Божнев Борис Борисович (24.07/5.08.1898, Ревель – 24.12.1969, Марсель), поэт.

Родился в семье Василия Божнева, преподавателя литературы и истории. Отец умер рано (сыну не было еще четырех лет), и мать вскоре вышла замуж за Бориса Гершуни – двоюродного брата Григория

Гершуни, видного деятеля партии эсеров. Отчим усыновил мальчика.

С юности Б. был увлечен искусством, причем не только литературой, но в равной мере музыкой и живописью. Дружил с С. Прокофьевым, а несколько позже - с будущим музыковедом, литературным критиком и философом Б. Шлецером.

В 1919 родители отправляют юношу в Париж учиться, отчасти для того, чтобы просто вывезти из России, где разгоралась Гражданская война. Высшего образования Б. так и не получил: во Франции он практически нищенствовал, зарабатывая на жизнь перепиской нот.

Зато здесь Б. формируется как творческая личность. Он сближается с литературно-художественной богемой авангардного направления и становится членом «Палаты поэтов» и «Гатарапака», которые соединятся затем, в 1923, в созданную И. Зданевичем и С. Ромовым группу «Через». Кроме Б., в нее входили А. Гингер, В. Парнах, Г. Евангулов, Б. Поплавский, М. Струве, Д. Кнут, В. Познер, художники С. Шаршун, Х. Сутин и др. «Через» мыслилась ее создателями как связующее звено между современным русским и французским авангардом. Идею наладить через это объединение связи с представителями левых литературно-художественных течений в СССР высказал И. Зданевич в ноябре 1922 на банкете в честь приезда в Париж В. Маяковского.

Впервые стихи Б. публично читались на его творческом вечере, состоявшемся в 1920 и прошедшем с большим успехом. Присутствовал весь цвет русского и французского авангарда: все будущие члены группы «Через», а также П. Элюар и Т. Тцара, А. Арто, Р. и С. Делоне, Ф. Леже и др. К. Мочульский – один из ведущих критиков эмиграции – выступил с докладом о поэзии Б.

В эти годы Б. не ограничивал свою деятельность только литературной сферой. Впоследствии, уже в Париже, писал, по свидетельству Б. Сосинского, пейзажи - акварели и китайской тушью в манере Хокусаи и Фуджита (см.: Мельников Н. Эпоха Божнева // Божнев Б.Б. Элегия эллическая. Избранные стихотворения. Томск, 2000. www.e-libra.ru/read/327961-eelegiya-eellicheskaya-izbrannie-stihotvoreniya.html). Дружил с Р. Клером и Ж. Кокто, с которым они даже снимали фильмы авангардистского содержания. И еще одно хобби Б. получившее скандальную огласку: он
«собрал уникальную коллекцию почтовых открыток эротического содержания (несколько тысяч экземпляров только 1900 года выпуска!), главными «героями» которых были Людовик XIV, мадам Помпадур и Наполеон I. Выставка этой пикантной коллекции приобрела скандальную известность: некоторые экспонаты мэр Парижа лично приказал снять со стены, а префект одного из парижских департаментов и вовсе запретил посещать ‟неприличную” выставку … полицейским и военнослужащим» (см.: Мельников Н. Эпоха Божнева).

Как поэт Б. дебютирует в сборнике «Русская лирика», изданном в Софии им самим и его приятелем, журналистом К. Парчевским в 1920. 1924-м появилась первая и на долгие годы единственная публикация в советской прессе - три стихотворения напечатал московский альманах «Недра». В следующий раз стихи Б. были опубликованы на родине лишь спустя 66 лет ( см.: Божнев Б.Б. Элегия эллическая. Избранные стихотворения. Томск, 2000).

Первый сборник стихов Б. – «Борьба за несуществование» (1925) – стал событием в культурной жизни русской эмиграции, хотя по большей части и скандальным. Отклики были противоречивы, по существу, полярны. С одной стороны, он весьма одобрительно встречен мэтром «парижской школы» Г. Адамовичем (Адамович Г. Собр. соч. Литературные беседы // Звено. 1925. 23 февраля. № 108. С. 2). А Н. Берберова в своей рецензии назвала заглавие сборника формулой нового «почти мировоззрения» (Современные записки. 1925. Кн. 24.).

Однако явно превалировало активное неприятие. Критиков шокировали и нарочитая деэстетизация самого образа мира, созданного поэтом, и подчеркнутая сниженность стиля, и агрессивная эпатажность. «Липкое, противное мелкоблудие, скучное и неинтересное, а главное — противное и ненужное», — писал М. Ганфман (М.Г. [Ганфман М.] Рец.: «Борьба за несуществование» // Сегодня. 1925. 6 июня. С. 5.). Еще более резкой была отповедь Е.А. Зноско-Боровского: «Грязная порнография», «бессильная, больная, безликая розановщина, писссуарная поэзия» (Зноско-Боровский Е. Парижские поэты // Воля России. 1926. № 1. С. 159). Возмутило некоторых критиков и то, что свой сборник Б. посвятил советским поэтам А. Кусикову и С. Есенину (см., например: Яблоновский С. Геройчик нашего времени // Руль. 1925. 21 марта. С.2-3.), это вызвало обвинения в «примиренческих» по отношению к СССР и ее культуре настроениях.

Зато следующий сборник Б. – «Фонтан» (1927) – был встречен гораздо более благосклонно, получив в целом одобрительную критику. Даже В. Сирин (Набоков), один из самых взыскательных и привередливых рецензентов признавал:

«В его [Божнева] стихах есть и мысль, и пение, и цельность. Некоторая извилистая неправильность фразы в ином восьмистишии создает своеобразное очарование, как бы передавая музыкально-воздушные повороты воды <…> О недостатках не хочется писать – столь усладительны эти стихи…» (Сирин В. Рец.: «Фонтан» // Руль. 1928. 23 мая. № 2275. С. 4.).
Такой успех легко объясним: в своей второй книжке Б. почти отказался от эпатажности и деэстетизации, вульгаризации стиля, его стихи действительно «усладительны», дышат привычной классикой. В этом сборнике критики отмечали уже отточенность формы, мастерство и профессионализм молодого поэта. Впрочем, теперь и сама «умелость» у некоторых вызывала неприятие.
«Порой в формальной вылощенности божневских стихов есть нечто преувеличенное, холодок, от которого его восьмистишии слегка отдают бездушием» (Бахрах А. Рец.: «Фонтан» // Дни. 1928. 5 февраля. С.4. См. также: Леонидов А. Рец.: «Фонтан» // Воля России. 1928. №6.).

Публикации 1930-х гг. (поэтический сборник «Альфа с пеною омеги» (1936) и поэма «Silentium Sociologicum» (1936)) не снискали поэту признания.

С конца 1930-х Б. переходит к самиздату. В небольшой парижской типографии он печатает лирический цикл «Саннодержавие. Четверостишия о снеге» (1939), а также поэмы «Утешенность разрушения» (1939) и «Элегия эллическая» (1940). Свои произведения Б. рассылал друзьям, приятелям, знакомым и незнакомым, сопровождая записками примерно такого содержания:
«Если Вам дорога русская поэзия, Вы должны принять эту гениальную поэму или сборник гениальных стихов), а за труды тяжкие гениального автора и чтоб он не умер с голоду и не ночевал под парижскими мостами Вы должны прислать ему, по крайней мере, 10 долларов США. Если у Вас их в данный момент нет, то одолжите у друзей, конечно, без отдачи: поворчат ваши друзья и… простят. Но зато Ваша библиотека украсится новым шедевром — эпохальной вехой в истории русской поэзии» (Цит. по: Мельников Н. Эпоха Божнева).

К началу войны Б. уже был женат на Элле Михайловне Каминер, что существенно усложнило их жизнь в немецкой оккупации. Спасаясь от преследований фашистов за еврейское происхождение (Б. хотя и не был евреем по крови, но числился таковым, поскольку официально был усыновлен Борисом Гершуни), супруги переехали из Парижа в Марсель. Опасность, конечно, оставалась и там. Б. угрожало к тому же еще и интернирование в СССР, так как он официально оставался российским подданным. Несмотря на все тяготы жизни под фашистами, смерти супругам, хотя и чудом, но все же удалось избежать.

Вскоре по окончании войны Элла Михайловна Каминер-Божнева была вынуждена уехать к себе на родину, в Палестину, чтобы ухаживать за тяжело больной матерью. После этого супруги виделись лишь иногда, когда Элла Михайловна приезжала в Европу. Элла Михайловна умерла в 1976 году в Тель-Авиве.

В послевоенный период Б. продолжал писать, но публиковал свои произведения только «кустарным» способом. Так были изданы несколько поэм: «Оратория для дождя, музыкального голоса и тумана» (1948), «Колокольный звон над ‟Царство Божие внутри нас”» (1948), «Утро после чтения ‟Братьев Карамазовых”» (1948), «Уход солдат на русско-японскую войну» (1949) и др. Однако все эти произведения не увидели свет, так как сам поэт их практически не распространял. В эмигрантской среде считалось, что поэт исписался и ему больше «сказать нечего» (Терапиано Ю. О новых книгах стихов // Круг. 1937. Кн. 2. С.169).

Один из самых талантливых поэтов «первой волны», по мнению его современников и по общему признанию сегодня, Б. оказался изгоем в литературной среде русской эмиграции. Вопреки распространенному мифу о смерти в сумасшедшем доме, Б. умер в 1969 году в Марселе от тяжелого гриппа и похоронен на кладбище Сен-Пьер. 

Критики неизменно обращали внимание на безупречность поэтического мастерства Б., которая выделяла его среди других молодых поэтов.

Однако назвать поэта художником классического типа было бы непростительной ошибкой. В своем творчестве Б. Божнев соединил, казалось бы, несоединимое: выступая в области поэтической формы как традиционалист, использующий возможности классического стиха и даже употребляющий архаическую лексику, поэт шокировал и критиков и читателей воинствующим антиэстетизмом многих стихотворений (особенно в первом сборнике «Борьба за несуществование», 1925), граничащим с цинизмом. Достаточно привести несколько названий стихотворений: «Пишу при свете писсуара …», «Стою в уборной …» и др. Лирику Б. отличает стремление к совершенству художественной формы, отточенности мастерства – в духе «неоклассицизма» В. Ходасевича, а в то же время она несет в себе явные черты экзистенциально-сюрреалистического мировидения и даже авангардистского «нигилизма» (Струве Г. Русская литература в изгнании. Опыт исторического обзора зарубежной литературы. Париж; М., 1996. С. 98).

Особенно резко этот контраст проявил себя в сборнике «Борьба за несуществование». Эсхатологичность мышления лирического героя, неприятие мира и ощущение своей абсолютной незащищенности в нем («И с омерзением приемля …», «Я не люблю оранжереи …», восприятие внешнего мира как страшного «провала», «дыры», «пустоты», которая грозит поглотить человека («О, не смотри в оконную дыру …»), - все эти черты экзистенциалистского мировосприятия очевидно сближают лирику Б. с поэзией «парижской ноты». При этом мироощущение «надрыва» поэт воплощает в законченных, отточенных поэтических образах. Вот, например, замечательный образец такого парадоксального симбиоза:

   Катушка ниток – шелковая бочка,
   Но я не пью и не умею шить.
   Игла, пиши пронзающую строчку:
   Как трудно шить, еще труднее жить.
   …
   Прислушайся … Нет, то не грохот ветра,
   То ветхий мир по дряхлым швам трещит.
   Безмерна скорбь. Я не хочу быть мэтром.
   И твой наперсток – мой последний щит.

 

Образную систему другого стихотворения, «Не трогайте мои весы …», организует развернутая метафора «внутренний мир человека - весы», где чаши – земное и небесное в душе, а сам лирический герой стремится достичь к гармонии, «мужественной рукой» уравновешивая две чаши. Трагедия его в том, что земное, несмотря на все усилия, перевешивает небесное, и гармония оказывается недостижимой.
Однако даже в этой, самой «упаднической» книжке Б. есть моменты просветления. Человеку все же дано увидеть этот мир преображенным: «мир иной провидится чрез плачи» («И капли слез мешают видеть мир …»). Спасительная духовная опора - вера в великий замысел Творца, отвращающего человека от «смертного томленья» и рождающего в душе надежду («Уж был в тумане облик Отчий …», «Чтоб стать ребенком, встану в темный угол …»). В противовес убогости жизни утверждается возрождающая душу сила дружбы и любви («В твоих объятьях можно умереть …», «Я часто, написав свои …», «Неблагодарность – самый черный грех …»).

Сборник «Фонтан» - своего рода антитеза предыдущему: здесь доминируют тенденции «неоклассицизма», а центральной становится тема обретения гармонии. Принято считать, что реминисцентный фон сборника – метафизическая лирика Е. Баратынского и Ф. Тютчева, чье одноименное стихотворение и дало название книге Б. Не менее важны здесь, однако, и аллюзии на пушкинское стихотворение «Фонтану Бахчисарайского дворца»: именно с ним связан «восточный» подсвет центрального образа (см.: «Со светло-бодрым выраженьем …», «Сколь гармонически над ухом…», «Нет, не песочные часы…»), а в восьмистишии «Взгляни на льющийся алмаз…» аллюзия становится явной.
Сборник состоит из 18 восьмистиший, объединенных образом «фонтана» и единым лирическим сюжетом. Цикл Б. – это оригинальная стилизованная вариация прежде всего тютчевской метафоры. Образ «фонтана» у обоих поэтов воплощает извечное стремление человеческого духа к «горнему», к высшему идеалу, а в то же время фатальную обреченнность на недостижение идеала. И последнее восьмистишие словно говорит о том, что прекрасно само роковое недостижение желанной цели, ибо в этом и заключается вечный смысл человеческой жизни:
  

   Не воздвигайте мне креста –
   Воздвигните струю фонтана,
   И пусть струя лиется та…
   Ни вслушиваться не устану.

   Ни зреть из мрачной темноты,
   Из безотрадного бессмертья,
   Как славословит с высоты,
   Как воздух в ликованья чертит…

 

Оригинальна образная система следующей книжки Б. - «шахматной поэмы» «Скорбь 2 – Утешь 4» (1929). Поэт создает разветвленную систему образных мотивов, объединенных метафорой шахмат. Сразу же возникает метафора жизнь человеческая – шахматная партия, которой управляет рука Творца:

    О, пешкой белоснежной 
    В какой лежу руке, 
    Лежу в каком над бездной 
    Незримом кулаке.

    В Твоей, Твоей деснице… 
    И вот уже стою, 
    И вот уже теснится 
    Душа моя в строю.

    Разжав кулак над бездной, 
    Десницу Ты простер… 
    А смерть подобна уходу фигур с доски:
    Но на квадратном месте
    Два круглые бойца
    Стоять не могут вместе,
    Им тесно без конца…
    …………………………………………………………
    И над турой, над урной
    Лазурна вышина,
    И пушкою безбурной
    Хранима тишина…

 

Затем – через образ квадратного темно-светлого паркета – на наших глазах рождается великолепная картина века Екатерины II и самой истории России, воплощенной в искусстве:

    Паркет Екатерины 
    Столь шахматно блестит… 
    Среди зеркал старинных 
    Ее красе он льстит <…>
    И вот загадочный эсхатологический финал поэмы:
    Повисли в Эрмитаже, 
    Натягивая шнур, 
    Прекрасные пейзажи 
    Без шахматных фигур…

Очевидно, не только смерть человека подобна уходу фигуры с шахматной доски, но и пустая шахматная доска предвещает конец истории… Вечно живет лишь искусство – залы Эрмитажа.
Несмотря на то, что в последующие годы поэт продолжал активно и весьма плодотворно сочинять, его творчество проходило в изоляции: публика его не читала, так как его «самиздат» практически не распространялся, а критика о нем забыла. Такое забвение было, безусловно, несправедливо. Среди стихов Б. позднего периода много прекрасных. Но верно и то, что нового в последний период своего творческого пути поэт уже не сказал.

Творческий стиль Б. представляет собой феномен уникальный: органичный синтез «неоклассического» стиля - с ярко выраженными стилевыми тенденциями авангарда 1920 – 1930-х гг. (футуризма, имажинизма, сюрреализма и др.), с нигилизмом содержания и вульгаризацией художественного образа мира, наконец, с «культом безобразного» в духе французских «прóклятых поэтов», соединение возвышенного смысла – с непристойным, порой даже хулиганским подтекстом, «неправильность» интонации и ритма и др. Но, очевидно, неповторимую индивидуальность стиля поэта, его притягательную искренность и непосредственность составляет именно то, что шокировало современников, продолжает шокировать и читателя сегодняшнего.

Приходится признать, что траектория линии судьбы Б. подобна восходяще-ниспадающим струям его Фонтана. «Свою поэтическую карьеру начинал с блеском» (Бахрах А. По памяти, по записям. Париж, 1980. С. 157.), - признавал А. Бахрах, далеко не самый доброжелательный критик Б. Финал оказался гораздо более печальным: «поэт Борис Божнев, один из замечательных поэтов моего поколения», писала Н. Берберова, сошел «на нет в тридцатых годах из-за тяжелой душевной болезни» (Берберова Н. Курсив мой. Автобиография. М., 2015. С.251.). Последнее утверждение, к счастью, оказалось лишь мифом, и все же судьба была к поэту явно жестока.

18 мая 2016 г. – 1 июня 2016 г.