.

Впрочем, не исключено, что «Фаворский свет» как атрибут метафизической абстракции в концептуализме был, как и в начале XX века, реакцией на религиозное возрождение, хотя и вне этого контекста очевидно стремление авторов, представляющих «потаенное» русское искусство, выйти из границ собственно художественного творчества, преодолеть порог социальности, соединить экзистенциальную и универсальную сферы.

Сама мысль о несущественности границ между искусством и неискусством, предполагающая расширение функций и художника, и искусства в целом, возвращает нас к временам доминирования идеи над образом, что характерно было для критического реализма в XIX в., но сохранилось и в модернизме рубежа XIX–XX вв., представ в форме символистских теорий, ориентированных на переустройство мира. Жизнетворческая составляющая в русской литературе всегда подпитывалась (и подпитывается до сих пор) идейными установками, связь которых со сферой художественного творчества, с одной стороны, неествественна, с другой – в отечественной словесности неизбежна, что подтверждается литературной практикой представителей разных школ.

 

Ольга Святославовна Октябрьская, д.ф.н., доцент
МГУ имени М.В. Ломоносова, филологический факультет

 

«Капитанская дочка» А.С. Пушкина
и «Судьба барабанщика» А.П. Гайдара: точки пересечения

 

 Цель доклада – выявить непосредственную связь исторического романа А.С. Пушкина «Капитанская дочка» и ставшего уже классикой детской литературы ХХ в. повести А.П. Гайдара «Судьба барабанщика». Сопоставление идет на уровне исследования жанра, образной системы, мотивной и структурной организации обоих произведений.

Актуальность исследования состоит в необходимости пересмотра основных концепций интерпретации прозы Гайдара, которые в целом сводились к созданию советских мифологем и идеологем. Архетипическая мотивность и нравственная система ценностей прозы Гайдара ориентируется в большей степени на классическую или народную традиции. Творчество писателя ХХ в. во многом продолжает традиции фольклора («Голубая чашка», «Горячий камень» и т.д.) или литературы XIX в.: А.С. Пушкина, Л.Н. Толстого, А.П. Чехова, А.И. Куприна и других («Чук и Гек», «Дальние страны», «Судьба барабанщика» и т.д.), а также закладывает принципиально новые («Военная тайна», «Тимур и его команда» и т.д.).

Непосредственными задачами данной работы стало выявление конкретных точек соприкосновения произведений двух авторов о становлении характеров и взрослении героев в подростково-юношеский период в драматических обстоятельствах каждой конкретной эпохи: принадлежность романа Пушкина и повести Гайдара к жанру романа воспитания, актуализация «мысли семейной» как основополагающей для формирования характеров обоих героев, реализация мотивов отцовского наказа, преодоления искушения, возвращения блудного сына, перевоспитания отцов и детей и т.д.

 

Йоанна Радош, аспирант
Университет имени Адама Мицкевича (Познань, Польша)

 

Образ постсоветского общества глазами ребенка
в творчестве В.П. Крапивина (роман «Бронзовый мальчик»)

 

В последние десятилетия постепенно возрастает интерес к исследованию детской литературы не только с дидактической, но и с эстетической точки зрения (1), учитывающей также литературную ценность социологического пласта произведений. Примером для такого рода исследования является творчество В.П. Крапивина, в произведениях которого можно заметить элементы не просто реализма, но критического реализма. Особая роль в данном контексте отводится прозе последнего десятилетия ХХ в., посвященной повседневным проблемам детей в период трансформации.

В романе «Бронзовый мальчик» (1994) затрагиваются как универсальные вопросы (безответственность взрослых, распад семьи), так и актуальные проблемы (безнадзорность, хаос перестройки), представленные с точки зрения 12-летнего мальчика. Способ представления данных тем позволяет провести исследование с использованием культурно-исторического метода в теории литературы: анализа роли в тексте исторической, политической и общественной составляющих, а также восстановления панорамы общества и места протагониста в повествовательном мире.

Исследование позволит сделать вывод о романе как части ангажированной литературы (2) в целостном контексте творчества автора. Важным аспектом анализа выступит реконструкция взгляда детского героя на перестройку, которая подтверждает гипотезу Крапивина о том, что даже эмоционально развитый ребенок постоянно нуждается в заботе и ответственности взрослых.

Примечания
1. Вслед за предложением Ежи Цесликовского; см.: Cieślikowski J. Literatura osobna. Warszawa, 1985.
2. Больше на тему ангажированной детской литературы см.: Hunt P. Introduction // Understanding Children’s Literature / Ed. P. Hunt. London, 2005.

 

Мария Михайловна Громова, ст. лаборант
МГУ имени М.В. Ломоносова, филологический факультет

 

 

Переводы словенской детской литературы на русский язык: основные имена и факты

 

 Период оттепели ознаменован новым этапом развития советской детской литературы: личность ребенка-персонажа становится не менее важна, чем его участие в общественно-полезном труде. В это же время возобновляются советско-югославские отношения, повлекшие за собой установление литературных связей двух государств. Появляются многочисленные русские переводы произведений югославской детской литературы, в том числе словенской поэзии, реалистической прозы, народных и авторских сказок.

С 1956 г. до настоящего времени над русскоязычными изданиями словенской детской литературы работали более двадцати переводчиков. Первые советские переводы словенских сказок были выполнены с сербского языка; лишь после 1970 г., когда в МГУ появилась словенистика как специальность, эта практика была прекращена. Тем не менее сборники славянских сказок, переведенные с болгарского, чешского, словацкого языков, продолжают издаваться до сих пор.

В  издании первых сборников сказок принимали участие известные ученые-слависты. Так, Н. И. Кравцов – редактор и составитель сборника «Девушка-лебедь» (1956), И. Н. Голенищев-Кутузов – автор предисловия к сборнику «Сказки народов Югославии» (1962).

Как правило, в каждом жанре словенской детской литературы можно выделить «ведущего» переводчика. Переводами реалистической прозы (повестей и рассказов) занимались в 1960–1970-х гг. Ирина Макаровская и Ольга Кутасова. Народную и авторскую поэзию (с 1971 г.), народные и авторские сказки (с 1977 г.) переводил поэт Леонид Яхнин.

После 1991 г. в основном перепечатывались отдельные словенские народные сказки в составе различных сборников. Лишь с 2013 г. стали появляться новые переводы  выпускников кафедры славянской филологии МГУ: Ж. В. Перковской, А. Н. Красовец, В. В. Сонькина, выпускницы СПбГУ Ольги Смородиной.

 

 

Ирина Леонидовна Анастасьева, к. культурологии, доцент
МГУ имени М.В. Ломоносова,
факультет иностранных языков и регионоведения

 

Еще раз к вопросу о терапевтической функции театра

 

Одним из реформаторов русского сценического искусства рубежа XIX–XX вв. был Н.Н. Евреинов. Исключительная ценность его эстетической теории обнаруживается в попытке экстраполировать открытия театрального искусства в жизнь. Таким образом, теория Евреинова касается вопросов человеческой адаптации в социальной среде, изучения способов преодоления опасных для общества качеств, например животной жестокости. Инстинкт театральности, по мнению русского драматурга, позволит человеку контролировать разрушительные эмоции и преодолевать их с помощью законов сценического искусства.

 

 

Мария Викторовна Михайлова, д.ф.н., профессор
МГУ имени М.В. Ломоносова, филологический факультет

 

Женская проза и поэзия Серебряного века
в восприятии критиков: признание или отторжение?

 

На рубеже XIX и ХХ вв. игнорировать появление большого числа женских имен в литературе было уже невозможно. И критика дружно откликнулась на это, признав, что некая «женская» литературная специфика все же существует: писательницам удается подробное изображение чувств и душевных переживаний. Но, подметив эту особенность, критики задались вопросом: не признак ли это сужения диапазона наблюдений? А может быть, напротив, здесь явлены глубины самопостижения? В докладе приводятся различные мнения по этому вопросу, причем подчеркивается, что в «мужской» критике подобный феномен трактовался как определенная ограниченность, хотя некоторые ее представители (такие как Ф. Шперк, Вл. Пяст) именно с «природным, стихийным» элементом, с особым эмоциональным напряжением связывали будущее развитие литературы. Е.А. Колтоновская как представительница «женской» части критики, была еще более благосклонна, хотя она, находясь под влиянием философии О. Вейнингера, колебалась в вынесении однозначно положительного приговора относительно продуктивности женского литературного опыта.

Однако подобные высказывания чаще всего произносились по поводу прозаических произведений. Иное наблюдалось в отношении женской поэзии, которая после публикации первого сборника А. Ахматовой уже стала рассматриваться как особый художественный феномен, а ее распространение получило обоснование как форма протеста против засилья в поэзии рационализма (статьи Н. Львовой и М. Шагинян).

Особый интерес в связи с обозначенной проблемой представляет собою разграничение «бабьего» и «женского» как концентрации отрицательного и положительного в женской природе, что отчетливо видно в статье И. Анненского о драме Еврепида «Ипполит» и в подготовительных материалах А. Блока к пьесе «Роза и крест».

Анализ статьи Вяч. Иванова «О достоинстве женщины» служит теоретическим подтверждением относительного распространения в это время взгляда на «чисто женское самоутверждение» как на закономерность. Но обращение к частной переписке литературоведа П. Когана, регулярно выступавшего с публичной лекцией «Женщина в поэзии и жизни», указывает, с каким трудом в быту закреплялось подобное восприятие. Последнее иллюстрируется примером, когда неприятие, издевательская критика и даже непристойные частушки сопровождали  корреспонденции писательницы Н.А. Лухмановой с японской войны, что явно было связано с попыткой женщины «овладеть» традиционно мужской сферой деятельности.

 

 

Татьяна Владимировна Левицкая, аспирант
МГУ имени М.В. Ломоносова, филологический факультет

 

Бегство из царства «швов и оборок»:
публицистическая деятельность Н.А. Лухмановой

 

Надежда Александровна Лухманова (1841–1907) – интереснейшая, но, к сожалению, забытая писательница рубежа ХIХ–ХХ вв. В литературу она пришла уже в зрелом возрасте и за короткое время совершила головокружительный карьерный скачок: от неудачливого составителя раздела мод и безымянной переводчицы до одной из ведущих общественных деятельниц своего времени. Читательское признание и популярность пришли к ней после публикации на страницах «Русского богатства» повести «Двадцать лет назад. Воспоминания из институтской жизни» (1893) и серии очерков «В глухих местах» (1895). Журналистская деятельность Лухмановой стремительно набирала обороты: она выпустила настольную книгу «Спутник женщины», печатала сборники своих статей на актуальные темы, издавала журнал «Возрождение» (1899–1900 гг.), была ведущим корреспондентом различных изданий («Петербургская газета», «Санкт-Петербургские ведомости», «Южный край»), выступала с публичными лекциями, а в 1904 г. уехала военным корреспондентом на Дальний Восток. К сожалению, ее деятельность зачастую получала неадекватную оценку: писательницу стремились загнать в «женский угол», упрекая, что она занимается несвойственным женщине делом (ее лекции, а также статьи о русско-японской войне подвергались жесткой критике). В дневнике Лухманова повествует о полной интриг и недоброжелательства «закулисной» жизни популярных изданий и рассказывает о своем опыте работы в редакции «Новостей», «Русского богатства» и «Нового времени».

 

 

Александра Николаевна Красовец, к.ф.н., н.с.
Институт славяноведения РАН

 

 

 

Явление синестезии в манифестах
группы московских «экспрессионистов» (1919–1922)

 

В докладе мы обратимся к теоретической деятельности Ипполита Соколова (1902–1974), лидера группы московских «экспрессионистов», и рассмотрим в свете синестезии написанные им манифесты: «Хартия экспрессиониста» (1919), «Экспрессионизм» (1920), «Бедекер по экспрессионизму» (1920), «Ренессанс ХХ века» (1920) и «Экспрессионизм» (1921). Искусство исторического авангарда переживает особый всплеск интереса к данному явлению и проходит под знаком идеи синтеза, что также удается отразить И. Соколову в своих работах. Группа «экспрессионистов» просуществовала около трех с половиной лет (1919–1922), выпустила ряд поэтических сборников, принимала участие в литературных вечерах и коллективных изданиях; в нее также входили такие молодые поэты, как Сергей Спасский (1898–1956), Гурий Сидоров-Окский (1899–1967), Борис Лапин (1905–1941), прозаик Евгений Габрилович (1899–1993) и др.

 

Дарья Владимировна Кротова, к.ф.н., преподаватель
МГУ имени М.В. Ломоносова, филологический факультет

 

 

Поэзия В. Шаламова и акмеизм

 

Поэтическая генеалогия В. Шаламова еще не вполне изучена, в частности, в литературоведении еще не проработан вопрос о влиянии акмеистических закономерностей на творческое мышление Шаламова. В очерковой прозе, мемуарных заметках и эпистолярном наследии Шаламова встречается масса суждений об акмеизме (например, в переписке с Н.Я. Мандельштам, Н. Столяровой, очерке о Мандельштаме и др.). Шаламов воспринимал акмеизм прежде всего как «учение», обладавшее мощным этическим зарядом: установки акмеизма, как считал Шаламов, давали силы «на героическую жизнь и на трагическую смерть». В докладе будет прослежено влияние важнейших акмеистических принципов на художественное мышление Шаламова: направленность взгляда поэта «вовне» («борьба за этот мир», по Городецкому); предметность и осязаемость образов; преломление внутреннего через внешнее, душевных переживаний – сквозь призму вещных образов; особая значимость поэтики телесности и др. Особое внимание будет уделено комплексу акмеистических идей в интерпретации Шаламовым темы творчества.

 

 

Анна Владимировна Гик, к.ф.н., с.н.с.
ИРЯ им. В.В. Виноградова РАН

 

Авторские словари как «ключи к тайнам духа поэтов»
(лексикографические особенности
«Конкорданса к стихам М. Кузмина»)

 

А. Белый в статье 1916 г. «Пушкин, Тютчев и Баратынский в зрительном восприятии природы» попытался использовать статистические методы для описания особенностей видения мира разными поэтами. Сегодня такой способ анализа художественного текста стал привычным. Российскими и зарубежными учеными созданы авторские словари и конкордансы многих авторов XIX–XX вв. Для поиска нужных строк исследователь имеет возможность обратиться к данным Национального корпуса русского языка. Но даже с появлением компьютерных методов обработки текста не хватает более подробного словарного описания «тайн духа поэтов». Интересным отечественным лексикографическим опытом является продолжающееся издание: Словарь языка русской поэзии ХХ века. Т. 1–7 / Под ред. В.П. Григорьева и Л.Л. Шестаковой (М., 2001–2017–). Конечно, основная проблема создателей таких словарей – источники текстов, разумный учет различных вариантов произведений. Полнота представления текстов одного автора – один из важных показателей такого рода изданий. В Конкордансе к стихам М. Кузмина в 4-х томах (сост.: А.В. Гик; М., 2004–2015) в основу словника положены последние полные издания стихотворений Кузмина.

В докладе будет представлена структура словарной статьи, описаны принципы создания конкорданса, приведен анализ различных типов слов. Отдельно мы остановимся на грамматических классах слов, которые являются заглавными словами статей. Будут приведены примеры использования авторского словаря.
Конкорданс также включает в себя ряд приложений: частотный словарь, словарь рифм, метрический справочник. Такое «объемное» описание текстов автора Серебряного века является уникальным источником для выявления творческих замыслов поэта.

 

 

Александра Андреевна Жукова, к.ф.н., преподаватель
МГУ имени М.В. Ломоносова, филологический факультет

 

Женственность и революционность в поэмах
«Двенадцать» А.А. Блока и «Песня Песней» В.Г. Шершеневича

 

Доклад посвящен сопоставлению мировоззренческих концепций лирических героев в поэмах «Двенадцать» А.А. Блока и «Песня Песней» В.Г. Шершеневича.

В обоих произведениях женственность оказывается одним из основополагающих принципов постижения действительности. «Живописность» блоковской лирики строится на равнозначности изображаемого объекта и фона. Таким образом, композиционная организация стихотворений из цикла «Стихи о Прекрасной Даме» соответствует формуле: объект – релятор – фон, в которой предусмотрена как ценность каждого компонента, так и их необходимая взаимосвязь. В некоторых случаях отсутствие непосредственного изображения объекта не является показателем его отсутствия в произведении. Лирический герой видит Её воплощение в действительности, а не в ней самой («Не сквозь улыбку Джоконды – итальянский пейзаж, а, напротив, сквозь пейзаж его лирики просвечивает из глубины вечности “очи” и “улыбка” Мировой Души…»), в то время как лирическое «я» Шершеневича прозревает черты города в портрете любимой: «Глаза твои – первопрестольники, / Клещами рук охватить шейный гвоздь. / Руки раскинуть, как просек Сокольников, / Как через реку мост».

Подробно анализируется в докладе антитетичность, относящаяся к женскому образу. В поэме «Двенадцать» идеал Блока оказывается не «живительной» сущностью, к которой время от времени обращался лирический герой для осознания собственного пути, но заново утверждающейся основой: «Что, если я, заворожённый, / Сознанья оборвавший нить, / Вернусь домой уничижённый, – / Ты можешь ли меня простить? // Ты, знающая дальней цели / Путеводительный маяк, / Простишь ли мне мои метели, / Мой бред, поэзию и мрак?» Дихотомическое единство образа Катьки заключается в сочетании пошлости и потенциальной спасительности: «Лежи ты, падаль, на снегу!», «Упокой, Господи, душу рабы Твоея…». Образ героини «Песни Песней» лишен подобной семантической нагрузки, однако обращенный к ней гимн обесценивает рационалистические концепции любви – перед читателем вопль о чувстве. Более того, именно подобная форма обращения позволяет персонажу Шершеневича перестроится с дискурса «неуклюжего, старомодного Парнаса» на современность ХХ в., в которой библейские коннотации более актуальны и доступны пониманию, чем «лунные безделушки».

В поэмах представлен концепт современности, в которой особая роль отводится образу Города. Обманчивый и холодный Петербург Блока, в котором разворачивается любовная драма Петьки, оказывается исчезающим Содомом, в то время как лирический герой Шершеневича очаровывается Москвой, предсказывая ей грядущую славу.

Тем не менее бравирующий трагический пафос позволяет сопоставить поэмы и поразмышлять над будущим персонажей Блока и Шершеневича. Диалогический характер поэм, позволяющий рассматривать их в контексте некоторого условного единства, существенно меняет пространственно-временной континуум, в котором Ветхий Завет оказывается более современным, чем апокалиптические чаяния о Третьем Завете.

Метаморфичность образа Вечной Женственности в литературном процессе является некоторой композиционной и сюжетообразующей энтелехией ХХ в. Кроме того, гносеологические принципы «вочеловечения» складываются через творческое переосмысление как в поэме Блока, так и в произведении Шершеневича, однако эти авторы исходили из антитетичных положений – духовного и чувственного – как наиболее активно обсуждаемых в начале века.

 

 

 

Маргарита Михайловна Лоевская, д. культурологии, профессор
МГУ имени М.В. Ломоносова,
факультет иностранных языков и регионоведения

 

 

 

Апокрифическая литература в древности и современности

 

Мировая литература всегда обращалась к наиболее волнующим людей темам, сюжетам и образам. И поэтому неудивительно, что искусство, литература многократно обращались к Священному Писанию. Самые ранние попытки художественно интерпретировать Библию, как бы дополнить ее беллетристическим образом, являют собой апокрифы.

Апокриф (от греч. άπόκρυφоς – дословно означает «тайный» – «тайна сокровенная»), т.е. означает книгу «спрятанную», «потаенную», так как они не признавались Церковью священными, Богом вдохновенными, потому апокрифы были запрещены как книги «отреченные», авторы которых пытались дополнить библейское сказание, раскрыть то, что как бы сокрыто и спрятано в Библии.

На протяжении многих веков Церковь всячески боролась с апокрифами: изымала, сжигала, – но оказалась бессильна вытравить их из памяти народной. Из поколения в поколение передавались они устно, претерпевая существенные изменения, превращаясь из запрещенной литературы в «безвредные», разрешенные Синодом. Мало трансформировавшись, они публиковались в XIX в. в разных журналах: «Странник» (1861, 1867, 1870), «Душеспасительное чтение» (1872), «Кормчий» (1903, 1906), «Русский паломник» (1907, 1912), «Христианское чтение», «Афонские листки». Некоторые апокрифы печатались с подзаголовком «притча», «легенда». В 2000-х гг. некоторые из них были опубликованы в трехтомнике московским издательством «Звонница» (см.: Т. 1. «Лилии полевые»).

 

Екатерина Владимировна Суровцева, к.ф.н., с.н.с.
МГУ имени М.В. Ломоносова, филологический факультет

 

 

Жанр жития в русской литературе 1900–1910-х гг.

 

В современном литературоведении одной из активно разрабатываемых тем является бытование жанра жития в современной русской литературе (Е.К. Макаренко, Т.А. Иванова, М.М. Лоевская, священник Леонид Полетаев и др.). Вместе с тем из поля зрения исследователей выпадает целый пласт материала, относящийся к XVIII–XX вв., в частности, 1900–1910-м гг. Мы ставим себе целью восполнить этот пробел.

Все известные нам жития, принадлежащие этому периоду, можно подразделить на три рубрики:

Жития новоканонизированных святых: Серафим Саровский (канонизирован в 1903 г.), Иоасаф Белгородский (канонизирован в 1911 г.; самое первое житие, приуроченное к его канонизации, было написано А.И. Маляревским заранее – в 1907 г.), Иоанн Тобольский (канонизирован в 1916 г., сразу после канонизации созданы два варианта жития, одно из них издано в издательстве Тобольского кафедрального собора в Тобольске, другое – типографией П.П. Сойкина в Петербурге). При анализе данных текстов следует обратить внимание на три важные проблемы. Во-первых, на настоящий момент существует целый ряд позднейших житий Иоасафа Белгородского, самый последний из них создан в 2005 г. – к 300-летию со дня рождения Иоасафа. В связи с этим возникает проблема сопоставления разных вариантов житий современных святых (см. исследования А.И. Жиленкова). Во-вторых, жития Серафима Саровского создавались и до его канонизации: первоначальное житие было написано иеромонахом Сергием в 1837 г. и подверглось неоднократному редактированию (например, в 1841 г. митрополитом Филаретом Дроздовым и др.), однако каноническим можно считать только текст, написанный после канонизации. Таким образом, правомерно анализировать в сопоставительном аспекте жития канонические и неканонические (см., напр., наработки Т.В. Руди). В-третьих, необходимо поставить вопрос о взаимоотношении и взаимовлиянии жанров биографии святого и жития.

Жития древнерусских, уже давно канонизированных святых. В этом ряду следует назвать житие Сергия Радонежского, составленное в 1911 г. протоиереем Сергием Покровским. Сопоставление этого текста с текстами, созданными в предыдущей (в том числе древнерусской) и последующей житийной традиции, поможет выявить специфику жанра на рассматриваемом нами временном этапе.

На материале современной литературы исследователи заговорили о «детском житии» (Е.К. Макаренко), однако это явление зародилось именно в рассматриваемый нами период. Перед Первой мировой войной Великая Княгиня Елисавета Фёдоровна задумала выпустить в Марфо-Мариинской обители серию книг для детей, в которых доступно и доходчиво излагались бы избранные жития святых. Из-за Первой мировой войны и революции остальные книги не вышли в свет, издатели успели выпустить только одну книгу серии под названием «Под благодатным небом».

Таким образом, мы видим, что жанр жития в 1900–1910-х гг., представленный значительными образцами, не только вписан в предшествующую житийную традицию, но и создал предпосылки для дальнейшего развития данного жанра уже в наше время.

 

 

Наталья Михайловна Солнцева, д.ф.н., профессор
МГУ имени М.В. Ломоносова, филологический факультет

 

 

Три ответа на вопрос «Что есть человек?»

 

Вопрос, прозвучавший в восьмом и сто сорок третьем псалмах, получил ответы в поэмах М. Горького, Вяч. Иванова и В. Маяковского с одним и тем же названием «Человек». Их понимание природы человека, его возможностей и волевых, физических пределов входит в широкий круг представлений о человеке либо как о творении Бога (И. Ильин, Л. Карсавин, С. Франк и др.), либо как о незавершенном творении, чей путь неизбежен в параметрах четвертого измерения (П. Успенский), либо как о космогоническом явлении (Р. Штайнер), либо как о сверхчеловеке (Ф. Ницше), либо как о формировании социально-экономической деятельности (К. Маркс). Горький («Человек», 1903) высказал мысль о самости человека, Иванов («Человек», 1915–1919) изобразил путь ошибок и онтологических прозрений человека, Маяковский («Человек», 1916–1917) показал свое я в неразрешимых экзистенциальных тисках.

Поэма в прозе Горького – об апологии мысли, о богоподобном, гордом, всепобеждающем, украшающем бытие человеке, который выглядит как идеологема (1). Вместе с тем Л. Толстой воспринял «Человека» как знак времени, проникновение ницшеанских идей в среду рабочих (А. Гольденвейзер. «Вблизи Толстого: Записки за пятнадцать лет», 1922). Л. Андрееву (28.09.1903), Е. Малиновской (февраль или начало марта 1902 г., февраль 1904 г.) Горький писал о своей мужественности, о нежелании менять себя ради Бога или идеи, о вере в мысль. Герой поэмы, по сути, является проекцией устремлений писателя быть сильным в созидании и низвержении богов, что мы соотносим с антропологическим материализмом Л. Фейербаха. Как отметил М. Нестеров, «Человек» свидетельствует о том, что Горький «пойдет против Достоевского» (2). Это произведение, скорее всего, реакция на рассказ Андреева «Мысль» (1902). Но содержание поэмы могло отразить и обстоятельства личной жизни писателя. В письме к Малиновской после слов о мысли как выражении внутренней свободы он пишет о внутренней свободе мужчины и нежелании жертвовать собой ради любви или привязанности к женщине (3). Очевидно созвучие фраз из письма и поэмы.

Идея поэмы (мелопеи) «Человек» Иванова противоположна идее «Человека» Горького. Она создавалась в годы войны, когда перед поэтом остро встал вопрос о соборном и индивидуалистическом. Для него суть германства – в презрении к Богу и апологии своего я, суть славянства ‒ в соборности («Легион и соборность», 1916). Революции 1917 г. усилили его идею единства людей, что созвучно представлениям о всечеловеке и кризисе гуманизма («Кризис индивидуализма», 1905; «Ты еси», 1907; «Кручи», 1919 и др.). Если поэма Горького антропоцентрична, то поэма Иванова теоцентрична. Человек в ней – философема (4). По Иванову, человек – микрокосм, формирующийся в отношениях с Богом и Люцифером (Денницей). Он проходит путь от Люцифера к Христу. На алмазе Бога, переданного Люциферу, значится Его имя – «Аз Есмь», иначе «Аз есть Бытие»; Люцифер относит эту надпись к себе, его самость приводит к утрате всеединства бытия, а сам он желает воплотиться в Адаме. Достигнув цели, Люцифер оставляет на теле человека свою печать – пятиугольную звезду. Соблазны Адама проецируются на человечество: в поэме даны фрагменты об Эдипе, Содоме, Атлантиде, Туране, Аримане. Но в истории человечества есть Мельхиседек, дева Мария, Иисус Христос. В итоге человек вновь обращается к Богу, в его душе вместо «я есмь» звучит «ты еси». В мелопее поэтизируются идеи, изложенные в философской прозе Иванова.

В человеке Маяковского ощутима живая жизнь. В его поэме пересеклись взаимоисключающие чувства, мысли автора, потому она подлинно драматична. Уже при жизни Маяковского его поэзию встраивали в орбиту Л. Фейербаха, но, в отличие от Фейербаха («Мысли о смерти и бессмертии», 1830 и др.), в «Человеке» не ставится под сомнение бессмертие, не отрицается существование Бога. В стремлении лирического героя к сверхчеловеческому мы видим не только ницшеанство, но и, по Вл. Соловьеву («Идея сверхчеловека», 1899), «стремление человека стать больше и лучше своей действительности» (5). В то же время он нарцисс, он меряется своей исключительностью и избыточной энергией с Богом. Но в нем много «слишком человеческого» (6), его хотение не подкрепляется ресурсом, он даже не может разрешить проблему своей безлюбости, в результате он – во власти мании суицида. В поэме показана дилемма «хочу» и «могу», априори исключенная Горьким и Ивановым.

Примечания

1. Как писал А. Чехов А. Амфитеатрову (12.04.1904), произведение Горького – «проповедь молодого попа». М. Горький и А. Чехов: Переписка. Статьи. Высказывания: Сб. материалов / ИМЛИ РАН; подгот. текста, коммент. Н.И. Гитович; вступ. ст. И.В. Сергиевского. М.: Гослитиздат, 1951. С. 207.
2. Нестеров М.В. Воспоминания / Подгот. текста, вступ. ст., коммент. А.А. Русаковой. М.: Сов. художник, 1985. С. 250.
3. Отношения с Е.П. Пешковой привели к их расставанию в конце 1903 – начале 1904 г.
4. Как написал С. Маковский: «Это собрание очень головных, очень отвлеченно-выстроенных строф мало кого увлекло; тяжесть стиха, надуманность образной выразительности вызвали даже недоумение: “Разве цель поэзии – какой-то умозрительный герметизм?”» (Маковский С. Портреты современников // Маковский С. Портреты современников. На Парнасе «Серебряного века». Художественная критика / Сост., коммент.  Е.Г. Домогацкой, Ю.Н. Симоненко; послесл. Е.Г. Домогацкой. М.: Аграф, 2000. С.  168).
5. Соловьев Вл.С. Идея сверхчеловека // Соловьев Вл.С. Соч.: В 2 т. / Общ. ред. и сост. А.В. Гулыги, А.Ф. Лосева; примеч. С.Л. Кравца. М.: Мысль, 1988.  Т. 2. С. 626–634.
6. Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое // Ницше Ф. Сочинения: В 2 т. / Сост., вступ. ст., примеч. К.А. Свасьяна.  М.: Мысль, 1990. Т. 2. С. 236. 

 

Наталья Леонидовна Блищ, д.ф.н., профессор
МГУ имени М.В. Ломоносова, Институт русского языка и культуры

 

Металитературные портреты И. Бунина и И. Шмелева:
образные «шифры» и герменевтические стратегии А.М. Ремизова

 

В основе ремизовской рефлексии о творчестве современников (И.А. Бунина, И.С. Шмелева) лежат внерациональные методы познания: интуитивные прозрения, ассоциативные проекции, сновидения, предчувствия. Ремизов стремился выявить в их произведениях зашифрованные личностные смыслы, разгадать сокровенные «знаки и символы» того или иного художника, предлагая читателям новую контекстуальную парадигму прочтения, рожденную его собственной творческой интуицией.

Образ Бунина, воплощенный в книгах Ремизова, отражает полярность индивидуальных стилевых установок писателей, которая символически обозначена Ремизовым в культурной оппозиции протопопа Аввакума, заговорившего на природном русском языке, и Симеона Полоцкого, писавшего «вирши на “невозможном” языке».

Образ Шмелева воссоздан Ремизовым в эссе «Центурион» (1950), где писатель вступает в полемику с И.А. Ильиным, который в книге «О тьме и просветлении. Книга художественной критики. Бунин – Ремизов – Шмелев» (Париж, 1939), сравнивая тип творчества А.М. Ремизова и И.С. Шмелева, отмечал сложную эстетику первого, инкриминировал ему нелюбовь к человеку и авторское высокомерие. Шмелева же И.А. Ильин считал писателем особого духовного склада, для которого религиозно-нравственное важнее, чем эстетическое. Будто отвечая Ильину, Ремизов дает стилевой абрис шмелевской прозы: высмеивает неоправданное (с точки зрения канонов православия) обилие гастрономических мотивов, отмечает приглушенное музыкальное начало, указывает на ошибки вкуса и стиля, а также на форсированный религиозный пафос.

 

 

Василий Анатольевич Логинов, д. мед. н., профессор
МГУ имени М.В. Ломоносова,
факультет фундаментальной медицины

 

Рассказ «Мысль» Леонида Андреева
в контексте нарративной медицины

 

 Нарративная медицина, как плод слияния гуманитарных наук и медицины, первичной медико-санитарной помощи, нарратологии и различных методик построения отношений врач-пациент, была предложена в качестве учебной дисциплины литературоведом и профессором терапии Колумбийского университета Ритой Шэрон в начале 2000-х гг. (1).

Это интенсивно развивающееся в последние годы направление строится на постулатах: а) болезнь – феномен человеческой жизни, а не только структурная или функциональная патология; б) болезнь – это сюжет, смысл, который постепенно обживается и становится своим для пациента. Все чаще и чаще для клиницистов нарративный подход служит «оценочным листом» болезни. Такой подход, основанный на привлечении методов классической нарратологии в повседневное общение пациента и врача, открывает новые возможности и перспективы для развития теоретической медицины (2, 3). Вместе с тем остро встает вопрос о подготовке специалистов, способных целенаправленно и эффективно использовать нарративный подход во врачебной практике, ведь «человек читающий лучше подготовлен к творческой и коммуникационной деятельности» (4). Грамотный врач может избрать один или другой терапевтический прием при взаимодействии с пациентом так же, как и просвещенный читатель использует различные подходы к интерпретации текста.

В зарубежных университетах для подготовки врачей используется т.н. «ретроспективная» диагностика, т.е. постановка диагноза историческим и вымышленным (героям литературных произведений) персонажам. Как правило, богатое наследие русской литературы практически не используется для таких целей.
Выпускник юридического факультета Московского университета русский прозаик Л.Н. Андреев (1871–1919) проработал почти три года судебным репортером. Впоследствии он использовал многое из услышанного и увиденного в суде для создания литературных произведений. Безусловно, Андреев был хорошо знаком и с деятельностью судебно-медицинских экспертов. Между тем свойственные нарративному подходу характерные черты (темпоральность, сингулярность, причинность, интерсубъективность и этичность) наиболее полно проявляются в судебной медицине. Поэтому представляется интересным проанализировать соответствующие образцы прозы Леонида Андреева с позиций нарративной медицины.

К рассказу «Мысль» (1902) неоднократно обращались медики. Однако образ главного героя доктора Керженцева практически всегда анализировался только в рамках психиатрических особенностей пациентов (5) несмотря на то, что автор активно отрицал свое знание психиатрии (6).

Разработанная пятичастная схема для обучения студентов-медиков нарративной медицине позволяет проанализировать данный текст Л. Андреева. Такой анализ помогает исследовать текст примерно так же, как опытные врачи изучают рентгенграмму пациента, описывая кости, сердце и легкие, не забывая также оценить и качество самого снимка.

В настоящей работе предлагается рассмотреть рассказ «Мысль» исходя из условной линейной шкалы, на одном полюсе которой проявления максимальной сингулярности, а на другом – максимальной интерсубъективности. Такой подход позволяет сделать два основных вывода: а) за счет использования минимальной интерсубъективности писатель показал крайне сложный (высший) уровень симуляции болезни; б) фактически герой произведения решает проблему управления болезнью.

Примечания

1. Charon R. Narrative medicine: Honoring the stories of illness. New York, NY, US: Oxford University Press, 2006.
2. Лехциер В.Л. Нарративные черты медицины в интерпретации Риты Шэрон // Вестник СамГУ. 2012. № 8.1. С. 19.
3. Туторская М.С. Две культуры. начало преподавания «медицины и литературы» в США // Диалог со временем. 2017. № 58. С. 365.
4. Соколов А.В. Общая теория социальной коммуникации. СПб.: Изд‐во В.А. Михайлова, 2002. С. 104.
5. См., например: Герой рассказа Леонида Андреева «Мысль» с точки зрения врача-психиатра // Приложение к журналу «Неврологический вестник». 1903. Ч. XI. Вып. 2; Шайкевич М.О. Психопатология и литература. СПб., 1910; К вопросу о параноидной психопатии // Современная психиатрия. 1915. № 5. С. 223–250. А также: Касаткина К.В. Тип «подпольного человека» в русской литературе XIX – первой трети ХХ в.: Дисс. ... канд. филол. наук. М., 2016.
6. «Кстати: я ни аза не смыслю в психиатрии, – писал Андреев в 1902 г. А.А. Измайлову, – и ничего не читал для “Мысли”» (РЛ. 1962. № 3. С. 198).

 

 

Татьяна Викторовна Коренькова, к.ф.н., доцент
Российский университет дружбы народов,
филологический факультет

 

 

Чеховская коллизия «казалось – оказалось» как отражение
кризиса русского культурного самосознания
эпохи рубежа XIX–XX вв.

В докладе на материале чеховской повести «Скучная история» рассматривается отражение в литературе кризиса русского культурного самосознания эпохи Fin de siècle – замена абсолютных ценностных категорий (добра, справедливости и т.д.) обманчивым возвеличиванием «мнимостей» («громкое имя в науке», искусстве и т.д.).
Автор отражает процесс дальнейшей атомизации общества, перерождения сознания человека конца XIX в. – абсолютизации представлений о науке и искусстве как единственно возможных путях познания мира, тайн бытия, смысла жизни человека и т.д.

Утрата критерия, позволяющего различать мнимость («казалось») от действительности («оказалось»), в финале приводит героев повести к трагическому осознанию бессмысленности собственной жизни, пустоте бытия – «имя обмануло».

 

Оксана Васильевна Разумовская, к.ф.н., доцент
Российский университет дружбы народов,
филологический факультет

 

Поэма Зинаиды Гиппиус «Гризельда»:
западноевропейские источники сюжета

 

Терпеливая Гризельда, героиня одной из новелл «Декамерона» Боккаччо, – на первый взгляд, не самый известный персонаж мировой литературы, однако эта фигура из века в век продолжает привлекать внимание литераторов, постепенно приобретая архетипические черты.

Свое литературное странствие Гризельда начала в эпоху раннего Возрождения, на юге Европы. Впервые читателям поведали о ней Боккаччо (в заключительной новелле «Декамерона»), Петрарка (в одном из «Старческих писем») и несколько французских авторов, которым принадлежали различные нравоучительные сборники и трактаты. Английские и немецкие поэты и драматурги не остались равнодушны к сюжету о верной жене: Джеффри Чосер посвящает ей одну из частей «Кентерберийских рассказов»; Альбрехт фон Эйб (1420–1474) выпустил небольшой нравоучительный трактат с советами женам, «Книжечку о браке» (Ehebüchlein, 1472), и включил в нее историю Гризельды. В 1473 г. к этой истории обратился немецкий гуманист, поэт и переводчик Генрих Штайнхёвель.

Освобождение героини от гнета патриархальных устоев, принуждавших ее к молчанию и покорности, изображено в драматической поэме «Griseldis» (1835) немецкого писателя Фридриха Гальма. Впервые за всю историю существования сюжета в произведении показана жизнь Гризельды как самоценная и значимая часть общей картины.

Некоторые литературоведы считают, что именно версия Гальма оказала влияние на трактовку сюжета о Гризельде в одноименной поэме З. Гиппиус, хотя поэтесса добавляет мотив, отсутствующий в предшествующих версиях этой истории – эпизод искушения Гризельды. Связь с западноевропейским сюжетным корпусом в стихотворении Гиппиус практически отсутствует; это не переработка средневековой легенды, а, скорее, продолжение, прогнозирование событий, оставшихся за пределом сюжетной рамы. Мысль об одиночестве героини, терзающих ее сомнениях, разочаровании в собственной победе передается при помощи повторяющихся вопросительных конструкций, превращающих само стихотворение в воображаемый диалог – не столько Гризельды и искушающего ее дьявола, сколько Гризельды и самой поэтессы, которая не приемлет чрезмерной кротости и покорности своей героини.

 

Юлия Анатольевна Лагутенко, аспирант
Сыктывкарский государственный университет
имени Питирима Сорокина

 

Возможности экзегетического прочтения
«Ниеганелла: (Сказание о зле)» К. Жакова

 

Задачей настоящего исследования является анализ скрытых цитат из Библии, отсылок к Нагорной проповеди, содержащихся в Сказании, трактовка их смысла в художественном тексте К. Жакова. Для анализа произведения был применен метод экзегетического прочтения Кассиана Римлянина. Этот метод позволил выявить духовный смысл произведения. Было обнаружено сходство проблематики Сказания с текстом Священного Предания, выделена главная проблема – спасение души через покаяние, которую автор осмысляет в рамках руссского религиозного ренессанса. Проведенное исследование позволило сделать вывод о релевантности текста К. Жакова Учению Церкви.

 

Татьяна Викторовна Чернораева, студентка
Южный федеральный университет

 

Нарративные особенности произведений писателей
рубежа XIX–XX веков (на примере рассказов
И.А. Бунина «На хуторе» и А.И. Куприна «Чудесный доктор»)

 

По мысли М.М. Бахтина, в художественном произведении следует различать событие, которое рассказано, и событие самого рассказывания. «Текстопорождающую конфигурацию двух рядов событийности: референтного (свидетельство) и коммуникативного (свидетельствуемого)» являет собой нарратив. Исследователь в области нарратологии В. Шмид предлагает относить к нарративным текстам те, которые излагают историю и при этом «имплицитно или эксплицитно изображает повествующую инстанцию». Противопоставляются нарративным тексты описательные, т.е. такие, в которых отсутствует всякая событийность.

В основе нарратива лежат события, которые создают историю, понимаемую как основа произведения. Все нарративные тексты делятся на две группы: произведения, в которых присутствует повествующая инстанция – нарратор, и произведения, в которых нарратор отсутствует. Повествующая инстанция может быть выражена имплицитно или эксплицитно.

Нарратор может присутствовать в произведении как неотъемлемая часть художественного мира, как герой произведения, т.е. быть диегетическим. Недиегетический нарратор ограничивается сторонними наблюдениями: он только описывает события со стороны, не принимая в них участия. Такой нарратор, как правило, объективен.
Однако в текстах, в которых присутствует нарратор, взгляд на события может быть представлен не только сквозь призму повествующей инстанции. Происходящее может быть описано с точки зрения любого персонажа. Точка зрения – это авторская позиция, с которой ведется повествование (описание). Выделяются три возможные точки зрения: автора, повествователя и рассказчика.

Как говорилось выше, событийность составляет основу нарратива. В период господства реализма событие мыслилось как само собой разумеющееся. В произведениях классиков событийность в нарративе произведений осознана как полная, проявляющаяся внешне либо внутренне (через сознание, мысли, рассуждения героев). По мнению В. Шмида, полноценная реалистическая событийность подверглась редуцированию в творчестве А.П. Чехова, представителя литературы рубежа XIX–XX вв. На первый план выходит ментальное событие (размышление над смыслом жизни, познание социальных закономерностей и т.д.), которое А.П. Чехов не изображает, а проблематизирует.

В эпоху модернизма само понятие события трансформируется, главным в литературе становится мышление, бессознательные процессы. Вся история, рассказанная писателем в художественном произведении, может состоять из событий, произошедших в сознании. Нарратив произведения становится принципиально другим.
Таким образом, нарратив произведений классиков реализма и нарратив у модернистов существенно различаются. И здесь особый интерес для исследования представляют писатели рубежа XIX–XX вв. В докладе мы обратимся к малой прозе И.А. Бунина (рассказ «На хуторе», 1892 г.) и А.И. Куприна (рассказ «Чудесный доктор», 1897 г.).

Рассказ «На хуторе» строится вокруг жизни главного героя Капитона Ивановича. Однако вся история, положенная в основу произведения, несколько редуцирована: жизнь героя описана всего в нескольких абзацах текста. На первый план выступает событие одного вечера.

В роли повествующей инстанции выступает имплицитный нарратор, он недиегетичен, выражает объективный взгляд на повествуемое событие. Точка зрения самого нарратора проявляется в описании истории жизни и конкретного события, а оценочная характеристика представлена с помощью точек зрения других персонажей. Такой прием позволяет нарратору оставаться объективным в своем повествовании. Состояние героя описано с помощью параллелизма внутренний мир человека – природа.

Таким образом, в нарративе рассказа И.А. Бунина ключевым становится событие одного вечера из жизни главного героя. Капитон Иваныч обдумывает прожитую жизнь, т.е. основное событие развивается в его мыслях.

Композиция рассказа А.И. Куприна линейна. В произведении повествуется о жизни семьи Мерцаловых. Рассказ состоит из событий одного дня, ставшего переломным в жизни семьи.

Нарратор эксплицитен и диегетичен. Он настаивает на правдивости своего рассказа и объективности повествования. Роль нарратора в этом тексте – передача устного рассказа читателю. Для подтверждения истинности своих слов нарратор ссылается на первоисточник – Гришку, непосредственного участника событий. Таким образом, мы можем говорить о вторичном нарраторе, который передал свою историю нарратору первичному.

Большинство событий описано с точки зрения членов семи Мерцаловых, а именно – Гришки и его отца. Это подтверждает присутствие в тексте вторичного нарратора, который был непосредственным свидетелем всех событий.

Таким образом, с помощью нарратива произведения автор стремится показать события наиболее правдоподобно, используя двух нарраторов и придерживаясь объективного повествования. Из этого следует, что в выбранных нами рассказах нарратив ближе к классическому (для произведения А.И. Куприна) и переходному (для И.А. Бунина) периодам.

В рассказе «Чудесный доктор» событийность наполнена действиями героев и их диалогов. Отсутствуют рассуждения персонажей, читателю представлены лишь мысли нарратора. Это сближает нарратив рассказа с классическими произведениями русской литературы. В произведении И.А. Бунина на первый план выдвинуто конкретное событие, отведено немного места всей истории для того, чтобы обратить внимание на философские рассуждения о жизни и смерти. Читателю представлены рассуждения одного героя, однако их можно отнести к философии нарратора, которая может совпадать с авторской. Такой нарратив можно отнести к переходному явлению.

 

Пэй Лиминь, аспирант
Московский государственный лингвистический университет

 

Функции плеоназма как важного стилистического приема
в творчестве И.А. Бунина

 

Плеоназм встречается в произведениях И.А. Бунина заметно чаще, чем в аналогичных по объему произвольных выборках из художественных или бытовых текстов. Тем не менее его функции и способы языкового воплощения прежде не подвергались внимательному изучению ни со стороны литературоведов, ни со стороны лингвистов. Наше исследование показало, что плеоназм и в прозаических, и в поэтических текстах И.А. Бунина выполняет многообразные семантические и прагматические функции и принимает как узуальные, так и индивидуально-авторские формы. Частота употребления плеоназма и сложность его форм нарастает на протяжении творческой жизни писателя, что позволяет считать его художественным приемом, без которого характеристика идиостиля И.А. Бунина неполна.

Поскольку в понимании термина «плеоназм» в научном мире имеются расхождения, уточним, что в докладе под плеоназмом будет пониматься накопление в высказывании слов или словосочетаний, частично или полностью совпадающих в значении, или таких, в которых значение одного компонента входит в состав значения другого, а также соседство нескольких предложений с относительно одинаковым значением.

Согласно проведенному анализу прозаических и поэтических текстов И.А. Бунина на плеонастические конструкции в них возлагаются следующие функции:

– повышение плотности информации и передача множества мелких деталей в относительно малом объеме текста;

– установление иерархии смыслов, фокусировка внимания читателя на том, что оказывается важным для описания или для выражения мыслей автора или что добавляет оттенки смысла;

– повышение мелодичности прозаической речи;

– усиление экспрессивности высказывания и запоминаемости текста путем эмфазы;

– обеспечение связности текста за счет установления значимых связей между контактными и дистантными компонентами.

Делаются выводы о необходимости более пристального внимания к повторам всех типов в художественных и нехудожественных текстах И.А. Бунина.

 

 

 

 

Вера Владимировна Сорокина, д.ф.н., с.н.с.
МГУ имени М.В. Ломоносова, филологический факультет

 

 

Русскоязычная «малая проза» в Германии ХХI века

 

Проблема русскоязычной литературы в Германии имеет свою специфику, связанную со сложностью определения критериев отбора материала.

Современное состояние русскоязычного литературного процесса отличается от «эмигрантской литературы» прошлого века и национальной литературы, стать частью которой стремятся многие русскоязычные авторы.

В случае с ситуацией в Германии можно говорить о формировании русскоязычной «межкультурной литературы». Знакомство с произведениями русскоязычных авторов, живущих в разных городах Германии, обнаруживает явную тенденцию к становлению новой межкультурной идентичности, обладающей рядом характерных черт: многоязычие, региональная тематика, создание «мира между миров».

По своему жанру большинство произведений «новой русской» литературы в Германии представляет образцы «малой прозы»: дневниковые записи (О. Брейнингер «Поллок и Брегель»), эскизные зарисовки (Г. Аросев «Командировка в Дублин»), мимолетные наблюдения (А. Дельфинов «Текст, драгз, рок-н-ролл»), лирический или горький «вздох» при воспоминании о прошлом (Ю. Ефременкова «Тимофей Гришин»). Однако пока нет полноценной сюжетной новеллы или повести.

 

 

Нармина Эльшад кызы Ибадова, аспирант
МГУ имени М.В. Ломоносова, филологический факультет

 

Рецепция творчества Юрия Полякова в Азербайджане

 

Ю.М. Поляков является одним из ярчайших представителей современной русской литературы. Он известен как писатель, поэт, драматург, литературовед, публицист, общественный деятель, председатель редакционного совета «Литературной газеты». Сергей Михалков в свое время назвал Юрия Полякова «последним советским писателем», но автор повестей «Сто дней до приказа» и «ЧП районного масштаба» стал и одним из самых первых, в смысле читательского резонанса его произведений, писателей новой, уже постсоветской эпохи.

Поляков смело обращается к «табуированным» темам, вскрывая социальные язвы российского общества. Успех его произведений нередко связан с тем, что материалом для его произведений чаще всего становится то, что хорошо знакомо ему, укоренено в обстоятельствах личного жизненного опыта.

Поляков обладает уникальным юмористическим и сатирическим даром. Его роман-эпиграмма «Козленок в молоке» – ярчайший пример гротескного реализма новейшей русской литературы.

В Азербайджане наблюдается большой интерес к современной русской литературе. В Бакинском государственном университете и Бакинском славянском университете функционируют кафедры современной русской литературы. Печатные издания широко распространены в главных книжных магазинах страны. Также большой популярностью пользуются переводы произведений на азербайджанский язык, читатели имеют возможность ознакомиться с творчеством современных русских писателей благодаря публикациям в таком авторитетном журнале, как «Азербайджан». Азербайджанские читатели хорошо знакомы с творчеством Полякова.

Коллектив научно-исследовательской лаборатории «Проблемы перевода» при Бакинском славянском университете перевел роман «Козленок в молоке», а также статью Полякова «Как я варил «Козленка в молоке» на азербайджанский язык. Предисловие к книге написал ректор БСУ Камал Абдулла, которому и принадлежала идея перевода.

 

 

Алла Владимировна Злочевская, д.ф.н., с.н.с.
МГУ имени М.В. Ломоносова, филологический факультет

 

Роман В. Набокова / Сирина «Отчаяние»:
небытие Божие и металитературная антивечность

 

Мистическая метапроза – одно из оригинальнейших феноменов европейской литературы модернизма конца 1920-х – 1930-х гг. (1) Отличительная черта этого философско-эстетического феномена – структурообразующая трехчастная модель мира, соединившая в единое целое три уровня реальности: эмпирический – метафизический – художественный.

«Отчаяние» занимает особое место в процессе эволюции набоковского мистического метаромана: здесь В. Набоков / Сирин впервые опробовал новый для себя тип героя – антигероя и антихудожника, что предопределило особый принцип сотворения его образа – отрицательный. По модели отрицания вытраиваются взаимоотношения героя с трехчастной структурой мироздания: ему закрыт путь и в «потусторонность», так как он от нее отказался сам, и в метареальность, которая его выталкивает, а бытие в материальном мире настолько размыто его всепоглощающей лживостью и, вследствие этого, лишено действительных очертаний, что признать его реальным невозможно.

Отчаяние героя В. Сирина экзистенциальное, ибо личность с такими, как у него, нравственно-психологическими характеристиками не существует ни в этическом, ни в эстетическом смысле.

 

Примечания

1. См.: Злочевская А.В. «Мистическая метапроза» ХХ века: генезис и метаморфозы (Герман Гессе – Владимир Набоков – Михаил Булгаков). М.: АЛМАВЕСТ, 2018. 280 с.

 

 

Татьяна Николаевна Белова, к.ф.н., с.н.с.
МГУ имени М.В. Ломоносова, филологический факультет

 

 

Англо-американские литературные традиции
в творчестве В. Набокова

 

Хотя В. Набоков категорически отрицал чье-либо влияние на свое творчество, в нем явно прослеживаются литературные взаимосвязи, прежде всего с произведениями Э. По и Л. Кэрролла, преимущественно на уровне поэтики. Что касается поэтики Э. По, то это метафоризация описываемых событий, присутствие романтического мотива двоемирия и двойничества, сочетание фантастических элементов и психологической напряженности произведения, наличие детективного сюжета, многочисленных загадок и шифров. В докладе анализируются рассказы Э. По: «Колодец и маятник», «Элеонора», «Венецианка», «Вильям Вильсон», «Золотой жук» и романы В. Набокова «Приглашение на казнь», «Отчаянье», «Истинная жизнь Себастьяна Найта» и др. Сказочная дилогия Л. Кэрролла («Алиса в стране чудес» и «Алиса в зазеркалье») также послужила источником целого ряда мотивов и образов русских и американских романов писателя («Отчаянье», «Пнин», «Bend Sinister», «Ада» и др.), в которых находят свое дальнейшее творческое развитие кэрролловские традиции нонсенса, своеобразие его пародии, а также особенности его словесной игры: каламбуры, аннаграммы, шутливые загадки и ребусы.

 

Ольга Валерьевна Розинская, к.ф.н., с.н.с.
МГУ имени М.В. Ломоносова, филологический факультет

«Другая» жизнь русских писателей-эмигрантов
в межвоенной Польше

 

В докладе рассмотрены особенности жизни русских литераторов в межвоенной Польше. Определена особая роль, которую играли многие представители культурного зарубежья в истории русско-польских культурных и литературных связей. Характерным для пребывания в Польше было их живое участие во всех наиболее значительных событиях польской культурной жизни. Говорится также о том резонансе, который получила общественная, литературная и публицистическая деятельность русских литераторов, об отношении к ним польской интеллигенции. Контакты с русскими писателями и поэтами пробуждали интерес к русской культуре и литературе.

 

Моника Сидор, д.ф.н., профессор KUL
John Paul II Catholic University of Lublin
(Katolicki Uniwersytet Lubelski Jana Pawła II)

 

Исследования творчества русского зарубежья в Польше:
новые направления, новая тематика

 

Интерес к литературе русской эмиграции в Польше появился еще до перемен, которые принесло в конце 1980-х гг. изменение политического строя в стране. Деятели культуры, живущие прежде всего на Западе, открывали польским читателям творчество русских эмигрантов, печатая тексты и проводя литературные обзоры на страницах ведущих польских эмигрантских журналов. Но более широкую известность эти произведения могли приобрести лишь в начале 1990-х гг. Динамически развивающиеся с тех пор исследования были направлены в первую очередь на то, чтобы, – похоже как и в России, – познакомить читателей с достоянием самых значительных русских эмигрантов, ввести его в круг научной рефлексии славистов. Сегодня, после 30 лет исследований, обозначаются перемены в подходе ученых к творчеству русского зарубежья, и исследования реализуют направления, свойственные современным тенденциям в польском литературоведении. Уделяется внимание темам, позволяющим глубже определить индивидуальный творческий почерк писателей, обнаружить нетипичные явления и обозначить вопросы, которые до сих пор казались маргинальными. Эти тенденци можно проследить на примере исследований, посвященных творчеству самых ярких представителей русского зарубежья.

 

 

 

Ирина Юрьевна Дергачева, независимый исследователь

 

Семейство Цветаевых в Нерви. 1902–1903

Доклад посвящен пребыванию семейства Цветаевых в итальянском городе Нерви в 1902–1903 гг. Об этом эпизоде в жизни Марины и Анастасии Цветаевых известно сравнительно мало. Однако он сыграл значительную роль в их личной и творческой судьбе.

Целью пребывания семьи в Нерви (Италия, Генуя) было лечение М.А. Цветаевой (урожд. Мейн) от туберкулеза. М.А. Цветаева, устраивала музыкальные вечера, где русские гости, по преимуществу революционеры-эмигранты, горячо спорили о судьбе России, ее будущем. Под влиянием этих бурных бесед между взрослыми, свидетельницами которых оказались девочки Цветаевы, в процессе общения с революционерами впечатлительные Марина и Ася менялись на глазах, на лету схватывая новые идеи, особенно Марина.

Впечатления от пребывания в Нерви существенно повлияли на формирование мироощущения Марины Цветаевой как творческой личности: тема моря в ее стихах, первая смерть (жильца пансиона в Нерви), увлеченность женским образом (Надя Иловайская), общение с сообществом больных туберкулезом, тема детской дружбы и др. Здесь же ею написаны революционные стихотворения (первые стихи она сочинила еще в 6 лет), здесь она завела дневник.

На здании бывшего Русского пансиона в июне 2017 г. в Нерви была установлена памятная доска в честь Марины и Анастасии Цветаевых.

 

Екатерина Николаевна Толмачева, адвокат
Адвокатский кабинет (Южно-Сахалинск)

 

 

Красота Культуры в творчестве
Николая Константиновича Рериха

 

Пожалуй, никто, кроме Николая Константиновича, столь изысканно, с глубоким осознанием каждого слова не писал так много и столь красноречиво о красоте культуры. Красота проявляется во всем: и в литературных произведениях Н.К. Рериха, и в его картинах, его поведении, и даже внешнем облике. Его светлое, степенное лицо уже являет собой гармонию. Посмотрев на его портрет, видишь мудрость и знания, накопленные им в течение не одной жизни. Красота жизни человека, в частности, Николая Константиновича, проявляющаяся в его тонком душевном устройстве, обнаруживает и красоту во внешнем мире – в культуре как искусстве, которую он почитал как служение Свету.

Несомненно, его рассуждения о Культуре как о благом начале Света, Огня заслуживают особого внимания, но самое прекрасное в этом мире – это связь с Создателем, и Рерих это знал. Упоминая о красоте искусства и его единстве с наукой, Николай Константинович думал именно об этом – о начале, о дарованных Создателем возможностях явить здесь знания через свое творчество.

Слова, эстетически безупречно компонуемые в письмах, посвященных представителям его школ, музеев, их отделений по всему миру (содержатся в сборнике «Держава Света»), привлекают внимание любого услышавшего и прочитавшего их.

Помимо искусства в различных его проявлениях: театр, живопись, пение, танцы, – он писал и о политических событиях, о финансах, науке. Рассуждая о культуре как единственном источнике спасения угасающего, порабощенного материальными ценностями человечества, он не оставлял в стороне и политические вопросы. В своих работах он неоднократно говорил о разделении Мира на разрушителей и созидателей. И это точно было подмечено им в 1930-е гг., в преддверие Второй мировой войны, финансового кризиса в США, повлиявшего на финансовые системы и в других странах.

Специфика восприятия жизни Н.К. Рерихом исключает разделения жизнедеятельности человека на отдельные сферы. Есть единство. Как едины человек, его Дух со Светом и Землей, так взаимосвязаны политика, финансы, искусство, наука и ежедневный быт человека. Это все есть Культура, т.е. служение Свету.
Храня веру в красоту, сменялись поколения, одна эпоха уступала место другой, изменялась и расстановка сил в международных отношениях, но неизменным оставался Дух русского человека, о котором писал Н.К. Рерих. Поистине выдающийся деятель искусства посеял семена древа знаний Света, заложив в почву информационного пространства высокие нравственные ориентиры, к которым надо стремиться.

Однако в век поклонения низменным ценностям слова о Культуре как источнике вдохновения остаются услышанными немногими. Только в октябре 2019 г. в Индии впервые поставлены памятники Николаю и Елене Рерих. Это напоминание об их творчестве на благо всех ищущих Света людей. Чтобы понять, а осознать творчество Рериха, надо жить его мыслями. Проявленный в его произведениях Свет есть великая ценность человечества, дошедМногое следует изучить, осознать перед принятием слов Н.К. Рериха. Надо быть подготовленным не только интеллектуально, но и духовно, чтобы так же высоко и глубоко почитать красоту в Культуре, как почитал ее Н.К. Рерих.