Высоцкий Владимир Семенович (25.01.1938, Москва – 25.07.1980, Москва) – поэт-певец, актер, один из создателей бардовской поэзии.

Окончил актерское отделение Школы-студии МХАТ (1960). Работал в Московском драматическом театре им. А.С. Пушкина (1960 – 1964), Московском театре миниатюр (1962), Московском театре драмы и комедии на Таганке (1964–1980). Сыграл в спектаклях по произведениям Б. Брехта («Жизнь Галилея, «Добрый человек из Сезуана»), С. Есенина («Пугачев»), А. Чехова («Вишневый сад»), Ф. Достоевского («Преступление и наказание») и др. Главная роль была сыграна в спектакле «Гамлет» (1971), удостоенном многих международных театральных премий. В кино сыграно 30 ролей («Вертикаль», 1967; «Хозяин тайги», 1968; «Место встречи изменить нельзя», 1979 и др.). С 1965 В., в значительной мере под влиянием творческого опыта Б. Окуджавы, начинает исполнять со сцены собственные песни; с концертами объездил всю страну, выступал в странах Европы и Америки.  Всего написано более 600 стихотворений, половина из них положена на музыку.

Глубина философских оснований поэзии В. соединилась в его многогеройном и многожанровом художественном мире с разносторонним постижением психологических, социально-исторических, культурных аспектов жизни современника.

Вслед за ранними «блатными» балладами («Серебряные струны», «Татуировка») В. создал песни «военного», «спортивного», «альпинистского», «морского» и др. циклов («Песня о Земле», «Прощание с горами», «Песня о сентиментальном боксере»), а позднее – трагедийные философские баллады, отразившие потребность общества осмыслить пройденный исторический путь, обрести духовные ориентиры («Моя цыганская», «Райские яблоки», «Баллада о детстве», «Купола» и др.). Песни В. подвергались разгромной критике в официальной прессе и при жизни не публиковались.

Со второй половины 1960-х гг. существенно расширяется жанрово-тематический диапазон песенно-поэтического творчества В. Создаются фельетонные зарисовки современной действительности («Песня завистника»), иронические песни-сказки («Про дикого вепря», «О несчастных сказочных персонажах», «Лукоморья больше нет»), а также песни на военную тему («Песня о звездах», «Братские могилы», «Тот, который не стрелял»). Постепенно в военной балладе В. все более определенно обнаруживается ее тяготение к балладе философской, несущей в себе ярко выраженные элементы притчи («Еще не вечер», «Песня о Земле», «Мы вращаем Землю»).

Вселенское расширение масштаба балладного действия происходит в «Песне о Земле» (1969), где мифопоэтический образ сожженной, но не подавленной Земли символизирует потаенное бытие природного мира, отражая народные беды военного лихолетья. Диалогическая композиция песни выстраивается вокруг имеющего философский смысл спора о таинственной жизни Земли, о ее бессмертии и устоянии перед лицом потрясений: «Кто сказал, что Земля умерла? // Нет, она затаилась на время!» Решающее значение приобретает в этом споре постижение родства страданий Земли с надрывом человеческой души, души поэта-певца: «Звенит она, стоны глуша, // Изо всех своих ран, из отдушин». Болезненная острота памяти о войне художественно выразилась в оксюморонности словесных образов: «Обнаженные нервы Земли // Неземное страдание знают». Авторская мысль тяготеет здесь к сплавлению временного и вечного: сквозь «разрезы», «траншеи», «воронки» проступают бытийные основы жизнепорождающей стихии материнства, тайной музыкальной гармонии мироздания.

Одушевленный образ Земли становится активной действующей силой военного похода и в песне «Мы вращаем Землю» (1972). Элементы маршевой ритмики передают здесь напряженную сюжетную динамику баллады, запечатлевшей не только реально-исторический, но и духовный смысл пешего продвижения обороняющих свою Землю войск. Свойственная балладам Высоцкого экстраординарность событийного ряда проявилась в том, что пространство и время стихотворения отчасти родственны архаическому восприятию природы: все события войны «укладываются» как бы в один «былинный» день, заключающий полноту природного цикла. В потрясенном войной сознании воспринимающего «я» смещаются привычные координаты картины мира: «Солнце отправилось вспять // И едва не зашло на востоке». Венцом военного подвига становится здесь восстановление нарушенных ритмов природного бытия, привычного круговращения Земли: «Но на запад, на запад ползет батальон, // Чтобы солнце взошло на востоке». На первый план выдвигается пронзительное ощущение родства внутренней жизни лирического «мы» с духом Земли.

В лирике В. конца 1960–1970-х гг. особенно выделяются образцы исповедальной, любовной лирики («Памятник», «Я не люблю», «Люблю тебя сейчас…»), а также произведения, связанные с философскими, «гамлетовскими» мотивам: «Мой Гамлет», «Моя цыганская», «Кони привередливые», «Притча о Правде и Лжи», «Райские яблоки».

Яркое художественное воплощение поиск духовных ценностей получает в балладах «Моя цыганская» (1967–1968) и «Райские яблоки» (1978).

В песне «Моя цыганская»  из недр потаенной, подсознательной жизни лирического «я» рождается неуничтожимая и не утоляемая праздной повседневностью жажда подлинной душевной и духовной радости: «Но и утром все не так, // Нет того веселья…». Терзающее опьяненную душу забывшего о Боге русского человека бытийное чувство того, что «все не так, как надо», предопределяет здесь «зигзагообразное» метание по миру. От взбирания «впопыхах» на вершину горы – до пребывания у ее подножья, пути «в чистом поле»; от кабака, кажущегося теперь лишь «раем для нищих и шутов», –  к церкви, с которой у героя тоже обнаруживается разлад: восполнить одним стихийным эмоциональным порывом вакуум постоянной практики духовной жизни  оказывается невозможным.                                                                                      

В движении лирического «я» «Моей цыганской» к свету ждущая, не высказанная до конца надежда на обретение райского блаженства сплавлена с самыми крайними формами отчаяния и богооставленности, что отразилось в стихотворении и на уровне цветовой гаммы.  «Тьме», «полумраку» противостоит гармония небесного цвета, преображающая природу: «В чистом поле – васильки, // Дальняя дорога». Лирическая исповедь произносится здесь как бы на исходе дыхания, на пределе словесного выражения. Оказавшись в ситуации полной утери внутренних опор, герой стремится оживить в себе народный опыт восприятия мистических сил, нашедший выражение в фольклорной культуре. Перспектива «дальней дороги» жизни человека, не нашедшего Бога, приобретает в песне трагически-безысходную окрашенность.                                                                                

Преобладающий в стихотворении модус трагической иронии в самоосмыслении и познании мира имеет преимущественно деструктивную направленность, но вместе с тем за этой иронией таится желание освободиться от миражей, очиститься от всего того, что «не так», ощутив в обращении к «ребятам» диалогическое соприкосновение с народной судьбой и бедой.

В «Райских яблоках» жаждущая соприкосновения с райской гармонией душа героя устремляется в рай  галопом «на ворованных клячах». Но, лишенный духовного зрения, он видит там лишь «сплошное ничто», подобие советской лагерной системы, исключающей внутреннюю свободу: «И среди ничего возвышались литые ворота, // И огромный этап – тысяч пять – на коленях сидел…». Внедренное советской действительностью тотальное чувство несвободы оказывается  всеобъемлющим впечатлением от мира и распространяется даже на интуиции о загробной жизни. Сложность авторской эмоциональности в стихотворении обусловлена тем, что, усматривая, по сути, в раю торжество зла, которое проявляется в образе длящихся здесь страданий Христа, его голгофских мук за прегрешения мира («Все вернулось на круг, и распятый над кругом висел»), герой в то же время направляет на себя горькую иронию над собственной чуждостью  духовному опыту: «Это Петр Святой – он апостол, а я – остолоп…». В ходе работы над текстом произведения поэт последовательно ослаблял первоначально саркастические ноты в изображении рая, стремясь, вероятно, преодолеть мучительную внутреннюю оторванность от него. Происходящее в конце стихотворения возвращение героя на землю и утверждение простых нравственных ценностей верности в любви, свободы стоит воспринимать не как отказ от поиска знания о рае в пользу грешной земной жизни, но как желание через сохранение этих ценностей в душе ощутить Царство Небесное «внутри себя»: «Вдоль обрыва с кнутом по-над пропастью пазуху яблок // Для тебя я везу: ты меня и из рая ждала!»

Притчевое начало, глубоко отражающее путь героя В. к духовному восхождению, наиболее ярко проявилось в таких стихотворениях, как «Баллада о бане» (1971) и «Купола» (1975).

«Баллада о бане» построена на органичном сопряжении конкретной бытовой ситуации и раскрытия глубочайшей душевной работы, совершающейся в герое. В его лирическом монологе отчаянное осознание греховного «смрада» души перерастает во взволнованный поиск райской чистоты и благодатного состояния. В стихотворении «Купола» жажда лирического «я» очиститься от греховной скверны, «грязи жирной да ржавой» проецируется на драматичную судьбу «опухшей» от духовного сна России. На уровне звуковой организации стихотворения превозмогание косности существования ради встречи с Богом и раем выразилось в проходящем через весь текст «противопоставлении» обилию глухих и взрывных согласных – «певуче-сонорной, насквозь просвеченной гласными темы золотых куполов, колоколов и колоколен» (А.В. Скобелев, С.М. Шаулов). Здесь запечатлелась сокровенная тяга русской души  ощутить единство земного «горько-кисло-сладкого» бытия Родины и райского, Господнего мира, которому эта земля небезразлична. Неслучайно образ небесной стихии, заповедного райского пространства получает  вещественное воплощение («В синем небе, колокольнями проколотом»), а пробуждающаяся от сна страна, ее обращенные ко Всевышнему купола образно ассоциируются с больной, но сохраняющей веру в  исцеление душой лирического «я».

Соч.: Соч.: В 2 т. 12-е изд., испр. Екатеринбург, 1999.

Лит.: Мир Высоцкого: Исслед. и материалы: Альманах. Вып. I–VI. М., 1997–2002; Кулагин А.В. Поэзия В. Высоцкого. Творческая эволюция. М., 1997; Ничипоров И.Б. «На сгибе бытия»: Владимир Высоцкий // Ничипоров И.Б. Авторская песня в русской поэзии 1950–1970-х гг.: творческие индивидуальности, жанрово-стилевые поиски, литературные связи. М., 2006. С. 276–335; Скобелев А.В., Шаулов С.М. Владимир Высоцкий: мир и слово. 2-е изд., испр. и доп. Уфа, 2001. (1-е изд.: 1991).