Литературная эмиграция первой волны разделилась на писателей с именем, с одной стороны, и на молодых – с другой.

Русская эмигрантская поэзия в Польше создавалась в основном молодежью, которая не успела проявить себя на Родине. Среди этих поэтов практически не было громких имен, сложившихся художников слова. Их творческая индивидуальность оформилась вне стихии родного языка. Стремясь не потеряться вдали от Родины, не растратить свой творческий потенциал, молодые поэты объединяются в творческие группы, создают литературные кружки, совместные поэтические сборники.

Так, в 1921–1925 гг.х в Варшаве существовало литературное объединение «Таверна поэтов», а в 1929–1935 – «Литературное содружество». Эти литературные группы были представлены поэтами самого различного толка, разных направлений и эстетических позиций. В литературное объединение «Таверна поэтов» входили Всеволод Байкин, Владимир Бранд, Александр Топольский, Александр Туринцев, Сергей Жарин, Олег Колодий, Олег Войнов, Екатерина Аристова, Михаил Константинович и другие. Руководителем и идейным вдохновителем объединения становится Альфред Бем, известный впоследствии как основатель пражского литературного объединения «Скит». За годы существования «Таверны поэтов» ее членами было опубликовано свыше 150 стихотворных произведений, разбросанных по страницам многих газет и журналов. Довольно часто они публиковались в эмигрантской (1920–1932) газете «За свободу».

Собрания «Таверны поэтов» проходили в редакции этой газеты при активном участии ее сотрудников во главе с Д. Философовым. В литературных встречах принимали участие и польские поэты (например, Леонард Подгорский). После формального распада группы в 1925 г. стихотворения поэтов публиковались на страницах русских газет, выходивших в Варшаве («Молва», 1932–1934; «Меч», 1934–1939). В состав редколлегий обеих газет входил активный участник «Таверны» Владимир Бранд.

К сожалению, о жизни и творчестве поэтов «Таверны» известно мало, и сегодня мы имеем возможность восстановить картину их литературной деятельности в самых общих чертах. Стихи в газетах часто публиковались без указания имени автора и точной даты их написания. Лишь немногие поэты группы смогли выпустить в начале 1920-х гг. самостоятельные поэтические сборники.

Олег Войнов, в частности, объясняет этот факт тем, что «те немногочисленные книги, что изданы поэтами-эмигрантами, в большинстве своем настолько бледны, что на них не стоит и останавливаться» .

Он, безусловно, прав в том смысле, что молодые поэты еще не обрели своего творческого лица и не проявили своей творческой индивидуальности. В то же время это достаточно скромная оценка. Среди поэтов группы были и таланты, сумевшие впоследствии заявить о себе.

Одним из первых поэтических изданий русской эмигрантской молодежи стал сборник «Шестеро», представляющий стихотворения поэтов «Таверны». Однако этот сборник не отражает в полном объеме творчества поэтов объединения, так как в него не вошли произведения многих членов поэтической группы.

Публиковались стихи «Таверны» и в других изданиях. Эмигрантская печать Польши содержит сведения еще об одном поэтическом сборнике молодых русских поэтов, изданном во Львове в 1923 г. В него были включены стихи из циклов О. Войнова «Петербург» и «Фантазии», стихотворения О. Колодия «Осень» и Сергея Жарина «Вечерняя баллада».

Некоторые стихи поэтов «Таверны» включены в «Антологию русской поэзии», изданную в Варшаве в 1937 г. Издателем антологии был Варшавский союз русских писателей и журналистов. Составителем и инициатором данного издания стал Леон Гомолицкий. «Идеей антологии, – по его словам, – было возможно полнее отразить русскую поэтическую жизнь в Польше за последние 20–25 лет. Открывается сборник участниками “Таверны поэтов”. Это было… наиболее литературное из всех литературных объединений в Польше…».  В антологию вошли также стихи поэтов «Литературного содружества» и стихотворения некоторых поэтов, живших в это время в Польше (в Варшаве, Вильно, Бресте, Львове, Ровно и других городах), – всего 35 участников.

Следует заметить, что подобные издания позволяют выделить некоторые характерные для поэтов литературного объединения черты, которые впоследствии обнаруживаются и в творчестве других представителей «Русской эмигрантской Польши». Ее составители ставили перед собой задачу наиболее полно представить русскую эмигрантскую поэзию в Польше. Прежде всего обращает на себя внимание, что молодая эмигрантская поэзия питала особый интерес к русской литературе Серебряного века, ориентируясь на традиции символизма и акмеизма.

Так, символизм с его особым катастрофическим мироощущением был близок многим поэтам, имеющим трагический жизненный опыт, для которых мир – это нереальная реальность, ускользающая данность, он полон горестных переживаний. Для творчества поэтов «Таверны» характерны такие черты, как ощущение трагического одиночества, тоски, чувство неизбежности надвигающейся катастрофы вселенского масштаба, расколовшей жизнь каждого и мир в целом. Стихотворения переполняют настроения безысходности, страдания, бессмысленности жизни, переплетающиеся с размышлениями о предназначении человека, о соотношении добра и зла, о существовании Бога, о вечности.

Поэтов не покидает ощущение зыбкости и неуловимости образа Родины, воспоминания о которой столь тягостны. В стихах постоянен образ поэта-мученика, поэта-изгнанника, всей душой стремящегося вновь обрести родную землю. Мучительно «особое» одиночество лирического героя, одиночество человека, оторванного от родного дома.

Горестные размышления об утраченной России, тоска по земле отцов, рефлексия над смыслом человеческого бытия – основные темы стихотворений В. Байкина. Изгнание оборачивается для его лирического героя потерей себя, он вынужден повторять «слова чужие, и ненавидя, и любя». Жизнь прожита впустую, человеческий путь «страшно краток» и к «началу нет возврата»:

       ...И открывается в огне
          Тоски невыразимо ясной,
          Что все прошло, что все во сне
          Неповторимо и напрасно.

Известностью за рубежом, в том числе и в среде русской эмиграции в Польше, стала пользоваться поэзия Николая Гумилева, который после трагической гибели в 1921 г. приобрел особый ореол мученика. К последователям Гумилева причислял себя В. Бранд.

В разных по тональности и мироощущению стихотворениях Бранда на первый план выступает лирическое «я», вобравшее в себя автобиографические черты. В лирике поэта появляются выразительные зрительные образы, надолго запоминающиеся читателю.

«Большой и утомленный город» погружается в сумрак небытия, растоптанный и утомленный мир вокруг лирического героя расслабленно вздыхает:

       Как с лица любимой покрывало,
          Скрывшее рисунок милых линий,
          Сброшен день, и медленно, устало,
          Погружаясь в сумрак бледно-синий,
          Мир вздохнул и расстегнул свой ворот.

Поэзия Бранда характеризуется обилием выразительных метафор и эпитетов, которые позволяют утверждать, что ему не была чуждой образность символизма, его стихи показывают, что он вобрал в себя опыт и символизма и акмеизма. «Бледно-синие сумерки», «большой и утомленный город» – это симптоматические тропы, вызывающие в памяти образы, созданные поэзией символизма.

В стихах Бранда важное место занимает образ русской природы. Пейзажные зарисовки окрашены чувством легкой печали от того, что все явственнее и в душе, и в природе ощущается приближение осени. В его поэзии показана не только многообразная красота осеннего леса, но и вечная изменчивость природы, ее прекрасное угасание, а это рождает гармонию в душе героя, особое созерцательное состояние, позволяющее замечать дремоту «омшалого» пня, ползущих к теплу и солнцу муравьев:

        ...И неподвижны черных веток тени,
        И в золоте уснул усталый свет.
        Пленительной улыбкою осенней
        Обманут лес, обманут и согрет... 

Художественный пейзаж в поэзии молодых русских поэтов служит созданию образа Родины и связан с мотивами памяти, обращения к прошлому, детству и юности. Тема Родины занимает особое место в поэзии молодых поэтов-эмигрантов.

В лирике другого участника «Таверны» – О. Войнова – образ Родины неразрывен с мотивами страдания, ужаса и страха. Так, Петербург для него – город «окутанный безмерной болью», где с «угрюмой Шпалерной ежедневно берут на расстрел». Революция перечеркнула всю прошедшую жизнь, расколола ее на две части, оставив в душе тягостные воспоминания. Но, переживая на земле скорбь и мучения, душа поэта стремится к прекрасному, а стихи заполняются светлыми картинами родной русской природы.

В целом образ России, созданный в лирике О. Войнова, нехарактерен для поэзии эмигрантской молодежи, которая не только не писала о страданиях, пережитых во время революции и Гражданской войны, но и почти сознательно избегала этих мотивов. Ушедшая в прошлое жизнь воссоздается по детским воспоминаниям, по рассказам старшего поколения.

Образ России, который возникает в лирике многих молодых поэтов русского рассеяния, скорее книжный, созданный под влиянием поэзии А. Пушкина и М. Лермонтова, А. Блока, С. Есенина. Эмигрантская поэзия находила литературные образцы, достойные подражания, не только у непосредственных предшественников, но и у своих великих современников. Так, у О. Войнова родные места ассоциируются с «белой, гулкой колокольней над кучкой тонких тополей», с треугольником «крикливых, серых журавлей» .

Ему почти вторит О. Колодий в стихотворении «Осень»:

       Вот снова осень тонкой кистью
          Кладет на зелень киноварь.
          Мозаика завялых листьев
          Вдыхает солнечную гарь...

В стихах поэтов «Таверны» можно обнаружить и философские мотивы, которые развиваются в символистском ключе. В них появляется образ забытого всеми Христа как символа страданий человеческих, как источник боли за всех скорбящих. В стихах Александра Топольского – Христос чужд людям, он «висит, забытый на кресте», и в этом видится поэту причина всех несчастий на земле, поэтому зло торжествует над миром, окутывает мраком землю. У С. Жарина возникает образ сатаны – воплощение всех людских несчастий и горестей, он «велик и страшен», «им вся земля покорена».

Молодые поэты, пережившие гигантскую национальную катастрофу в детстве и юности, подтверждали в своем творчестве пророчества о грядущем царстве Антихриста, неоднократно звучавшие в произведениях их великих предшественников.

В целом, стихи поэтов «Таверны» представляют собой своеобразное погружение в прошлое, воскрешение в лирике образа ушедшего мира и ушедших людей, канувшей в небытие России. Эта поэзия развивалась в другом направлении, нежели современная ей советская лирика, что проявилось в тематике, проблематике, художественной образности, в ориентации на верность классической традиции (Пушкин и Лермонтов) и литературу Серебряного века. Для них даже, возможно в большей степени, чем для поэтов Серебряного века, была важна вера в спасительную силу искусства.

В 1925 г. варшавская «Таверна» распалась, однако многие поэты группы (такие как В. Бранд, В. Байкин, С. Жарин) продолжали печататься и в более поздние годы, вели активную творческую жизнь.

***

Несколько лет спустя, в 1929 г., в Варшаве возникло поэтическое объединение «Литературное содружество» (1929–1935). Оно стало наиболее представительной литературной группой русских поэтов в Польше.

В него входили Лев Гомолицкий, Георгий Соргонин, Александр Хирьяков, Сергей Войцеховский, С. Киндяков, Всеволод Байкин, С. Барт, Петр Прозоров, Евгения Вебер, Владимир Бранд и другие поэты.

Самый известный поэт содружества – Георгий Константинович Соргонин – оказался в Польше еще в юности. Он родился в 1904 г. в Иркутске, рано лишился отца, а его мать, выйдя замуж за поляка, переехала с мужем и сыном в Польшу. Соргонин окончил юридический факультет Варшавского университета. Печататься начал с 1925 г. Первая книга его стихов, озаглавленная «Северное», появилась в 1933 г. в Эстонии. В 1937 г. в Варшаве выходит книга его стихов «Весна в декабре», куда вошли разные по тональности и мироощущению стихотворения. В предисловии к книге Соргонин писал: «Стоя у вечных истоков человеческого бытия и переживая на земле скорбь и мучения поэта, моя душа продолжает жить. И вот, вновь открываясь новой книгой стихов чужой душе, она скромно, в один из ярких солнечных дней земной жизни, напоминает ей о существовании на земле забытой всеми мечты» .

Наряду с лирическими стихами о любви, в которых поэт передает все оттенки чувств и переживаний лирического героя (например, «История любви»), в его сборнике множество стихов о родине, о постоянной мучительной тоске по родной земле:

         Тоска по родине – невероятная темница!
            Виновны ль мы? Виновен ли народ?
            Не знаю! Сердце – пойманная птица,
            К родной избе нас, узников, зовет!

Перед войной в издательстве «Русский странник» была напечатана пьеса Соргонина «Арифметика жизни» (Варшава, 1939) о судьбах русских интеллигентов, оказавшихся в эмиграции. Продолжал заниматься творчеством Соргонин и после войны. В 1959 г. вышла третья книга его произведений – «Стихи о Польше», которую он называл своей второй родиной, с которой он прошел сложный путь, «неся тяжелых жертв вериги». В ту же книгу были включены переводы польских поэтов: А. Асныка, В. Броневского, К. Галчинского.

Мотив памяти о Родине, о России характерен для творчества большинства поэтов содружества. Он объединяет стихотворения, содержащие воспоминания и размышления о судьбе России, о ее настоящем и будущем. Многих поэтов не покидает ощущение неопределенности собственной судьбы. Тема утраченной Родины переплетается с мотивом одиночества, что придает стихотворениям элегическое, подчас трагическое звучание. Подобные настроения характерны для поэзии С. Войцеховского :

        Целовать ли тебя – не знаю.
           Кто ты – мать или лютый враг?
           Под твои небеса вступая,
           Я, как нищий, и сир, и наг...
           Сколько раз я об этой встрече
           Тщетно думал в чужих домах,
           Преклоняя покорно плечи,
           Я целую твой серый прах.

Горестные размышления об утраченном прошлом, тоска по отчему дому, ощущение собственного трагического одиночества – основные мотивы лирики Константина Оленина, автора сборника «Прелюдии» (Вильно, 1925):

          У входа нас никто не встретит,
          Разрушен дом, ушла вода,
          Никто сиротам не ответит
          Из разоренного гнезда.
          Страдальцам не было пощады,
          И человеком казнены
          Все человеческие взгляды
          И все заветы старины.

Для его поэзии характерны настроения ожидания надвигающейся катастрофы, кризиса цивилизации, отречения от Бога:

       Ни во Владимире, ни на низовьях Дона
          Никто не чувствовал, что догасает свет,
          Что солнце радости уходит с небосклона
          И Бог скрывается на много, много лет.

Благоговейным, ностальгическим чувством проникнуто отношение поэта к родной природе, которая видится ему сквозь призму радостных, праздничных впечатлений юности:

          Где знакомые нам перелески,
          Уносящейся тройки разгон,
          Степь зеленая в солнечном блеске
          И торжественный, праздничный звон?

Образ Родины возникает в поэзии как отрывочное воспоминание из прошлой жизни, в которой остались «старые письма, грустная музыка песни Чайковского, снятые клумбы, цветы запоздавшие...»

Хаосу, царившему в мире, поэт противопоставляет такие понятия, как любовь к Родине и родному слову, любовь к великой русской литературе:

         Родное слово, милый голос, лик!
         Я ничего не требую другого.
         Лишь услыхать отчетливо, на миг
         Родное слово.
         Читая Пушкина и Льва Толстого,
         Любить язык, за то, что он велик,
         Любить и верить, верить снова...

Вспоминая самые яркие страницы прошлого, поэт поражается той интонации уникального, которая и есть основной стержень жизни. В его лирических воспоминаниях много места отведено любви, самым светлым мгновениям жизни. Глаза любимой подобны «девственному алмазу», в которых отражается весь мир. Годы, проведенные в изгнании, подобны «веригам», пригнувшим к земле. В стихах возникает яркая поэтическая метафора, сердце сравнивается с «пойманной птицей», которая зовет к «родной избе».

В поэзии постоянен образ поэта, всей душой желающего поддержать Россию в тяжелые годы испытаний. Глубиной и искренностью сыновней любви к Родине отмечены многие стихотворения А. Хирьякова, который писал:

         Страна любимая! Крепись, молись, родная...
         И нас, изгнанников, в молитвах помяни...

***

Наиболее ярким и талантливым русским поэтом 1930-х гг. русский критик С. Кулаковский, живший в Польше (1892–1949), считал Льва Гомолицкого (1903–1988). Того же мнения придерживалась и известный польский литературовед профессор Янина Кульчицкая-Салони. Она считала Льва Гомолицкого «виднейшим поэтом русской эмиграции» .

Лев Гомолицкий был одним из организаторов и идейных вдохновителей «Литературного содружества». Он родился в Петербурге в семье польских интеллигентов, там же учился в реальном училище. Затем семья переехала на Волынь, в г. Острог. Здесь в 1924 г. он закончил русскую классическую гимназию. В 1921 г. г. Острог оказался на территории получившей независимость Польши. В 1931 г. в поисках работы Лев Гомолицкий переселился в Варшаву. С пятнадцати он лет стал самостоятельно зарабатывать на жизнь. Перепробовал массу профессий: был лесорубом, чертежником, строителем, бухгалтером, контролером, стекольщиком. Впоследствии эти богатые жизненные впечатления нашли отражение в его творчестве. В Варшаве Гомолицкий с 1938 г. учился в Высшей художественной школе.

Несмотря на свое польское происхождение, в 1930-е гг. он считал себя русским поэтом. Гомолицкий прекрасно владел русским языком, все его довоенные произведения написаны по-русски. Он являлся секретарем Союза русских писателей и журналистов. Принимал активное участие в культурной жизни русской диаспоры, сотрудничал с эмигрантской прессой, публикуя на ее страницах свои стихотворения и литературные статьи. И, главное, основной темой его довоенного творчества оставалась многострадальная судьба России, мучительное положение поэта, выброшенного судьбою за пределы своей страны. Именно таким русским поэтом-изгоем ощущал себя Лев Гомолицкий в эти годы.

Первые литературные опыты Л. Гомолицкого приходятся на начало 1920-х гг. Так, в 1921 г. в Варшаве в издательстве «Россика» был опубликован сборник его стихотворений «Миниатюры», куда вошли произведения, созданные в 1918–1921 гг.

С 1934 по 1938 Гомолицкий издал 7 сборников стихов. Среди них «Дом» (1934), поэма «Варшава» (1934), «Цветник» (1936) и «Эмигрантская поэма» (1936).

Стихи поэта печатались в сборниках, издаваемых и в других странах («Новь», 1935 – Эстония, «Якорь», 1936 – Париж).

В 1939 г. в Варшаве была опубликована книга стихов «Небесный плуг», включившая в себя произведения трех поэтов: Л. Гомолицкого, Г. Клингера, А. Кондратьева.

Поэзии Гомолицкого присущи настроения обреченности, глубокой печали; он воспевает одиночество, влекущее за собой представление о поэте как об изгнаннике. Типичный для поэтов-изгнанников пессимизм становится «питательной средой всего творчества Гомолицкого». Поэт размышляет о трагической судьбе поэта-эмигранта, для которого смерть часто становится избавлением от мучительной повседневности.

В своих стихах он говорит о поэте-скитальце, не обретшем Дома. Но Дом для него не только Родина, не только Россия. Он говорит о «метафизической, мировой бездомности человека и его вечном скитальчестве». Одиночество лирического героя становится всеобъемлющим, космическим. Подобно лермонтовской «Благодарности», где поэт говорит о «пустыне мира», герой Гомолицкого, «блуждая в пустоте изгнания, впадающий в пустыню мировую... ощутил великое томленье...». Изгнанничество и странничество – грани понимания Гомолицким одиночества, вслед за великим предшественником. Поэтическая формула лермонтовского странника «мой дом везде, где есть небесный свод» («Мой дом») находит в поэзии Гомолицкого своеобразное преломление, для которого бегство из чуждого ему, враждебного мира становится бегством «духа из всемирной стужи к бесславному блаженству очага, в домашнее натопленное небо». Эту тему, глубоко им прочувствованную, поэт варьирует во многих стихотворениях, характеризующихся обилием сложных поэтических образов, философских размышлений и мистических обобщений:

        Пусть говорят, что не из скудных крошек
           Случайного и черствого даянья
           Насыпана походная землянка
           Скитальческой и безымянной жизни,
           Что из высоких музыкальных мыслей
           Возведено таинственное зданье,
           В котором Дух великий обитает – ДОМ,
           Буквами написанный большими.

Поэт удивляет неожиданностью и смелостью поэтических метафор. Так, бегущее вперед, безжалостное время сравнивается с «вскипающим приливом звездных бездн», а безотчетное чувство радости, охватившее человека, подобно смеху ребенка, играющего в саду. В основе мироощущения поэта философия возникшего и безвозвратно ушедшего неповторимого мгновенья, в котором выразилось его душевное состояние.

Особого внимания заслуживает поэма «Варшава», напечатанная в Варшаве в 1934 г. Поэму он посвятил своему другу Д. Философову. Произведение было переведено на польский язык.

Впервые в России поэма была опубликована в репрезентативном сборнике «Венок Пушкину. Из поэзии первой эмиграции» (Москва, 1994). В него вошли произведения поэтов первой волны русской эмиграции, посвященные А.С. Пушкину.

С поэмой «Варшава» Л. Гомолицкий вступил, по мнению А. Бема, в полосу «подлинного поэтического откровения. “Варшава” – событие не только в поэтическом росте Гомолицкого, но, до известной меры, и во всей эмигрантской поэзии» .

Значительно позднее в автобиографической повести «Гороскоп» (1981) автор охарактеризует поэму как своеобразный «коллаж ключевых для исторического момента мотивов». Это сложное переплетение тем, взятых из поэзии Пушкина, Мицкевича и Блока. То, как он разрешил задачу сочетания двух литературных традиций, русской и польской, говорит о смелости его поэтического опыта. Идея связать Мицкевича и Пушкина при помощи посредствующего звена – Блока, уже вступившего своим «Возмездием» на польскую почву, – представляет в истории русской литературы особую страницу. «Варшава» замечательна и как первая «эмигрантская поэма, в которой тема эмиграции поэтически осознана и поставлена».

Соединение Гомолицким двух литературных традиций прослеживается уже в эпиграфах к главам поэмы. Произведение состоит из шести небольших глав. Третья и шестая снабжены эпиграфами, взятыми из «Медного всадника», вторая открывается эпиграфом из Мицкевича, пятая – из Блока.

В поэме мотивы исторической судьбы России переплетаются с темой судьбы эмигранта. Это, естественно, рождает поэтические образы Польши и России, Мицкевича и Пушкина.

Не случайно поэт обращается к А. Пушкину и А. Мицкевичу, ведет с ними литературные диалоги. Оба великих поэта ему близки и понятны, связь с ними органична. Они являются для Гомолицкого символами национального духа своей страны. Перекличка с «Медным всадником» и отрывком из III части поэмы «Дзяды» – это и ода величию и державной мощи России, и отражение всесильной имперской власти, торжествующей над целыми народами и отдельной личностью и подавляющей их. Поэт актуализирует литературную полемику прошлого. Осознав себя в качестве представителя новой эпохи, он вслед за А. Блоком переосмысливает конфликт истории и личности. Испытавший на себе «возмездие» истории герой превращается в беглеца. «След, оставленный Блоком на варшавских улицах, – утверждает писатель, – является олицетворением истории, преследующей маленького человека...»

Варшава герою кажется городом-«пустыней», в котором он видит только «камни, памятники и историю». Здесь нет места живому человеку, город подобен «пыльному уличному застенку». Это каменная страна, где «пылают пламенные домны домов в рассветной тишине»). В этом городе герой «бездомен и несыт», но в то же время Варшава – это пересечение исторических судеб Польши и России, а также судьбы самого поэта. Варшава – это то место, где похоронены его предки, здесь «камни дедовых могил». Один из них его дед – «Польши сын безродный, Сибири свой отдавший прах», мятежный дух которого будоражит сознание внука-скитальца. Другой, служивший России, награжденный орденами, мирно покоится на варшавском кладбище.

Может быть, поэтому в поэме постоянно присутствуют два плана: настоящей, бездомной жизни в Варшаве «случайного странника», поэта-«бродяги» и прошлого, связанного с Россией.

В мыслях герой часто обращается к своей юности. В растревоженном сознании всплывает Россия Блока с соловьиными садами, с «заклятьем Блоковых стихов», которой невозможно противостоять. А памятник Юзефу Понятовскому в Варшаве для него подобен пушкинскому Медному всаднику: он воплощение державной власти, «простирающий имперским жестом римский меч».

Описание памятника дается в поэме дважды. Во второй части Понятовский – вождь, «Новый Август», торжественно возвышающийся над толпой, «руки чугунной мановенья» которого страшится «взволнованный народ». В пятой главе памятник оживает, он скачет навстречу герою – с «мечом в протянутой руке». Грозный «истукан» вступает в спор с героем и его предками. Так Гомолицкий повторяет в поэме композиционные приемы пушкинского произведения. Однако герой отказывается от угроз истукану, не одержим безумной жаждой мести, которая может поглотить творческую свободу героя. Он сравнивает себя с Евгением, для него мир – враждебный сон, который необходимо разрушить, преодолеть месть, «проснуться или... умереть», обрести иное сознание, «медленный ум». Тогда у всех, «бежавших в мир туманный от медных топчущих копыт», появится новая родина, «край обетованный», который станет настоящим домом.

Блоковская мазурка звенит над Варшавой, доносится до ушей героя, в ней явственно слышится голос Возмездия. Поэт мечтает о том дне, когда «восстанет, может быть, Россия...»

Герой не может не задуматься о том, как трагически складывается судьба поэта, «униженного изгнанника». Попав в водоворот гигантских событий, он «великим наводнением на берега чужие смыт». Он ощущает себя человеком вселенной, для которого кровом оказывается «звездный свод», а «в ночном космическом потопе» несется «разбитый дом».

Однако есть нечто, что помогает поэту перенести все невзгоды своей «сожженной ямбами судьбы». Это погружение в поэзию. Герой, которого автор называет «вечно сонным бродягою», блуждает в «ложноклассическом раю» своих мечтаний, его душой овладевает «старомодный рой рифм», он «одержим их звучаньем». Эта одержимость поэзией роднит его с героем пушкинской «Осени», где душа поэта, охваченная «смятеньем» мыслей и чувств, запечатлена в момент прихода творческого вдохновения.

В конце поэмы события приобретают совершенно фантасмагорический характер. Евгений, «раздавленный изгнанник», сливается в воображении поэта с «новым» всадником на «медно-топчущем» коне, скачущим по земле, залитой «блестящим чугуном». Герой стремится избавиться от страшных видений «медного торжества» множества Евгениев, найти спасение в слове, «расколдовать словами медь», остаться «в веках» человеком, «простым Евгениевым я».

Герой поэмы проделывает путь от «бездомного» созерцателя, «серой тени», гонимой от родных берегов, – к человеку, преодолевшему безумие, причастному к великим историческим событиям. Этот обновленный человек может «весело» принять тот мир, в котором он существует, стать поэтом-пророком, способным «раздать себя живым». Он, как и герой блоковского «Возмездия», «постигает слухом жизнь иную», соединяя в ней земное и небесное, и «пыль небес, и пыль камней».

А. Бем отмечал слишком большую «литературность» поэмы, «пронизанность мотивами литературных реминисценций». Но это не уменьшает ее ценности как нового слова в эмигрантской поэзии. Впервые поэт-эмигрант нашел в себе смелость сделать сюжетом лирической поэмы «судьбу эмигрантства». Поэма отличается эмоционально насыщенной, усложненной образностью выражения авторских чувств, богатством интонаций поэтического голоса.

В 1930-е гг. Л. Гомолицкий небезуспешно пробовал себя и в прозе. В 1931 г. он получил первую премию на литературном конкурсе Союза русских писателей и журналистов в Варшаве за рассказ «Ночные встречи», помещенный в газете «Молва». Там же были напечатаны его рассказы «Смерть Бога» и «Черная кошка».

Лев Гомолицкий был одним из инициаторов сбора материалов для «Словаря русских зарубежных писателей» В.Ф. Булгакова. По его предложению правление Союза писателей Польши приняло решение рассылать анкеты русским писателям-эмигрантам для получения сведений об их литературной деятельности за границей. Разослано было 50 обращений – откликнулись 33 человека. Для работы были также использованы данные биографий писателей, публиковавшихся в газете «Молва». Но начатой работы Гомолицкий не закончил; собранный материал был в 1936 г. передан культурно-историческому музею при Русском свободном университете в Праге.

Лев Гомолицкий был и художником. С его иллюстрациями в 1935 г. в Варшаве вышли «Домик в Коломне» и «Моцарт и Сальери» А.С. Пушкина (в пер. В. Слободника). В оформлении Гомолицкого были изданы книги стихов Г. Клингера, А. Кондратьева и его собственные.

Гомолицкий как поэт был известен и в польской литературной среде. Так, например, его близким приятелем был известный польский поэт Юзеф Чехович, переводивший на польский язык его стихи. Он был дружен с Юлианом Тувимом, помогая ему в работе над переводом «Медного всадника», а также при подготовке сборника «Лютня Пушкина». Профессор Кульчицкая-Салони среди близких знакомых Гомолицкого называет поэтов Б. Михальского  и С.Р. Добровольского.

Он сотрудничал с некоторыми польскими журналами, помещая в них на польском языке свои критические этюды. Так, в журнале «Камена» были опубликованы статьи Гомолицкого, посвященные Пушкину, Цветаевой, Пастернаку.

Гомолицкий принадлежит к тем писателям, которые оставили свой дом, будучи еще очень молодыми людьми, «которые не взяли от своей родины практически ничего и начинают жить в иной среде, в ней они находят знакомых и друзей, пробуя познать тот край, который их принял». Эта новая действительность дает им материал для творчества; впоследствии они оказываются в рядах художников слова той страны, гражданами которой стали.

После войны Гомолицкий становится польским прозаиком, все его произведения написаны по-польски, он изменил имя – Леон Гомолицкий. Вероятно, условия, в которых он оказался в социалистической Польше, вынудили его не напоминать о своем довоенном «русском творчестве», о связях с белогвардейскими, как у нас считали, органами печати. Во многих послевоенных интервью он утверждал, что «писателем стал только в народной Польше».

Гомолицкий поселился в Лодзи, активно занимался общественной и литературной деятельностью, являлся членом союза польских литераторов.

В «Словаре современных польских писателей» (Варшава, 1963) Гомолицкий представлен как филолог-русист и польский прозаик. В своих работах он не перестает обращаться к русской литературе. Постоянными в его творчестве оказываются пушкинская тема, история взаимоотношений Мицкевича и Пушкина, проблемы польско-русских литературных связей. Это интересные научные исследования, характеризующие Гомолицкого как серьезного ученого-русиста. Среди крупных работ следует назвать книги «Александр Пушкин. По случаю дня рождения великого поэта», «Дневник пребывания Адама Мицкевича в России. 1824–1829», «Мицкевич среди русских», «Александр Пушкин», «Великий реалист Александр Пушкин».

За послевоенные годы, вплоть до самой смерти в декабре 1988 г., он продолжал напряженную творческую работу. Имел несколько литературных премий.

Среди наиболее известных его произведений – «Путешествие на Патмос» (1966), «Событие» (1968), «Дикие музы» (1968), «Город и Юлия» (1970), «Психологический комикс» (1972), «Архивное приключение» (1976), «Гороскоп» (1981), «Визит к Галилею» (1986). Во многих своих произведениях автор стремится «соединить экспериментальную форму с морализаторской направленностью, которая возникает из анализа социальной психологии личности и окружающей ее среды».

***

Наряду с Варшавой, где была сосредоточена деятельность русской эмиграции, важным центром русской культуры стал в межвоенное время и Вильно. Здесь жили многие представители русской эмиграции, они издавали свои газеты, создавали литературные объединения.

В 1920–1930-е гг. в Вильно существовала «Литературно-артистическая секция» в рамках Виленского Русского общества. Участниками секции были писатели, поэты, театральные деятели, литературные критики, учителя русских гимназий. В собраниях секции принимали участие Д. Бохан, В. Селиванов, К. Оленин, В. Байкин.

15 членов секции объединились в «Содружество поэтов», возглавляемое Ириной Наркович. Его участниками стали К. Антонович, М. Фрумская, Т. Сасинович, Т. Соколова и другие. Еженедельно происходили собрания «Содружества», на которых молодые поэты читали свои стихи. Некоторую информацию об этих встречах можно встретить на страницах газеты «Виленское утро». В них принимали участие и поэты других объединений из других городов (В. Бранд, Г. Соргонин, К. Оленин).

Литературно-артистическая секция в Вильно «сыграла большую роль в сближении польской и русской культурной среды». С польской стороны инициативу проявили крупный польский ученый М. Здзеховский, а также известный польский поэт Т. Буйницкий.

В 1937 г. в Вильно была издана тоненькая книжечка стихов Ф. Марциновского «Душевные струны». Мотив ускользающего в прошлое времени, неприятие настоящего, невозможность обретения счастья, попытка воскрешения в поэзии прошедшей жизни – основные темы его стихотворений:

       ...Они говорили, мне было понятно,
          И голос их был мне родной, –
          Это время уходит все так безвозвратно
          Куда-то своей чередой.
          Это счастье погибло, как дым, исчезая –
          Там где-то, в туманной дали;
          Напрасно зовет его сердце, рыдая,
          И ищет тех дней, что прошли.

***

Заметным явлением в жизни «Русской Польши» было творчество Александра Кондратьева, поэта, когда-то близкого к символистам, прозаика, переводчика, автора исследовательской работы о А.К. Толстом.

Он родился в 1876 г. в Петербурге, в 1902 окончил юридический факультет Петербургского университета. До революции он пробует себя в различных жанрах, публикует две книги стихов: сборник «Стихотворения» (СПб., 1905) и «Стихи: Книга 2-я, Черная Венера» (СПб., 1909); мифологический роман «Сатиресса» (М., 1907), две книги рассказов – «Белый козел» (СПб., 1908) и «Улыбка Ашеры» (СПб., 1911).

За подписью Кондратьева в журналах постоянно появлялись стихи, рассказы, статьи. Он был сотрудником «Весов», «Золотого руна», «Аполлона», «Русской мысли», «Сатирикона», «Петербургской жизни». Валерий Брюсов заявил в «Весах», что у Кондратьева есть поэтическое будущее. Многие критики сходились в том, что поэт имеет свою неповторимую творческую манеру, обладает художественным вкусом и мерой. Высоко отзывался о произведениях Кондратьева А. Блок, говоря о силе его поэтического дарования. Кондратьев был знаком с И. Анненским, Н. Гумилевым, М. Кузминым, Д. Мережковским и З. Гиппиус. Талант Кондратьева «созревал на перекрестке лучших влияний, какое только могла оказать современная ему литература».

В январе 1918 г. Кондратьев покинул Петроград; сначала поселился в Ялте, а затем переехал на Волынь, где и прожил в Дорогобуже в деревенской глуши два десятилетия до конца 1939 г. В 1920 году эта территория отошла к Польше – таким образом поэт оказался в эмиграции.

В эти годы им были написаны роман «На берегах Ярыни» (Берлин, 1930), который он назвал демонологическим, и сборник стихов «Славянские боги» (Ровно, 1936). Множество его публикаций появлялось в эмигрантской печати, в газетах «Молва» (Варшава) и «Волынское слово» (Ровно). В 1920-е гг. его стихи печатались также в парижской «Русской мысли». Неожиданный приход Советов на Западную Украину нарушил тихий, размеренный ход деревенской жизни. Кондратьев бежит на Запад, скитается по Европе, живет в Австрии, Германии, Югославии. В конце войны он оказался в лагере для перемещенных лиц в Триесте. После войны жил в Швейцарии, откуда в 1957 г. уехал в США. В Америке он провел последние годы жизни. Умер в штате Нью-Йорк в мае 1967 г. в возрасте 91 года. Творчеством А. Кондратьева заинтересовался Вадим Крейд, главный редактор «Нового журнала», издаваемого в Нью-Йорке. Он разыскал в США небольшой архив поэта, подготовил к печати третий, посмертный сборник его стихов «Закат» (США, Орендж, 1990). В эту книгу вошли в основном стихотворения, написанные в 1920-е гг.

Крейдом опубликована в журнале обширная статья, посвященная творческой судьбе поэта. Им же изданы в «Новом журнале» неизвестная до этого повесть Кондратьева 1950-х гг. «Сны», а также переписка поэта с А. Амфитеатровым 1930-х гг.

Как отмечает В. Крейд, «Кондратьева справедливо было бы отнести к так называемым малым поэтам “серебряного века”. На художественной палитре Кондратьева есть такие краски и в звучании его лиры – такие ноты, которые не забываются и которые показывают его поэтом со своим голосом. Критика последних семидесяти лет попросту проморгала этого замечательного мастера, а читатели из-за недоступности его стихотворений забыли и само имя поэта».

Мироощущению Кондратьева присуще осознание контраста между мечтой и жизненной прозой окружающего мира, трагедийное мировосприятие, вера в божественное провидение, в счастье будущей неземной жизни, мотивы, знаковые для поэзии русских символистов.

       Юность в даль унеслась, невозвратная,
          Вечер жизни ненастно-суров.
          На тебя лишь надежда невнятная.
          Ты накинешь на нас, благодатная,
          Ярко блещущий звездный покров.
          Ты усталого сердца биение
          Остановишь целящей рукой,
          Ты всем скорбям пошлешь утоление
          И сквозь краткое смерти мгновение
          В свой введешь светозарный покой.

Поздней поэзии Кондратьева присуще острое ощущение уходящей жизни, невозможности приостановить ее стремительного бега. Сквозь призму собственных переживаний он пытается передать изменяющиеся очертания внешнего мира. Поэтический образ приближающейся смерти связан в его поэзии с приближением осени. Неудовлетворенность жизнью и поэтическое восхищение прелестью природы поэт переносит в окрашенные грустью пейзажные зарисовки:

       Слышишь ветра холодного пение
          Посреди обнаженных ветвей?
          Холодеет и солнце осеннее,
          И все тоньше, грустнее и бреннее
          Вьется ниточка жизни моей.

Для поэзии Кондратьева характерен «чистый лиризм, приятие зримого мира, почти благоговейное отношение к природе, какая-то подспудная связь личного с космическим» . Его душа жаждет «излиться стихами, полна вдохновеньем» .

В 1936 году в Ровно выпущен сборник стихов Кондратьева на мифологические темы под названием «Славянские боги», состоящий из 69 сонетов. В предисловии к книге поэтом было написано: «По мере сил и по большей части от меня зависящих возможностей я попытался восстановить, по имеющимся в моем распоряжении осколкам, божественные лики славянского пантеона и дать некоторым из них мелькнуть перед читателем на дюне сонета». Он считал, что его стихи на мифологические темы являются своеобразной попыткой художественного восстановления ликов славянских богов, реконструкцией славянской мифологии.

Манере Кондратьева свойственна тревожная недосказанность, усложненность поэтического образа, культ тайны. Героями его сонетов становятся загадочные морские царевны и русалки, покрытые тиной водяные и упыри, коварные ведьмы. Эти сказочные существа живут в особом мире, полном таинственных примет.

Природа здесь живой участник событий, она дышит, живет своей особой жизнью. Пейзаж его произведений во многом напоминает пейзаж поэзии символистов. Здесь и луна, которая «сияние серебряное льет на зеркало пруда, обросшее щетиной», и «предутренний туман, над сонною волной курясь, колышется сребристыми клубами» .

Но в этих сказочных существах много и от простого человека, им присущи человеческие слабости: морская царевна вопреки воле отца стремится «бросить взор на солнечного бога», ведьма, шаля по ночам, «незримо» доит коров, русалки с грустью вспоминают свою земную жизнь, дарившую им столько радостей.

А. Кондратьев, писал В. Крейд, «как мало кто за всю историю русской поэзии, приблизил к нам дух и ценности эллинской и славянской древности». Г.А. Струве отмечал, что «поэт – небольшого диапазона, узкого круга тем, но в этих узких пределах он – взыскательный мастер».

По инициативе Кондратьева в Ровно был образован поэтический кружок. В него вошла поэтесса Л. Сеницкая (ее сборник «Ледяные узоры» издан в Нью-Йорке в 1975 г.), Л. Май, К. Оленин, В. Бранд.

Ярким примером патриотической лирики тех лет является стихотворение «Ты далека от нас, Великая Земля…» Евгения Вадимова, какое-то время жившего в Польше.

         …Мы – верим! Близок свет! Придет великий час,
            Благословенный мир закончит злую сечу –
            И ни огонь, ни кровь не остановят нас,
            И с Запада пойдём Востоку мы навстречу.

         Придет великий час – как вешний ураган
            Своей отчизны сын разрушит цепи злыя –
            Мы верим! близок свет! Падет измены стан
            И мы узрим тебя, свободная Россия.

К сожалению, стихи многих поэтов-эмигрантов утеряны безвозвратно. Их творческая судьба остается неизвестной.

Краткие сведения биографического характера о некоторых поэтах содержит «Словарь поэтов русского зарубежья» под редакцией В. Крейда. Например, лишь по отдельным упоминаниям в эмигрантской прессе можно узнать, что в Польше жил поэт Василий Селиванов, получивший первую премию на конкурсе поэтов, устроенном виленской Литературно-художественной секцией. В 1928 г. в Вильно вышел его поэтический сборник «Плащаница», о чем сообщает газета «За свободу».

Таким образом, в поэзии русской эмиграции в Польше обнаруживается приверженность традициям русской классической литературы и особенно литературы рубежа веков. Те же явления можно наблюдать в творчестве поэтов «русского Белграда», «русской Праги», других центров. Подобное сходство выявляется прежде всего в идейном содержании произведений поэтов разных эмигрантских центров. Поэтическое воплощение образа Родины, постоянное возвращение к нему в творчестве, рассуждения о тяжелой судьбе поэта-эмигранта являются общим для всей поэзии русского рассеяния.

Русские поэты участвовали в культурной жизни Польши, печатались в польских журналах, поддерживали контакты с видными представителями польской интеллигенции, привлекая их к участию в работе литературных объединений, стремились познакомить польского читателя с произведениями русской литературы. Это наблюдалось и в некоторых других славянских странах (Югославия), но редко имело место в Западной Европе.

Стихи эмигрантских поэтов печатались не только в Польше, но и в других центрах русского рассеяния (Берлин, Париж, Таллин). Русские поэты Польши имели постоянные связи с культурной эмиграцией в других странах.

«Разбитые части русской культуры срастаются вновь». Стихи поэтов первой эмигрантской волны вливаются в широкое русло реки под названием «Русская литература XX века».

БИБЛИОГРАФИЯ

Gomolicki L. Aleksander Puszkin. Warszawa, 1953.

Gomolicki L. Aleksander Puszkin: Z okazji urodzin wielkiego poety. Warszawa, 1949.

Gomolicki L. Dziennik pobytu Adama Mickiewicza w Rosji 1824–1829. Warszawa, 1949.

Gomolicki L. Horoskop. Warszawa, 1981.

Gomolicki L. Mickiewicz wsrod Rosjan (Szkice literackie). Warszawa, 1950.

Gomolicki L. Wielki realista Aleksander Puszkin (Studia). Warszawa, 1954.

Gomolicki L. Wspomnienia o poecie // Kamena. 1936. № 37.

Gomolicki L. Ze współczesnej poezji rosyjskiej // Kamena. 1935. № 1.

Kulakowski S. Piecdziesiat lat literatury rosyjskiej. 1884–1934. Warszawa, 1939. 360 S.

Kulczycka-Saloni J. Przedwojenne i powojenne pisarstwo Leona Gomolickiego // Przeglad Humanistyczny. 1995. № 4.

Kulczycka-Saloni J. Z dziejow literackiej emigracji rosyjskiej w Warszawie dwudziestolecia // Przeglad Humanistyczny. 1993. № 1.

Obłąkowska-Gałanciak I. Из истории русской эмиграции («Tаверна поэтов» – Bаршава 1921–1925) // Studia Rossica III. Literatura rosyjska na emigracji. Współcześni pisarze rosyjscy w Polsce. Frazeologia i frazeografia. Materiały konferencji naukowej (9–10 listopada 1995 r.), pod redakcją naukową Wiktora Skrundy i Wandy Zmarzer. Warszawa: Studia Rossica 1996. S. 77–81.

Rzymowski J. Erynie historii i czlowieka. O pisarstwie Leona Gomolickiego. Lodz, 1973.

Zienkiewicz T. «Literaturno-artisticzeskaja siekcyja» i jej rola w zyciu emigracji rosyjskiej w Wilnie w latach 1920–1939 // Studia Rossica. III. Literatura rosyjska na emigracji: Wspolczesni pisarze rosyjscy w Polsce. Frazeologia i frazeografia. Warszawa, 1996.

Адамович Г. Вклад русской эмиграции в мировую культуру.  Париж, 1961.

Амфитеатров А.В. Литература в изгнании. Белград, 1929.

Аннинский Л. Эмигранты русского Парижа // Obraz świata i człowieka w literaturze i myśli emigracji rosyjskiej / Red. A. Dudek. Kraków, 2003.

Антология русской поэзии в Польше. Варшава, 1937.

Байкин В. Старость // Меч. 1933. № 154. С. 3.

Байкин В. Чужие слова // Меч. 1939. № 12. С. 6.

Бем А.Л. Письма о литературе. Вскипевшая жизнь эмигранта. Прага, 1996. С. 263.

Блок А. Стихотворения и поэмы. М., 1951. С. 489.

Бранд В. В лесу / Новь: Сборник / Ред. П.М. Иртель. Вып. 8. Эстония, 1935. С. 24.

Бранд В. Серым платом сумерки упали… // За свободу. 1925. 19 янв. С. 3.

Войнов О. Из литературных итогов // За свободу. 1921. № 40.

Войнов О. Из цикла «Петербург» // За свободу. 1924. Май. С. 4.

Войцеховский С. На русской границе // Якорь: Антология зарубежной поэзии / Сост. Г.В. Адамович, М.Л. Кантор. Берлин: Петрополис, 1936. С. 215.

Гомолицкий Л.Н. Варшава // Венок Пушкину: Из поэзии первой эмиграции. М., 1994.

Гомолицкий Л. Закинув голову, ресницы опустив... // Новь. Сборник / Ред. П.М. Иртель. Вып. 8. Эстония, 1935.

Кодзис Б. Литературные центры русского зарубежья 1918–1939. Писатели. Творческие объединения. Периодика. Книгопечатание. Мюнхен, 2002.

Колодий О. Осень // За свободу. 1923. Окт. С. 5.

Кондратьев А. Славянские боги: Стихотворения на мифологические темы. Ровно, 1936.

Костиков В. Не будем проклинать изгнанье: Пути и судьбы русской эмиграции. М., 1990.

Крейд В. О поэте Александре Кондратьеве, его судьбе и стихах // Новый журнал. 1989. № 3.

Литературная энциклопедия русского зарубежья (1918–1940). Т. 2 / Гл. ред. А.Н. Николюкин. Ч. 1–3. М., 1996–1998.

Литературная энциклопедия русского зарубежья (1918–1940). Т. 3. Книги / Гл. ред. А.Н. Николюкин. Ч. 1–2. М., 1999–2000.

Марциновский Ф. Душевные струны: Стихи. Вильно, 1937.

Оленин К. Весна в декабре. Варшава, 1937.

Оленин К. Прелюдии. Вильно, 1925.

Пиотровская А.Г. В поисках новой формы // Художественные искания современной польской литературы. Проза и поэзия 60–70-х годов. М., 1979. С. 136.

Розинская О.В. «Таверна поэтов» // Литературная энциклопедия русского зарубежья (1918–1940). Т. 3. М.: РОССПЭН, 2002. С. 475–475.

Словарь поэтов русского зарубежья / Ред. В. Крейд. СПб., 1999.

Соргонин Г. Весна в декабре. Варшава, 1937.

Соргонин Г. Стихи о Польше. Варшава, 1959.

Струве Г. Русская литература в изгнании: Опыт исторического обзора зарубежной литературы. Нью-Йорк, 1956 (3-е изд., испр. и доп.: Париж; М., 1996).

Топольский А. Глиняные птицы // За свободу. 1923. Авг. С. 4.

Топоров В. Неомифологизм в русской литературе ХХ века: Роман А. А. Кондратьева «На берегах Ярыни». Trento, 1990.

Цетлин М. Л. Гомолицкий. Дом. Стихи // Современные записки. Париж, 1934. № 4. С. 421.

Цыбенко О.В. Пушкин в поэзии русской эмиграции в Варшаве (Лев Гомолицкий) // А.С. Пушкин и мировая культура. М., 2000.

Шестеро. Варшава, 1923.

Якорь: Антология зарубежной поэзии / Сост. Г.В. Адамович, М.Л. Кантор. Берлин: Петрополис, 1936.