М.Т.Мезенцев. Судьба романов.



1.

Жизнь и творчество человека, о котором речь пойдет ниже, не однозначны, противоречивы. Однако, вне всякого сомнения, перед нами – яркая, одаренная личность. Он был талантливым во всем, а его трагические ошибки и ранняя смерть заставили скорбеть всех, кто знал его. В 1990 году исполнилось 120 лет со дня его рождения и 70 лет со дня смерти. Но все, что с ним связано, особенно творческое наследие, необычайно актуально, является яркой иллюстрацией величия и нищеты человеческого духа, достижений и заблуждений человеческого разума.

Федор Дмитриевич Крюков родился 2 (14) февраля 1870 года в станице Глазуновской Усть-Медведицкого округа области войска Донского. В 1888 году он закончил Усть-Медведицкую гимназию с серебряной медалью. Восемнадцать лет, прожитые в родных, поэтичных местах, сформировали зрелого наблюдательного художника. Восемнадцать юношеских лет. Потому что остальные годы своей жизни он провел вдали от родины, навещая ее урывками, постоянно находясь под надзором полиции.

В 1888 году Ф.Д.Крюков поступает в Петербургский историко-филологический институт. Интеллектуальная среда быстро сформировала художественные устремления и способности юноши. Уже в студенческие годы он начинает публиковать в «Петербургской газете» короткие миниатюры, посвященные преимущественно жизни города. Изредка среди них появлялись и подлинные жемчужины словесных портретов, моментальных зарисовок донского края, казаков, проходивших службу в Петербурге. Одновременно в «Северном вестнике» (1892, №4), «Историческом вестнике» (1892, т. L) были опубликованы исторические и этнографические очерки, показывающие различные стороны быта области войска Донского. Уже ко времени окончания института творческие устремления начинающего автора значительно перевешивали желание стать на путь педагогической деятельности. Иначе нельзя объяснить годичную заминку, когда, окончив институт, Ф.Д.Крюков остался в Петербурге. Начав все же в 1893 году работу в Орловской гимназии, он 13 лет отдал делу просвещения. Но не только педагогической деятельностью характерен один из насыщенных этапов жизни Ф.Д.Крюкова. В основном в журнале «Русское богатство» им были опубликованы рассказы и очерки, сразу обратившие на себя внимание. Его переписка с А.М.Горьким, В.Г.Короленко, А.С.Серафимовичем свидетельствует о пристальном внимании выдающихся писателей к начинающему автору, желании всячески содействовать его творчеству.

Скорее всего, что дружба с прогрессивно мыслящими писателями способствовала проявлению демократических устремлений Ф.Д.Крюкова. В 1909 году появилась одна из лучших его повестей «3ыбь», в которой сделана попытка показать стихийный протест против самодержавия, зарождавшийся в русской деревне. Повесть и сегодня высоко оценивается отечественным литературоведением. Впервые ее достоинства были подчеркнуты в 1954 году, когда появился десятый том академического издания истории русской литературы. Имя автора «Зыби» рядом с А.М.Горьким и И.Буниным упоминается трижды. «Ф.Крюков, бытописатель Дона, в повести «Зыбь» давал яркую картину расслоения казачества, антагонизма между его бедняцкой и кулацкой частью».

Позднее положительную, иногда восторженную оценку творчество Ф.Д.Крюкова получает в следующих изданиях:

Летов Б.Д. В.Г.Короленко – редактор . – Л., 1961, с.4, 32, 33, 72, 104, 119, 154, 185, 186.

Описание писем В.Г.Короленко. – М., 1961, с.411–414.

Гибет Е.И. Письма В.Г.Короленко к литераторам.– Советские архивы, 1970, № 6, с.72.

Короленко В.Г. Письма к молодым литераторам. – Вопросы литературы, 1962, № 4.

Двинянинов Б.Л. Письма А.С.Серафимовича к Ф.Д.Крюкову. В кн.: Материалы межвузовской конференции, посвященной 100-летию со дня рождения А.С.Серафимовича. – Волгоград, 1963.

Моложавенко В.С. Об одном незаслуженно забытом имени. – Молот (Ростов н/Д), 1965, 13 августа, с.3–4.

Подольский А. Об одном незаслуженно возрожденном имени. – Советская Россия, 1966,14 августа, с.3.

Проскурин В. К характеристике творчества и личности Ф.Д.Крюкова. – Русская литература, 1966, № 4.

Русская литература конца ХIX – начала XX века (1901–1907). – М., 1971, с.396.

Федор Дмитриевич Крюков. В кн.: Писатели Орловского края. – Орел, 1981, с.9, 100–102.

Русская литература конца ХIX – начала ХХ века (1908–1917). – М., 1972, с.437, 520.

Давыдов В. Писатель с речки Лазоревой. (Забытые имена). – Молодой ленинец (Волгоград), 1971, 21 января, № 9, с.3.

Орловский край в художественной литературе, в мемуарах и письмах писателей. – Орел, 1972, с.95.

Горький М. Письма к Ф.Д.Крюкову. (Публикация Б.Н.Двинянинова). – Русская литература, 1982, № 2.

Из истории русской журналистики начала XX века. – М., 1984, с.69.

Развернутая характеристика творчества Ф.Д.Крюкова содержится в четырехтомной истории русской литературы. «Тоскливый мотив – «Ведь был же момент, когда мечты о лучшей доле, казалось, почти облеклись в плоть»... определяли содержание произведений Ф.Д.Крюкова».

Далее автор говорит о проникновении книг революционного содержания, пропагандистского слова в деревню. «...под воздействием чтения запрещенных книг... нередко возникала не осмысленная классовая борьба, а анархическое бессмысленное буйство. Такой теме, например, были посвящены произведения Ф.Крюкова «3ыбь», «Шаг на месте».

Еще: «Тревожное и широкое народное «богоискательство», породившее в начале XX в. новую эпидемию странничества... запечатленное в повестях «Исповедь» М.Горького, «К тихой обители» С.Подъячева, «Жажда» Ф.Крюкова...»

За внешней сдержанностью Ф.Крюкова скрывалось и горячее желание непосредственно участвовать в общественной деятельности. Все силы его души были отданы родному краю – Донщине. Даже находившегося вдали от родины, его помнили и любили на Дону. В 1906 году он избирается депутатом в 1-ю Государственную Думу от области войска Донского.

Вскоре появились два сборника рассказов Ф.Д.Крюкова (1907, 1914). Яркий этап жизни писателя – первая мировая война. Он служил в 3-м лазарете Государственной Думы. Непосредственные впечатления войны отразились в его многочисленных очерках и рассказах.

Октябрьскую революцию Ф.Д.Крюков не принял, активно выступал против нее.

Он настойчиво работал над крупным произведением. «Все годы гражданской войны Ф.Крюков провел на Дону. Вначале (1917–1918 гг.) он, по-видимому, не участвовал активно в политической жизни (есть данные, что в это время он жил в станице Глазуновской и работал над романом из жизни донского казачества)...»

Иногда Ф.Д.Крюков публиковал свои произведения под псевдонимами – А.Березинцев, И.Гордеев, Ф.Кр.

2.

Начиная один из своих лучших очерков, посвященный воспоминаниям о выборах в первую Государственную Думу, Ф.Д.Крюков с горечью заметил: «С лета 1905-го года я, за одно литературное прегрешение, был переведен распоряжением попечителя Московского округа из Орловской гимназии в учителя Нижегородского реального училища».

О каком «прегрешении» идет речь, и единственным ли оно было у Федора Дмитриевича? Окончив в 1892 году С.-Петербургский историко-филологический институт по разряду истории и географии, он обратился в Министерство народного просвещения с просьбой освободить его от обязательной службы по министерству, «мотивированной намерением поступить в духовное звание».

Однако, прожив больше года в Петербурге в том же дворе «колодцем», где прошли его студенческие годы, зарабатывая литературным трудом и уроками, меняет решение . С 29 сентября 1893 года он назначается исполняющим должность воспитателя пансиона Орловской гимназии. Поселился он на Воскресенской в доме Зайцева. Пансион гимназии, где воспитатель проводил большую часть суток, находился на Карачевской улице в собственном доме.

В должности воспитателя Ф.Д.Крюков прослужил до 31 августа 1900 года, когда был назначен сверхштатным учителем истории и географии, а ровно через пять лет (31 августа 1905 года) вынужден был покинуть Орел, заняв ту же должность в Нижегородском реальном училище.

Таким образом, больше 12 лет скрытой от окружающих напряженной творческой деятельности умещается на одной странице машинописного текста. Все сказанное не ограничивалось работой в гимназиях, последовательным получением за выслугу лет званий до статского советника и ордена святого Станислава.

В Орел Ф.Д.Крюков приехал уже имеющим опыт литератором, опубликовавшим к тому времени в «Петербургской газете», «Новом времени», «Северном Вестнике», «Историческом Вестнике» около шестидесяти самобытных, запоминающихся рассказов, очерков, бытовых миниатюр. Из названного количества только девять рассказов были посвящены непосредственно родным местам, и пять – косвенно: они описывали жизнь донских казаков в казармах Петербурга. Да и вообще, в обширной литературе о Ф.Д.Крюкове, которая берет начало еще с конца прошлого века, прочно утвердилось мнение о нем, как о певце Дона. В целом такое утверждение справедливо: его наиболее яркие произведения посвящены жизни казачества. Но более чем из трехсот произведении писателя, известных на сегодняшний день, тематически или проблемно связано с родными местами автора не больше девяноста, т.е. третья часть всего объема его творчества. Почти всю вторую половину своей жизни, за исключением последних трех лет, он был оторван от родных мест, что наложило печать не только на его творчество, но и частично объясняет трагический финал, который подвел итог насыщенной творчеством и поисками истины жизни.

Интересно, что сам Ф.Д.Крюков считал себя малоспособным создавать яркие произведения на другие темы, кроме жизни казачества. В письме В.Г.Короленко к нему от 11 ноября 1898 года есть такие строки: «Меня очень огорчила та часть Вашего письма, где Вы пишите о своем «случайном визите» в литературу.. Ваши очерки производят впечатление жизненности и даровитости... Конечно, раз Вы чувствуете сомнение относительно своей работы на темы из других «областей», кроме Области Войска Донского, то, значит, надо попробовать еще, и период искуса еще нельзя считать оконченным».

Сочетать литературную деятельность с преподаванием в гимназии было трудно. Первые признаки гонений за «литературные прегрешения» обнаружились уже в 1898 году. В цитированном письме В.Г.Короленко пишет Ф.Д.Крюкову, опубликовавшему под своей фамилией в журнале «Русское богатство» рассказ «Казачка» и очерки «На тихом Дону»: «Очень жаль, что мне не пришло в голову посоветовать Вам сразу заменить Вашу фамилию псевдонимом. Я и не подозревал, что практика российской словесности может считаться предосудительной для человека, преподающего теорию юношам. Но мне не хочется верить, что Вы будете в состоянии заглушить в себе дальнейшие позывы к литературе. Конечно, сжигать за собой корабли, раздражать слишком сильно милостивое начальство (странное оно все-таки) не следует. Но это и не необходимо».

Школьная муштра, зубрежка, казуистические методы преподавания, воспринимались Ф.Д.Крюковым как зло, с которыми следовало бороться. И единственным оружием, приемлемым для себя, он считал литературное творчество.

В 1904 году Ф.Д.Крюков предложил журналу «Русское богатство» очерк под экстравагантным названием «3араза», окрестив так одного из своих героев Кривцова. Очерк отражал события, имевшие место в первой мужской гимназии города Орла. В.Г.Короленко настоял на замене заглавия. «Картинки школьной жизни» – так назывался он в журнале. Заголовок понравился Ф.Д.Крюкову, и он повторил его через год с небольшим в следующей публикации на школьные темы в газете «Сын 0течества».

Высказывая свои соображения об очерке, В.Г.Короленко заметил в письме к Ф.Д.Крюкову от 11 марта 1904 года: «Вы как-то писали мне несколько лет назад, что на Вас косятся за Вашу литературу. После этих картинок, думаю, могут коситься еще сильнее».

Как в воду смотрел Владимир Галактионович!

Дальнейшие события были впечатляюще изложены Ф.Д.Крюковым в следующем очерке «Новые дни (Из школьной хроники)», опубликованном в трех заключительных номерах «Русского богатства» за 1907 год. Начинающий писатель вынужден был покинуть Орел и переехать в Нижний Новгород.

Так закончилось первое «литературное прегрешение» Ф.Д.Крюкова. Ему бы успокоиться, а его уже влекло к новым передрягам, которые оказались намного существеннее, окрасили тревожной тональностью всю его последующую жизнь.

2 сентября 1905 года в газете «Сын Отечества» появилась статья «На тихом Дону», чуть выше среднего объема – 285 строк, подписанная практически нерасшифровываемым псевдонимом – «А». Словарь И.Ф.Масанова насчитывает почти 150 авторов использовавших такую подпись. Из самой публикации можно вынести всего две косвенные детали, позволяющие признать за Ф.Д.Крюковым авторство статьи. Во-первых, под таким заголовком семь лет назад в журнале «Русское богатство» были опубликованы его очерки, а как мы убедились, он повторял заголовки в журнале и в газете. Во-вторых, – «А» – усеченное от А.Березинцев, подписи, которую активно использовал Ф.Д.Крюков.

Однако убедительный факт, не оставлявший сомнений относительно автора статьи появится через восемь месяцев, после 13 июня 1906 года, дня, когда Ф.Д.Крюков произнес в Думе свою знаменитую речь по казачьему вопросу.

Анализ двух документов показывает не только проблемное и тематическое родство, но и некоторые текстуальные совпадения. В статье, а позднее в речи Ф.Д.Крюков с убийственной откровенностью показывает истоки легенды об особой кровожадности и баснословных «привилегиях», которыми пользовалось казачество. На самом деле казаки были столь же забитым и жестоко эксплуатируемым сословием в России, как и остальные трудящиеся. Больше того, царское правительство, поддерживая миф об особом предназначении казаков, их миссии как «защитников Отечества», активно возлагало на них полицейские функции, используя казачьи сотни внутри империи для несения караульной службы и подавления участившихся к тому времени волнений. Их собственные хозяйства на тихом Дону постепенно нищали, приходили в упадок.

И статья, и речь пестрят точными убедительными цифрами, фактами. Нужна была не только смелость, чтобы решиться на такой шаг, надо было, кроме того, обладать аналитическим, самостоятельным умом, чтобы отрешиться от традиционной постановки вопроса, вскрыть истинные, а не надуманные проблемы казачества. Только человек честный думающий не о себе, а о ближнем, мог пойти на такой шаг.

Но статья – только начало следующего «литературного прегрешения». Оно мгновенно увеличилось, гиперболизировалось уже через несколько минут после того, как смолк голос оратора. Что же происходило в зале заседаний Думы? Восстановить абсолютно точную картину позволяют «Стенографические отчеты» заседаний 1-й Государственной Думы (СПб, 1906, т.I, II). Те самые отчеты, о которых В.И.Ленин писал: «Припомним... прения в I и II Думе. К сожалению, стенографические отчеты той и другой изъяты теперь из продажи. Но так или иначе, а громадный политический материал по изучению взглядов и стремлений русского крестьянства и русского трудовичества, имеющийся в этих отчетах, отчасти стал уже, отчасти станет в будущем достоянием всякого образованного человека».

В числе двенадцати депутатов от области войска Донского (в заседаниях участвовали восемь) были четыре урядника, служаки, чутко улавливающие желание начальства. От Думы они ждали прежде всего личных выгод. Кстати, они среди немногих бывших депутатов позднее получили желаемое, пристроившись на выгодные места по полицейскому ведомству. Один из них – И.Васильев, взяв слово после выступления Ф.Д.Крюкова и согласившись с тяжелым положением казачества, под негодующую реакцию депутатов (шум, выкрики с мест) заявил, что казаки «не ропщут», готовы и впредь верно служить царю. Другой урядник Е.Я.Куркин высказался в еще более монархическом духе, заявив, что если уж казак пришел на службу царю-батюшке, он должен беспрекословно выполнять все его приказания. В том же духе говорил третий урядник М.Н.Савастьянов.

С горечью говорил о позиции урядников депутат от области войска Донского В.А.Харламов. Откровенно огорошен был и Ф.Д.Крюков. В своем повторном выступлении он назвал речи урядников «инсинуацией», за что получил замечание председателя. В словах писателя явно звучит растерянность: его выступление было отвергнуто как раз теми, чья судьба вызывала его сострадание, желание помочь всеми силами. Не здесь ли зародилась волна ненависти, подозрительности, желание свести счеты – чувства, которые постоянно жили среди некоторой части земляков писателя. Его такая атмосфера постоянно тяготила, являлась лейтмотивом многих писем к сестре – Марии.

Итак, «прегрешение» было совершено, оставалось ждать наказания. Формально оно наступит 12–18 декабря 1907 года, когда состоялся суд над 169 бывшими депутатами 1-й Государственной Думы. Но между 13 июня 1906 года и днями суда были другие события, которые позволяют многое понять в характере и творчестве писателя.

После выступления в Думе Ф.Д.Крюков на две недели уехал на родину. Едва возвратившись в Петербург, он узнает, что 8 июля Дума распущена. В числе большей части принимавших участие в заседаниях депутатов он выехал в Выборг, где подписал известное воззвание. В середине лета он вновь спешит в родную станицу Глазуновскую.

Здесь его встретили и те, кто с симпатией относился к деятельности писателя, кто верил его взволнованному публицистическому слову, но немало было и таких, кто подобно урядникам-депутатам с ненавистью встречал его яркое правдивое слово, призывы к борьбе за справедливость.

20 августа 1906 года Ф.Д.Крюков был в станице Усть-Медведицкой. «На нижней базарной площади состоялся митинг, на котором в качестве ораторов выступили статский советник Крюков, подъесаул Миронов ( во время гражданской войны – командующий 2-й Конной Армией, неоднократно упоминается в романе «Тихий Дон» – М.М.) и студент Скачков». Все трое 27 сентября были вызваны к мировому судье для разбирательства. Обвинение поддерживал полицейский пристав Короченсков, его бывший помощник Ульянов и «нынешний, добившийся полицейского звания бывший член Государственной Думы М.И.Куликов». К последнему мы еще вернемся.

«Одностороннее понимание г. Короченсковым термина «политическая речь» дало повод мировому судье предложить представителю обвинения передать содержание речи г. Крюкова.

– Да вообще, – начал пристав, – г. Крюков говорил о Думе... что в ней говорилось... и как поехали в Выборг... и вообще о Думе ... о поездке...

– Вы слышали его речь? – видя не совсем вразумительную передачу содержания «политической речи», спросил судья.

– Нет.

В публике смех».

В конце концов все трое были оправданы.

Так что же «добившийся полицейского звания, бывший член Государственной Думы М.И.Куликов»? Михаил Иванович Куликов, один из четырех урядников – членов Думы от области войска Донского. 13 июля во время обсуждения казачьего вопроса он единственный из них не выступил ни за, ни против Ф.Д.Крюкова. Он промолчал. О впечатлениях после беседы с ним писатель рассказал в очерке «Встреча».

Встреча была невеселая. Товарищ по Думе показал Ф.Д.Крюкову официально рассылаемый по станицам листок: «В этом вас не поименовывают, – сказал он, – а в других прочих не того... не хвалят... Что поделать? Промашку вы дали. Не следовало тогда трогать этот казацкий вопрос».

В листке предавался анафеме Ф.Д.Крюков за его запрос и выступление в Думе. «В тех же приговорах велеречиво, былинными словами, восхвалялись доблести моего собеседника и его трех товарищей за их «истинно-казацкий» дух и вернопреданные начальству заявления в Думе».

Но и к урядникам отношение войскового начальства было дифференцированным. М.И.Куликов за молчание в Думе с трудом добился места помощника пристава. Тогда он сидел рядом с писателем, глаза его были мутными, от него исходил «полный букет винной лавки». Васильев же и Куркин были произведены в хорунжие.

По приговору суда в декабре 1907 года Ф.Д.Крюков вместе с остальными членами Думы отсидел три месяца в тюрьме. Ему был запрещен въезд на родину. «Немногим из нас пришлось воспользоваться правом пребывания в родном углу. Горькая эпопея депутатских злоключений не окончилась и по сей день».

Так завершилось второе «литературное прегрешение» писателя. До 20 февраля 1920 года, когда в станице Новокорсунской (ныне Краснодарского края) перестанет биться сердце писателя, их будет еще много....

3.

Ошибок фактического характера и неточностей в работах, посвященных личности и творчеству Ф.Д.Крюкова, по-прежнему много. Не внял Б.Н.Двинянинов замечанию В.М.Проскурина, прозвучавшему больше двадцати лет назад. Он по-прежнему именует Усть-Медведицкую гимназию, которую окончил писатель, Медведицкой. Усть-Медведицкая гимназия была старейшей на Дону и в России. В 1865 году решался вопрос о преобразовании ее в классическую с одним древним языком. В библиографической сноске он же заявляет, что рассказ Ф.Д.Крюкова «Из дневника учителя Васюхина» публиковался в «Русском богатстве» за 1903 год в двух номерах – 3-м и 7-м. В одном номере была публикация – седьмом. Вообще с потолка берет Б.Н.Двинянинов утверждение: «Выйдя в 1905 году в отставку и возвратившись на Дон, Крюков увлекся (!) общественной и политической деятельностью». С таким же утверждением выступает и В.М.Проскурин.

На службе по Министерству народного просвещения Ф.Д.Крюков находился по начало марта 1906 года, когда ему, как кандидату в депутаты 1-й Государственной Думы, был предоставлен месячный отпуск. Следовательно, в отставке он с апреля 1906 года. В марте он выехал на Дон, но пребывание его там ограничивалось несколькими неделями, после чего он направляется в Петербург, принимает участие в работе Думы. С середины лета 1906 года по осень 1907 Ф.Д.Крюков вновь на Дону. И это было его последнее официальное посещение родины, куда он окончательно смог вернуться только весной 1917 года.

Но и В.М.Проскурин, раздав всем сестрам по серьгам, оказался не безгрешным. Он допустил две принципиальные ошибки, которые объективно имели цель подрумянить портрет земляка. Правда, обе ошибки пассивные – он добросовестно повторил чужие заблуждения, которые стали за его подписью достоянием официального издания.

Утверждение о том, что Ф.Д.Крюков «родился в семье станичного атамана» он позаимствовал из ранней публикации Б.Н.Двинянинова. Однако правильное утверждение – «Крюков Федор Дмитриевич, из казаков войска Донского (сын урядника)», с которым он был знаком, игнорировал. Опустил он, кстати, почему–то и другую говорящую подробность из надежного источника – будущий писатель окончил Усть-Медведицкую гимназию с серебряной медалью.

Так что, Дмитрий Иванович Крюков вообще не занимал так поразившую воображение исследователей должность станичного атамана? Занимал, но не больше двух лет – в 1890 и 1891 гг., когда его старший сын (Федор Дмитриевич) уже достиг совершеннолетия.

Вторая ошибка значительно глубже по смыслу. В.М.Проскурин утверждает, что Ф.Д.Крюков был одним из создателей партии народных социалистов. Скорее всего роль была номинальной, что логически вытекает из рассуждений В.И.Ленина в его статье «Обывательщина в революционной среде».

Ф.Д.Крюков не мог быть по своей сущности последовательным политическим деятелем, способным принять ответственное решение. Обратимся к его участию в работе группы «трудовиков» в Думе. Настоящий факт исследователи используют, чтобы «приподнять» Крюкова, снабдив его «почетными» штрихами биографии. Но даже спустя 80 лет, когда забылись многие детали, поступить так невозможно. Крюков и здесь колебался, выжидал. Вот что пишет депутат 1-й Государственной Думы Л.М.Брамсон: «По мере того, как группа вырабатывала свою тактику, самоопределялась на выступлениях по отдельным вопросам, – состав ее видоизменялся. С образованием в Думе фракции с.-д. от группы отошла часть рабочих... С другой стороны, входили в нее вновь прибывшие из дальних губерний или не находившие удовлетворения в рядах к.-д. более левые элементы, как деп. Галецкий (одно время, также Крюков, депутат Донской обл.)».

Куда уже дальше, сам Крюков дает себе такую характеристику, вспоминая о чувствах, которые владели им 9 июля 1906 года при поездке в Выборг: «Эту обывательскую логику чувствовал и я в своей душе: кто–то должен подумать и сделать за меня, кто-то должен готовиться к тому тяжелому и страшному, чем покупается свобода, простор, правовая жизнь, кто–то пойдет, может быть, на штыки, под пули, на жерла пушек. А я? Не знаю. Может быть, и я пойду вслед за другими, но пока – не знаю. Пока я хочу, в глубине души, чтобы кто-нибудь непременно подумал за меня, подготовил, пошел и сделал. А в свое время я явлюсь, чтобы получить готовое».

Таков был Крюков-политик...

Фамильярно обошелся с творчеством Ф.Д.Крюкова «первооткрыватель» его личности В.С.Моложавенко. Имея квалифицированного консультанта, он довольно точно воспроизвел основные вехи творческой биографии писателя. В 1974 году в издательстве «Мысль» вышла книга В.С.Моложавенко под не совсем обычным, «оригинальным» названием – «Неопалимая купина». Такое заглавие имел один из рассказов Ф.Д.Крюкова.

Знать бы редактору книги В.В.Леоновой, что так называлась святая икона, а ученики гимназии по необъяснимой логике дали такое прозвище своему учителю Мамалыге. В противовес юным озорникам логика В.С.Моложавенко прослеживается четко – почему бы не воспользоваться бесхозной находкой. А его рассуждения о «родимой степи» и холмах, которые все почему-то называют горами (с.6), удивительно напоминают крюковские тексты. Вот такой исследователь с отмычкой.

Уникальна по своему пафосу статья А.Подольского. Автор возмущен исследователями, которые «раскопали» Крюкова, ратуют за издание его произведений: Подольский – против.

К сожалению, и Моложавенко, и Подольский похожи на людей, соорудивших узкие воротца и выразительными жестами и сладкоречивыми словами или грозными окриками старающихся подтолкнуть «дорогого читателя» к истине только через них. Каждому почему-то кажется, что именно он знает всю правду. Такая позиция далека от научной логики.

Подольский, спрашивая работников «Молота», где была опубликована положительная статья о Ф.Д.Крюкове, почему они не торопятся признать ее ошибочной, услышал в ответ:
«– Пожалуй, не стоит обострять внимания к Крюкову». Время показало, что такая позиция была правильной. Без преувеличения можно утверждать, что именно взволнованная, злая статья Подольского пробудила волну интереса к Крюкову. Автор оказал и посильную помощь депутатам-урядникам, призывавшим предать забвению имя Ф.Д.Крюкова шестьюдесятью годами раньше Подольского.

Хочет того последний или нет, а наследие Ф.Д.Крюкова является частью (пусть очень маленькой) русской культуры.

Действительно, после октября 1917 года Ф.Д.Крюков окончательно утратил демократические устремления как в творчестве, так и в общественно-политической деятельности, он открыто стал на сторону врагов Советской власти, о чем говорит и его публицистика. Если к нему есть другие – конкретные – претензии, они должны быть доказаны.

Многого не поняв и не раскаявшись, он ушел из жизни, но остались жить его произведения. Как же быть с ними – солнечными, человечными, привлекательными по сегодняшний день. Неожиданные проявления искренней любви к творчеству Ф.Д.Крюкова продолжают появляться время от времени в печати.

Начиная свою статью-рецензию «Талантливая книжка» В.И.Ленин писал: «Это – книжка озлобленного почти до умопомрачения белогвардейца Аркадия Аверченко: «Дюжина ножей в спину революции...» Интересно наблюдать, как до кипения дошедшая ненависть вызвала и замечательно сильные и замечательно слабые места этой высокоталантливой книжки». В.И.Ленин написал рецензию в 1921 году, когда еще не зажили свежие раны революции и гражданской войны. Но уже тогда он рекомендовал издать некоторые рассказы книги.

Почему же сейчас, когда прошло более 70 лет после смерти Ф.Д.Крюкова, Подольский призывает нас с суеверным страхом отворачиваться от его творчества. Речь идет о тех произведениях, которые имеют художественную ценность и отражают демократические устремления автора, а не его тенденциозные очерки, которые могут остаться уделом изучения специалистов.

Пришло время сказать, что В.И.Ленин дважды, в 1906 и 1913 гг. давал оценку личности и творчества Ф.Д.Крюкова. В первый раз он говорил о нем в статье под выразительным названием «Обывательщина в революционной среде», Ф.Д.Крюков оценен здесь как лишенный авторитета политический деятель, потуги которого не могли привести к желаемому освобождению трудящихся от гнета капитализма. Невольно на память приходят слова А.М.Горького о способности В.И.Ленина сразу узнавать людей, давать им точные, объективные характеристики: «Далеко вперед видел он и, размышляя, разговаривая о людях... безошибочно предугадывал, каковы они будут через несколько лет. Не всегда хотелось верить в его предвидения и нередко они были обидны, но, к сожалению, не мало людей оправдало его скептические характеристики...» Одним из них был Ф.Д.Крюков.

Второй раз, когда В.И.Ленин дает оценку не личности и политическим взглядам Ф.Д.Крюкова, а его творчеству, в словах звучит явная заинтересованность и уважение к автору, который сумел подметить важные закономерности в развитии общественного мнения. Возможно, так следует поступать и нам сегодня – делать различие между Крюковым-политиком и Крюковым-писателем, воздавая и тому, и другому по заслугам.

При ближайшем рассмотрении такого предложения окажется, что ничего нового в нем нет. Именно так относятся ко всем писателям, имеющим биографию, подобную биографии Ф.Д.Крюкова. Вспомним еще одну судьбу – талантливого русского писателя И.С.Шмелева (1873–1950). «Активно не приняв Октябрьскую революцию, Шмелев эмигрировал, выдвинулся в лидера «белой библиотеки», создавая тенденциозные рассказы-памфлеты, полные неприкрытой ненависти к революции...» В дальнейшем он продолжал недостойную деятельность: «В годы второй мировой войны он участвовал в прогерманских антисоветских изданиях».

По логике Подольского следовало навсегда забыть и имя, и творчество Шмелева. Однако все знают его биографию, но продолжают читать его книги, которые издаются в нашей стране с 1918 года по сегодняшний день. И наиболее полно он представлен нашими центральными издательствами в послевоенные годы.

В воспитательной работе надо оперировать не только светлыми, беспорочными биографиями. Следуя за правдой жизни, полезно заглянуть в глубины судеб неудавшихся, загубленных самими теми, кому предрекали прекрасное будущее. Надо постоянно помнить, что такая участь не минует даже бесспорно талантливых людей, если они предают забвению святые принципы, понимаемые как необходимость верно служить правде, служить народу.

4.

Была в творчестве Ф.Д.Крюкова одна особенность, которая обнаруживается только в том случае, если исследователь читает все его произведения сразу. Чтение его очерков, рассказов, повестей по мере их публикации не позволяло понять очевидную творческую манеру, потому что далеко не каждый способен длительное время держать в памяти мелкие детали и эпизоды, вспоминать, где они были опубликованы ранее.

Творческая особенность Ф.Д.Крюкова заключалась в том, что очень многие детали – сравнения, метафоры, образные слова и выражения, короткие эпизоды, явившиеся подлинными находками большого мастера слова, использовались им неоднократно в нескольких произведениях. Чаще всего находка появлялась в очерке, затем обнаруживалась в рассказе, перекочевывала в повесть.

Несколько примеров дадут возможность понять такую творческую особенность.

Один из героев повести Ф.Д.Крюкова «В глубине» рассказывает: «Не стану скрывать: взяткой пользовался...один-единственный раз в жизни, писарем еще был в полку: жидок-подрядчик положил тайком рублишко в карман... ну, сознаюсь – воспользовался».

Тот же мотив повторяется в рассказе «Тишь». Полицейский Мордальон откровенничает в кругу своих прихлебателей: « – Деньгами за всю жизнь попользовался только одним рублишком... от жида... И то – когда еще писарем был в полку – дело военное».

Следующий пример. Отрывок из очерка «С мест»: «Но что-то мне в душе говорило, что в подозрительном доме Шавкиной непременно хранятся спиртные и горячие напитки, и я вновь внезапно вернулся назад, решив заглянуть подозримой Лукерье Шавкиной под юбку, – и что же? В вышеупомянутом потайном складе, действительно, оказалось четыре сотки и две... красноголовки вина».

Мотив вновь повторяется в рассказе «Тишь»: «...При обыске у Кабанихи, державшей тайный шинок, когда совсем было собрались уходить ни с чем, ни одной сороковки не найдя ни в сундуке, ни под полом, ни на потолке, – Ардальону Степановичу пришла вдруг в голову блестящая мысль – пошарить рукой под юбкой у Кабанихи, – и мерзавчики, и полубутылки оказались тут как тут. Девять штук».

Следующий пример. Инспектор спрашивает ученика:
« – Ну-ка, ты, молодчик, скажи мне, кто у вас хуторский атаман. – Хуторской? Матвей Лежоха. – К-как? Что такое?»

Мотив повторяется в следующем произведении: «– А кто твой хуторский атаман? – задает генерал вопрос одному мальчугану... – Да, кто, – Ермошка Топчигрязь!.. – Ка-ак? – Топчигрязь... – Это что такое?»

Тот же мотив отмечается и еще в одном произведении Ф.Д.Крюкова. На экзамене в сельской школе инспектор спрашивает ученика: « – А кто у вас поселковый атаман?.. – Да, кто? Трушка Рябенький. – Что-о? Это о своем ближайшем начальнике так выражаться?»

Особенно много кочующих элементов среди метких слов и выражений. Часто любил Ф.Д.Крюков сравнивать различные предметы с турецкими ятаганами. Например, усы мужчины, листья кукурузы. Такие сравнения встречаются на страницах «Русского богатства». в рассказах «Спутники» (1911, №6, с.69, 99.), «О.Нелид»(1913, №12, с.19), «В глубине» (1913, №4, с.185) и мн. др.

В трех произведениях возникает образ ударяющего в колотушку ночного сторожа. («О.Нелид», «Из дневника учителя Васюхина», «Казачка»).

Такая особенность обнаруживается в произведениях Ф.Д.Крюкова очень часто, позволяя говорить о важнейшей отличительной черте его творчества. Она может явиться самостоятельным разделом при изучении психологии труда писателя вообще.

В нашем исследовании выявленная особенность позволяет использовать ее как метод текстологического анализа. Полезно ввести понятие «индивидуальный событийный, лексико-фразеологический авторский конвой».

Понятие текстологического конвоя встречается в монографии академика Д.Лихачева. Однако у него понятие «конвоя» специфично, проявляется по многим направлениям изучения и интерпретации текстов.

В рамках нашего исследования понятие «индивидуальный событийный, лексико-фразеологический конвой» (в дальнейшем – «конвой») обозначает набор отдельных эпизодов, лексических средств, образных сравнений, фразеологических оборотов, которые сопровождают, «конвоируют» автора в двух или нескольких произведениях. Их конкретное проявление было продемонстрировано выше.

Наблюдение логично ведет к важному выводу. Обладая банком сведений о лексико-фразеологических особенностях творчества какого-либо автора, мы получаем возможность при их многократном и бесспорном повторении в другом произведении идентифицировать его принадлежность одному автору.

По сути дела безуспешную попытку пользоваться методом «конвоя», сформулированного нами, сделал и Г.Хетсо, который сравнивал написанное Ф.Д.Крюковым и «бесспорные» произведения Шолохова. Сравнение шло по следующим направлениям: «В основу лингвистического исследования я положил сравнение: а) длины предложений, б) распределения частей речи в предложениях, в) комбинаций частей речи в предложениях, взятых из работ Крюкова, Шолохова и из «Тихого Дона».

Хетсо ожидал, что длина предложения или специфическая инверсия являются достаточным основанием для предположения, что такой неустойчивый «конвой» будет сопровождать автора всю жизнь. Он не учитывал, что стиль – понятие чрезвычайно подвижное, меняющееся в течение жизни автора несколько раз. Но самое главное – длинное предложение в процессе редактирования можно разделить на два или три коротких, а короткое, наоборот, расширить. Редакторская работа может сделать неузнаваемыми и другие детали, над которыми так основательно потрудился Хетсо. Кстати, именно так и поступал Шолохов, производя правку «Поднятой целины»: «Большие предложения... делятся на два предложения... укорачивание коснулось и авторского повествования, и прямой речи... Шолохову, однако, не нравились и слишком короткие фразы: он объединял их, в результате чего получались более распространенные простые или бессоюзные сложные предложения...»

Наконец, отдельные куски текста и даже главы можно не просто переписывать, а излагать «своими словами». А сотрудничество с ЭВМ, которая бесстрастно фиксировала желания Хетсо, подчеркивает нелепицу предпринятого исследования.

Интересно, что Хетсо не заметил смехотворных утверждений, оброненных им в своей работе: «...вероятность написания «Тихого Дона» Шолоховым около 90 процентов...» Довольно высокий процент!

Только сегодня ученику средней школы известно: «Посмотрев на фотографию, где собака играет со щенками, легко можно сказать, где на снимке собака, где щенки и сколько видно щенков. Прослушав песенку один или несколько раз, можно записать ее слова. Каждый человек может разобрать свой почерк и даже почерк своих товарищей. Все эти задачи кажутся совсем простыми, и трудно поверить, что для компьютера (во всяком случае сегодняшнего) они непосильны».

5.

Свои словечки и привычки,

Над всем чужим – всегда кавычки.

(А.Блок. Возмездие)

Автор настоящего исследования прямо и недвусмысленно называет работу, выполненную под руководством Г.Хетсо, лишенной научной методики, следствием чего явился ложный вывод, к которому он пришел. Ниже приводятся результаты сравнений «Тихого Дона» и других произведений Ф.Д.Крюкова по традиционной литературоведческой методике: без ЭВМ, без калькулятора, без арифмометра...

Использование метода «конвоя» при сравнении лексико-фразеологических образцов из «Тихого Дона» и других произведений Ф.Д.Крюкова уже с первых страниц романа дает поразительные результаты. Всего автором настоящего исследования обнаружено около 200 совпадений. Ниже приводятся наиболее характерные и очевидные – около 90 из 37-ми очерков, рассказов, повестей Ф.Д.Крюкова.

Григорий Мелехов с Митькой Коршуновым несут купцу Мохову на продажу пойманного на утренней зорьке сазана. «На площади у церковной ограды кучился народ... В кругу махал руками седенький старичок». II,19

В очерке Ф.Д.Крюкова «Около войны» читаем: «На площади у церковной ограды, базар...большой круг беседующих... В центре площади... бородатый старик».

В романе несколько эпизодов, когда Григорий, сидящий на лошади, встречается с Аксиньей. Вот два из них. «Аксинья сошла со стежки, норовя обойти коня. Григорий повернул его боком, загородил дорогу.

– Пусти, Гришка!

...Григорий, улыбаясь, горячил коня: тот, переступая, теснил Аксинью к яру.

– Пусти, дьявол, вон люди! Увидют, что подумают?

Она метнула по сторонам испуганным взглядом и пошла, хмурясь и не оглядываясь». II, 27

Второй эпизод. «Круто повернув, наезжая на Аксинью разгоряченной лошадью...

– Пусти! – крикнула Аксинья». II, 47

Аналогичные эпизоды в повестях Ф.Д.Крюкова «Офицерша» и «Зыбь». «Он делает вид, что хочет наехать на нее, – молодая, костлявая лошадка подбирает шею, шарахается». « – Пусти, Никиша... Тут, ведь, народы всякие есть... За мной сто глаз... свекор тут прошел давеча. Диверь там... Узнают – беда».

Озябшая Аксинья после ловли рыбы отогревается в копне сена. Григорий делает попытку обнять ее: « – Пусти. – Помалкивай. – Пусти, а то зашумлю». II, 35

В одном из ранних очерков Ф.Д.Крюкова «На тихом Дону» казак пытается добиться расположения соседки». – Пусти... Пусти, тебе говорят, а то зашумлю...»

В отсутствие Степана Григорий лежит на его кровати с Аксиньей. «В горнице стол, клеенка с генералом Скобелевым... Сбоку, на стене – ...фотографии. Группа казаков – чубатые головы, выпяченные груди с часовыми цепками, оголенные клинки палашей...» II, 59

Описание горницы в рассказе Ф.Д.Крюкова «В нижнем течении»: «...в чистой горенке... Я принялся рассматривать фотографии,... висевшие над столом, покрытым вязанной ска-тертью... На фотографиях были все больше группы бравых воинов... с чубами, взбитыми кверху... обнаженные шашки...»

Оскорбленный Степан не может простить Аксинью. Она приходит к Григорию со своей обидой. «Аксинья злобно рванула ворот кофты. На вывалившихся розоватых, девически крепких грудях, вишнево-синие частые подтеки... – Бьет каждый день». II,79. Для идентификации описания потребуются небольшие отрывки текста из второй книги романа: «...Смотрит на свою обнаженную грудь. Двумя пальцами левой руки она оттягивает коричневый сосок». III,11. И еще: «Он видел невысокую холмистую молочно-желтую грудь и пониклый коричневый сосок». III, 50

А вот как ведет себя в подобной сцене Ульяна из повести «Зыбь»: « – Бьет, туды его милость... Она быстрым движением расстегнула и спустила рубаху с левого плеча. Голое молодое тело, свежее и крепкое, молочно-белое при лунном свете, небольшие упругие груди с темными сосками...»

Выразительны в романе описания купцов. Не один год надо было наблюдать их жизнь, чтобы так точно, лаконично, с минимальным количеством изобразительных средств создать достоверные портреты. Несколько выписок из романа, характеризующих купца Сергея Платоновича Мохова: «...скупал и продавал краденное». II,111. «Начал скупать по хуторам щетину и пух...» Торговал всем: «...керосин, галантерея». II,112. «В смуглый кулачок крепко зажал он хутор... Что ни двор – то вексель у Сергея Платоновича: зелененькая с оранжевым позументом бумажка – за косилку, за набранную дочери справу...» «Сергей Платонович на прохладной кушетке перелистывал июньскую книжку «Русского богатства». III, 116

Сопоставим с выписками из характеристики купца Рванкина из повести Ф.Д.Крюкова «Зыбь»: «Если что приносили ему тайком, осторожно, глубокой ночью – он долго колебался... Раз десяток переспрашивал: – Да гляди, не краденное ли? Потом, перекрестившись, все таки брал и тщательно прятал». «Брал хлебом... пухом, пером». «Взять сахару, керосину, спичек и поехать. Бабы охотно покупают». «При нужде не прочь был выручить человека, давал взаймы и деньгами, и товаром. За выручку брал росту по пяти рублей на сотню в месяц». У Рванкина были разные покупатели, заходили и «купить аршина два ситца на занавеску – гостинец дочке, выданной замуж». Летом Рванкин часто лежал «на голом полке, выпустив для прохлады рубаху из штан».

Психологически достоверно описание в романе и второго купца – Емельяна Константиновича Атепина: «Читал «Биржевые ведомости»... Со служащими обращался вежливо». II, 118

Второй купец из повести Ф.Д.Крюкова «Зыбь» характеризуется так: «Дуванов читал «Биржевые ведомости»... Обращение с людьми – даже с самыми простецкими – было у него обходительное, тонкое».

Ранним летним утром Митька Коршунов ждет Лизу Мохову, собравшуюся с ним на рыбалку. «Показалось смеющееся лицо, повязанное белой косынкой. – Я через окно». II, 123

У Ф.Д.Крюкова в подобной сцене: «Из-под накинутого на голову платка смеются славные, задорные глаза... – А я в окно».

В романе десятки небольших по объему, но метких и точных характеристик героев. Они, как моментальные фотографии, привлекают пристальное внимание. Характеристика Авдеича: «На службу пошел Синилиным, а вернулся Брехом... водилась за ним с малых лет... придурь, а со службы пришел – и пошло колесом, под гору. С первого же дня, как только вернулся, начал рассказывать диковинные истории про службу свою при царском дворе... Ошалелые слушатели сначала верили, разинув рты, принимали на совесть, а потом открылось, что враль Авдеич... Над ним смеялись в открытую». II, 149

Характеристика Чичерова из рассказа Ф.Д.Крюкова «Галуны»: «Был раньше, до службы, Чичеров всегда предметом невинной потехи и веселого зубоскальства за свою простоватость, а теперь вдруг вырос... в глазах всех, стал значительным, говорил авторитетно, и слушали его с почтительным вниманием... И как прежде бывало, не только взрослые, но и дети смеялись и потешались над ним. Даже те приятели, которых он поил своей водкой, откровенно издевались, слушая как он говорил о расположении к нему командира и о своих будущих ефрейторских галунах».

Часто цитируемое критиками описание станицы Вешенской в романе: «Вешенская – вся в засыпи желтопесков. Невеселая, плешивая, без садов станица... А на север за станицей – шафранный разлив песков, чахлая посадка сосняка, ендовы, налитые розовой от красноглинной почвы, водой. И в песчаном половодье, в далекой россыпи зернистых песков – редкие острова хуторов, левад, рыжеющая щетина талов». II, 162

Перед нами – типичный образец описания Ф.Д.Крюковым чужих мест, где ему приходилось побывать. По пути от Себряковской до Калача Ф.Д.Крюков видит «Небольшие хуторки без зелени, без садов с белыми маленькими хатками, крытыми соломой... За хутором непременно грязная «колтобань» (мелкий пруд)... Нигде не видно ни деревца, ни кустика. Небольшие рощицы тополей и серебристой ивы попадаются только около станций».

О Царицыне в 1898 году : «Я походил часа два по городу. Пыльно, душно... Песочная пыль столбами ходит по улицам, слепит глаза и затрудняет дыхание. Зелени почти нет».

О хуторе Есауловском: «Хутор степной, маленький – дворов тридцать. Кругом степь, побуревшая уже от солнца... Зелени почти никакой... Пруд весь покрыт зеленой грязью, гусиным пометом и пухом. Садики очень жалкие, заморенные».

Вновь о Царицыне, но в 1911 году: «Город – большой, больше многих губернских городов, степной, без зелени... пыльный. Достопримечательностей никаких... Голая степь кругом, да горячее солнце в запыленном небе».

Достоверны сцены романа, повествующие о жизни в хуторе Штокмана. Девятая глава, части второй первой книги романа начинается словами: «Вечером у косой Лукешки в половине Штокмана собирался разный люд: приходил Христоня, с мельницы Валет в накинутом на плечи замасленном пиджаке, скалозуб Давыдка... машинист Котляров Иван Алексеевич... Резались сначала в подкидного дурака, потом как-то незаметно подсунул Штокман книжонку Некрасова». О прочитанном шли разговоры, споры. «Машинист Иван Алексеевич... спорил ожесточенно». II, 157–159

Четвертая глава повести «Зыбь» начинается словами: «Сидели в мастерской у слесаря Памфилыча, кроме самого хозяина, Рябоконев, Терпуг и однорукий Грач...» Приходили «посидеть, поболтать, перекинуться в картишки». Сын Памфилыча «прислал ему около сотни интереснейших книжек... Около этих книжек теснилась... большая и пестрая группа любителей чтения... Спорили подолгу. Ссорились, ожесточались».

После ссоры с отцом Григорий уходит из дома «перебирая в уме имена знакомых ребят, у которых можно было бы переночевать. Остановился на Михаиле Кошевом. Жил тот на отшибе». II, 167

Так же ведет себя и вынужденный уйти из дома герой повести «Зыбь»: «Терпуг прикинул в уме, к кому теперь удобнее всего было бы пройти. Больше всего хотелось бы ему увидеть Егора Рябоконева, но он жил почти в центре станицы».

Конюх генерала Листницкого «Сашка часто баловался водкой, в такие минуты бродил по двору имения... становился против окон панской спальни и хитро крутил пальцем перед веселым своим носом».

После длительной речи Сашки «пан кидал в окно двугривенный». II, 182, 183

Один из героев рассказа Ф.Д.Крюкова «Тишь» «Миша... в дни бурного запоя... зайдет против дома «с низами»... и в долгой изысканной речи, искусно пересыпанной крепкими выражениями, час-другой отчитывает Максима Семеновича». Максим Семенович тоже «вручал Мише двугривенный».

Главный герой романа собирается на службу. «В декабре Григория с сидельцем вызвали в Вешенскую, в станичное правление. Получил сто рублей на коня и извещение, что на второй день рождества выезжать в слободу Маньково на сборный пункт». II, 218

Герой рассказа «Галуны» «Перед выходом в полк получил сторублевое пособие на коня...» О герое рассказа «Силуэты» («Ратник»): «Позвали Костика в станичное правление и объявили: 9-го сентября быть на сборном пункте, в слободе Михайловке».

На сборном пункте Пантелей Прокофьевич с Григорием испытывают многочисленные затруднения и неудобства. Кроме того, «коня забраковали». II, 228

Иван Спиридонович с сыном из очерка Ф.Д.Крюкова «На тихом Дону» проходят на сборном пункте тот же путь. «Кроме того... ветеринарный врач признал строевого коня негодным...»

На смотру перед Григорием «разложены седло с окованным крашеным в зеленое ленчиком, с саквами... две шинели, двое шаровар, мундир, две пары сапог... на четыре ноги подков». II, 229

Столь же тщательно перечисляет Ф.Д.Крюков снаряжение призывника: «Седло с прибором... саквы сухарные... два чекменя и двое шаровар, шинель... две пары сапог... две пары подков».

Выразительно описание обыска у Штокмана. «Приехал становой пристав со следователем и с чернозубым мозглявеньким офицером в форме доселе не виданной... Пристав на ходу давил пальцами угнездившийся меж бровей прыщ; отдувался, испревая в суконном мундире... – Мы у вас произведем обыск. – Чему я обязан, господин следователь?.. Штокман прислонился к печке, давя кривую улыбку. Офицер перелистал страницы и бросил книгу на стол; бегло проглядел вторую. – Где у вас еще хранится подобная литература?.. На книге «вверху черная на белом углилась надпись: «Плеханов». II, 239, 240, 241, 244

К Лапину, герою повести Ф.Д.Крюкова «Шквал», «пришли полицейские чины с обыском... Пристав, заседатель и два казака... И пристав и заседатель были в тужурках... У заседателя белая шерсть на голове, не прикрывающая прыщей на коже, и шмыгающий по сторонам трусливо-вороватый взгляд». У Лапина «поднялось чувство обиды и встали наивные вопросы: почему?.. На каком основании... Однако некоторым усилием воли он заставил себя сделать веселую мину в скверной игре... Заседатель лондонское издание повертел в руках и положил на место... Пристав, занятый «Записками революционера», ляскал зубами. – А вот, позвольте узнать, где прокламации у вас хранятся».

Нет никакого сомнения, что описан один и тот же обыск.

Казарменный разговор казаков из романа: « – Теперя дома блины трескают, масленая... – Я, братушки, ноне во сне видел, будто косим мы с батей сено в лугу, а миру кругом высыпало, как ромашки за гумнами, – говорил сияя ласковыми телячьими глазами, смирный Прохор Зыков. – Косим мы это, трава так и полегает... Ажник дух во мне играет!.. – Жена теперича скажет: «Что-то мой Миколушка делает? – Ого-го-го! Она, брат, небось со свекром в голопузики играет». II, 246, 247

Послушаем казарменный разговор из рассказа Ф.Д.Крюкова «Станичники»: « – У нас теперь девки яичницу варят... Троица. – Раздражает меня этот сукин сын, – сказал с добродушной злобой Никашка, кивая головой на Андрея: – все хнычет. То насчет покоса... как там, дескать, покос без него... То насчет бабы... Скучает, мерзавец, а она там, небось... гм... да, жалмерка».

В романе описываются эпизоды первой мировой войны на территории Польши. Все они точны, говорящи. Только тот, кто видел их, мог так достоверно и описать. Крючков с казаками отправляется в разведку, у колодца они встречают босую девку с «розовыми ногами». «– Ты чего скалишься, поедем со мной. – Крючков посунулся на седле». II, 286

А вот «чудо богатыри... весело скалят зубы» из очерка Ф.Д.Крюкова: « – Пойдем! – подмигивает мой сосед краснощекой дивчине».

В романе таких мелких, точных деталей, обнаруживающих необычную наблюдательность писавшего, бесчисленное множество. Петр Мелехов встречается с Григорием. Они собираются купаться. Петр стягивает рубаху, обнажая белое тело с ровно подрезанной полосой загара на шее». II, 302

Собирается лезть в воду и Давыдка из рассказа Ф.Д.Крюкова «На речке лазоревой»: «На солнце блестит его белое тело, резко отделяясь от загара шеи и рук».

Встречаются и другие, сугубо индивидуальные детали, отражающие особенности только одного события, случайное совпадение их в разных произведениях, у разных авторов невозможно.

Вот фраза из пресловутого дневника из романа: «Вчера вахмистр Толоконников послал нас шестерых в рекогносцировку». II, 316

Есть подобный эпизод и в очерке Ф.Д.Крюкова «В углу»: «Поехали они в разъезд, на Благовещенье – шесть человек».

Отец Григория получает от него долгожданную весточку. «Ошпаренный радостью» Пантелей Прокофьевич «...сграбастал оба письма, ходил с ними по хутору, ловил грамотных и заставлял читать, – нет, не для себя, а радостью поздней хвастал старик перед всем хутором. – Ага! Вишь, как Гришка-то мой?... Первый крест изо всего хутора имеет...» II, 353

Есть аналогичный эпизод в повести Ф.Д.Крюкова «Офицерша»: «И спрятав конверт за пазуху, пошел бродить по всей станице, переполненный счастьем, гордостью и желанием излить избыток ликующего чувства перед всем миром. На улице он останавливался с каждым встречным... – Сын патрет прислал... – Очень приятно... А то во всей станице один и остался хорунжий».

Наталья собирается в Ягодное к Аксинье, мечтая упросить разлучницу вернуть Григория. Она обращается к Дуняшке:
«– Своих пойду проведаю, – солгала та и покраснела». II, 358. То же говорит и Дарье: «– Я дома у своих, должно, заночую». II, 359. «– Наталья сказала Ильиничне о том, что идет к своим». II, 359

Варвара из «Офицерши» собирается к знахарке: «Через три дня опять пошла Варвара к Ильиничне. Дома сказала, что к матери идет: мать хворает, наказывала прийти ночевать».

Выразительна сцена соблазнения Аксиньи Листницким. Его мелкая натура обнажается заключительным эпизодом. Он «поднялся на террасу дома, засмеялся радостно, довольно. Его подмывало бодрящее веселье... Я обворовал ближнего, но ведь там, на фронте, я рисковал жизнью...Надо с жадностью жить каждый миг...» II, 382

Возвращается от чужой жены и Терпуг из повести «Зыбь»: «Радостное чувство молодого самодовольства отдавалось беспокойной игрой в сердце... Хотелось крикнуть гулко и резко, засмеяться, запеть... Пусть догадаются, что идет он от чужой жены и весь охвачен ликующим ощущением великолепной жизни... Так весело, так хорошо было жить в весеннюю светлую ночь, не задумываясь брать от жизни сладкий мед ее цветов, вдыхать их пьяный аромат и не вспоминать о бесчисленных удручающих ее закоулках».

Перед анализом второй книги романа сравним интересные эпизоды. Из романа: «Вахмистр согнал с холма казаков, спешил их , поднялся к сотнику. Тот поманил Григория пальцем. – Мелехов!... У тебя лошадь добрей остальных . К командиру полка наметом». II, 267

Из рассказа Ф.Д.Крюкова «Шаг на месте»: « – Мелихов! – после долгого раздумья ухнул он своим суровым голосом. Вахмистр с красивыми наглыми глазами быстрым карьером обошел сотню и лихо осадил коня».

6.

Богат и разнообразен лексико-фразеологический конвой во второй книге романа.

В казачьи войска проникают идеи большевиков. Безуспешно ищут «виновных». «Обыск начался. Лица казаков выражали разнородные чувства: одни хмурились, недоумевая, другие испуганно поглядывали на офицеров, рывшихся в скудных казачьих пожитках, третьи посмеивались. Молодцеватый урядник, разведчик, спросил: – Да вы скажите, что ищите? Ежели покража какая, может, кто у кого видел. Обыск не дал никаких результатов. У одного лишь казака передового взвода нашли в кармане шинели скомканный листок воззвания. – Читал? – спросил Меркулов с комическим испугом, бросая вынутый листок... – Помилуйте, ваше благородие! Да я почти что неграмотый». III, 20

Сцена имеет истоком описание, опубликованное Ф.Д.Крюковым в 1910 году: «Приехали, произвели обыск, все перерыли в сундуках. – Вы чего, по крайней мере ищите? – спросил, наконец Семка. – Книг и прокламаций. –...Я неграмотный».

Сцена романа, достойная пера только видевшего ее, настолько колоритны здесь индивидуальные лексические средства: «Немцы...с ровными промежутками дали еще два залпа... Заквохтали с нарастающей силой снаряды, как буравом высверливая воздух... Ракета вскинула алое зарево...» III, 40

Была такая ночь, была такая сцена: «Оглушительно кашляют, рвут воздух, сверлят его певучим шуршаньем, тяжко бухают...ракеты».

В теплушке, направляющейся на фронт казак Грязнов рассказывает:«...бабка моя (ей в те годы за сто перевалило)... гутарит: ...В старину не так-то народ жил – крепко жил, по правилам, и никаких на него не было напастей. А ты, чадунюшка, доживешь до такой поры-времени... будет мор на людях, глад и восстанет брат на брата и сын на отца... И голод будет. Мои вон спротив этих годов в половину хлеба сеют». III, 89

Старуха и ее рассказы – не плод вымысла или обобщения. Была такая старуха, впервые она появилась в очерке Ф.Д.Крюкова «Старая левада». Она говорит: «...хорошо жили, скотины помногу водили... А сечас в нищету происходим... Земля не даст плода своего: много посеют, мало возьмут... Все восстанут, по всей земле мятеж пройдет... Сын на отца, брат на брата... – Давно живешь на свете, бабушка? – Восемьдесят шестой».

Листницкий вместе с сотней в Петрограде. Он «пошел на второй этаж, во временную квартиру, отведенную офицерам сотни. На ходу расстегивая китель, вытирая под козырьком пот...» III, 101

В рассказе «Станичники»: «И было душно, жарко, пыльно и беспокойно. В больших каменных казармах, во втором этаже, где помещалась четвертая сотня...»

Казаки патрулируют улицы Петрограда: « – Гад какой-то камнем ...шибанул и побег... Один из казаков... бил по мягко похрустывающему телу поваленного человека». III, 117–118

В рассказе «Станичники»: «И видал я даже, как она подымала каменья и шибала... Сотенного командира одним камнем ка-ак хлестанет в морду...Скомандовали в приклады, и сейчас наш взводный разлетись – ка-ак саданет...»

В романе: «Долго баюкалась в красных вагонах дремотная тишина... Поезд уже тронулся, а в вагон все прыгали казаки». III, 136–137

В очерке Ф.Д.Крюкова «С южной стороны»: «...Вереница красных вагонов с лошадьми трогается медленно и осторожно... Кучка казаков на платформе еще торгуется минуты две-три из-за подсолнуховых семечек, потом, громко стуча сапогами, бежит вслед за поездом, нагоняет его и уцепившись за подножки, некоторое время путешествует на весу... потом благополучно исчезает в чреве вагона».

Наполнена говорящими деталями сцена встречи Корнилова на вокзале в Москве: «Какая-то полная... дама семенила сбоку от него, стараясь прижаться губами к рукаву светло-серого мундира... Корнилова подняли на руки, понесли... Листницкий... успел схватиться за мелькнувший перед его глазами лакированный сапог Корнилова». III, 131

Торжественная встреча в повести «Шквал»: «Потом подхватили на руки... понесли». Встречавшие «старались подержаться за покорно колыхавшееся тело народного избранника... О.Евлампий самоотверженно державшийся за левый сапог депутата, чувствовал толчки в спину».

Вот эпизод, характеризующий обстановку I-й мировой войны в романе: «Многих недосчитались казаков... трупами легли они... Осиротели семьи Маныцкова, Афоньки Озерова, Евлампия Калинина, Лиховидова, Ермакова...» III, 192–193

В очерке Ф.Д.Крюкова «Силуэты»: «Много казацких голов легло... У Тужилина два сына были убиты, пропал без вести Федотка Фомичев, Иван Юшкин – тоже, убит Алехарка Горасин...»

Исследователи всегда с удивлением воспринимали судьбу Анны Погудко. Что побудило писавшего обратиться к ней. Есть ли у нее прообраз. Выпишем некоторые места романа, разделенные значительным количеством страниц.

Бунчук идет за Анной. «Она была немного ниже его ростом... полна ...тугой полнотой, присущей ...здоровым девушкам, немного... даже некрасива». III, 214. – Еврейка? III, 215. Бунчук болен: « – Дай мне пить... Тиф у меня? – Тиф.» III, 291. Бунчук «сказал, выпрашивая глазами прощение...» III, 294. Анна Бунчуку: «Я прошу тебя... Послушай, будь осторожен! Ты сделаешь это ради меня? Да? Я оставлю тебе лишнюю пару шерстяных чулок. Не простудись, старайся не промочить ног». III, 296

В 1915 году под редакцией Л.Андреева и М.Горького увидел свет сборник «Щит». Он был посвящен евреям, которых в то время обвиняли в безразличии к грозным событиям. Ф.Д.Крюков опубликовал в сборнике очерк «Сестра Ольшвангер», в котором изобразил действительные события из времени своей службы в 3-м лазарете Государственной Думы. Приведем выдержки из очерка:

О Софье Ольшвангер: «...некрасивая тихая девушка... – Еврейка... Пить – единственное слово выговаривали запекшиеся уста умирающих в тифозном огне... Замотал головой и глазами умолял... Помню на одной ночевке, когда мне досталось лечь в дверях... сестра Ольшвангер подошла ко мне и стала уговаривать взять ее шубу... – Право же, у меня шаль теплая, мне шуба совсем ни к чему... Было смешно и трогательно, неизменно верна себе была сестра Соня везде и всюду: вся мысль о других, менее всего заботы о себе».

Поразительно, но с генетической закономерностью выскакивают «застрявшие» в сознании автора одиночные фразы, вроде такой:

В романе: «Ели ...сытно и много». III, 280

В повести Ф.Д.Крюкова «Группа Б.»: «Ели сытно, помногу».

Рассказывают, что у одного из потомков Тамерлана, жившего больше столетия после своего знаменитого предка обнаружили врожденное искривление кости ног. Как раз на том месте, где она была сломана у Тамерлана.

Обиженные притеснениями разложившегося отряда красноармейцев Тираспольского полка, казаки устроили ночное побоище: «Тихо заплескалась рубка. Через час завершено было дело: отряд разгромлен дотла, более двухсот человек порублено и постреляно, более пятисот взято в плен». III, 322

Подобная сцена изображена в одном из ранних рассказов Ф.Д.Крюкова «Шульгинская расправа»: «Безмолвная, зверская резня закипела в станице. В какой-нибудь час все было кончено. Тысяча солдат, десять офицеров... – все были перебиты и перерезаны».

7.

Выразительны совпадения лексико-фразеологического конвоя в третьей книге романа.

С приездом невестки отставной генерал Листницкий стал строже к себе и окружающим. Он отчитывает деда Сашку: «и зловеще поманил пальцем. – Ты что же это, сукин сын?... В каком у тебя виде штаны». IV, 59

Генерал из повести Ф.Д.Крюкова «Шквал» распекает старика, явившегося «в таком виде... Генерал раздраженно ткнул пальцем в чирики и фантастический мундир старика... – Сукины дети».

После длительного отсутствия Степан Астахов вернулся в хутор: «Тяжелым хозяйским шагом долго мерил увитый белым светом месяца баз, заходил под навесы полуразрушенных сараев, оглядывал дом, качал сохи плетней... Степан одел подтяжками вислые могучие плечи». IV, 68–69

После службы вернулся в родной хутор и Гавриил Юлюхин из повести Ф.Д.Крюкова «Офицерша»: «...в расшитой рубахе...с пестрыми подтяжками, осматривал хозяйство, похаживал, заложив руки в карманы, вокруг дома и вокруг двора... кое-где трогал подгнивший столбок или похилившийся плетень. Заходил в хлевы, сараи... на задние базы».

Григорий после вечеринки скрывается от красноармейцев: «На крыльце, дыша в лицо Григорию (курчавый – М.М.) шепотом спросил: – Ты куда?... Курчавый левой рукой держал за локоть Григория». IV, 139

Так же избавляется от преследователей и Терпуг из «Зыби»: «Полицейский надвинулся на Терпуга и, когда он подался на крылец, взял было его за локоть. – Ты чего?...»

Григорий тогда сломал руку красноармейцу, а Терпуг ударом в лицо свалил полицейского на землю. В дальнейшем оба они перебирают в уме варианты безопасного бегства.

Штокман, Кошевой и Котляров едут в Усть-Хоперскую. «Вез их казак-старообрядец... У казака, несмотря на молодость, кучерявилась густейшая светло-русая борода...» IV, 249. Возница ведет рассказ о невеселой жизни хуторов: «Гляди, куда кнутом указываю... Подводчик ....заговорил опять». IV, 250, 252

Едет с таким же казаком и Ф.Д.Крюков и выслушивает очень похожий рассказ: «Жизнь стала никуда, господин, – говорит мой бородатый возница, казак раскольник... Он ткнул кнутовищем... в обгрызанные кустики... Возница помолчал и снова заговорил».

Интересную трансформацию претерпел в романе следующий эпизод. Штокман идет в колонне красноармейцев. Он заговаривает с одним из них – «земляком»: « – Откуда уроженец?... – Москвич я. – Рабочий? – Угу... – Ты что это, товарищ, все морщишься? – Сапоги трут, ссохлись. Ночью в секрете был, промочил ноги». IV, 258

Подобные диалоги ведет автор-повествователь в колонне русских солдат: « – Какой губернии? – Московской. – Фабричный? Так точно, фабричный». «Землячек черен лицом... – Ранен? – Никак нет, ноги проморозил...ноги мокрые, сапоги – во - о».

Было одно любимое сравнение у Ф.Д.Крюкова, которое «конвоировало» его в четырех (!) произведениях. Герои говорят о женщинах покоривших их воображение: «Из себя вот какая, – просто как дынька». « – А бабешка ничего, значит, была? – Просто как дынка». «...баба была: прямо дыня!» «...Баба-то какая... просто дыня».

Что-то произошло со сравнением в романе. Григорий собирается на очередную пьянку. Прохор Зыков характеризует хозяйку: «Баба сладкая, как арбуз». IV, 266. Трудно сказать, кто заменил «дыню» на «арбуз». «Дыня» – существительное женского рода, и женщине оно подходит. Но «арбуз» – мужского рода. В народе такая разница чувствовалась великолепно, о чем говорит одна из частушек:

Мой муж – арбуз,

а я его дыня.

Он побил меня вчера,

А я его ныне.

Штокман пытается остановить мятежников Сердобского полка. Он идет произносить свою последнюю речь. «Ему даже помогли взобраться на стол». IV, 317

Евстафий Спиридонович из повести Ф.Д.Крюкова «Шквал» с трудом пытается взобраться на стол, чтобы занять место оратора.

Из толпы выкрик: « – Помоги ему влезть-то, чиво стоишь».

8.

В самом начале четвертой книги романа есть вдохновенно выписаная сцена. Аксинья возвращается лугом в Вешенскую. Она уснула среди благоухающей зелени. «...Из-под куста... сочился... душок гниющей прошлогодней листвы». Неожиданно проснувшись, она видит, что рядом стоит «молодой белоусый и белозубый казак... Он ...сильной рукой обнял ее, рывком притянул к себе... – Не дерись... гляди, всякая тварь паруется». Аксинья сопротивляется, «упираясь ладонями в бурое, потное лицо казака». V, 15–17

На таком же лугу была и Ульяна из повести Ф.Д.Крюкова «Офицерша». «В дубовом кустарнике... с серой плесенью прошлогодняя ржавая листва». Она смотрит на птиц: «хорошо вам теперь парочками летать». И всадник «молодой... фуражка чуть держится на курчавых светло-русых волосах... весело оскалены зубы... Он поймал ее рукой за шею и привлек к себе... Она уперлась обеими руками ему в грудь».

Пантелей Прокофьевич подносит хлеб-соль приехавшему в хутор генералу: «Генерал Сидорин через его голову бегло оглядел толпу, звучно произнес: – Здравствуйте, господа старики! – Здравия желаем, ваше превосходительство! – вразброд загомонили хуторяне. Генерал милостиво принял хлеб-соль из рук Пантелея Прокофьевича, сказал «спасибо» и передал блюдо адъютанту». V, 114

Но Пантелей Прокофьевич был недоволен церемонией: «велико было его разочарование». V, 115

Из повести Ф.Д.Крюкова «Шквал»: «Старик Козьма Федосеевич поднес на блюде хлеб, – генерал истово перекрестился, поцеловал хлеб и передал его адъютанту... Потом генерал подошел к шеренге стариков и не сказал, а воскликнул...: – Здорово, станичники! И станичники не очень дружно, но громко и старательно прокричали: – Здравия желаем, ваше превосходительство». Но «чего-то не хватает, и такое ощущение растет в душе, будто кто-то обещал много, а дать ничего не дал».

Дарья Мелехова за убийство безоружного Ивана Алексеевича Котлярова получила «медаль на георгиевской ленточке» и «пачку хрустящих донских кредиток». Пантелей Прокофьевич спрашивает:« – Ну, а деньги, как? – Что – деньги? – Дарья удивленно приподняла брови. – Деньги, спрашиваю, куда денешь? – А это уж мое дело, куда захочу, туда и дену! – Ты в семье живешь, наш хлеб ешь». V, 121. Однако позднее Дарья «отозвала Ильиничну в горенку, сунула ей в рукав две бумажки по двадцать рублей». V, 123

В очерке Ф.Д.Крюкова «Силуэты» женщины получают пособие за мужей, служивших в армии. «Было немало свар в семьях из-за этих денег: старики требовали, чтобы деньги шли в семью, а бабы норовили припрятать их особо... Но Марина умела ладить с снохами, они отдавали ей деньги, а она отделяла частичку им – на наряды сверх обычной сметы».

Не будем воспроизводить местами натуралистичную сцену неудачного аборта Натальи в романе. Она в основных деталях повторяет аналогичный эпизод повести Ф.Д.Крюкова «Офицерша».

Любопытен несколько переосмысленный эпизод. Вернувшийся с фронта Христоня рассказывает: «Скобельнули меня поперек пуза доразу две пули. И до се там, возле кишок сидят... В Тишанской в лазарете лежал. Доктор такой шустрый... обругал он меня, а на побывку отпустил на неделю». V, 175–176

Герой рассказа Ф.Д.Крюкова «Четверо» повествует о ранении: «Пощупал пальцами, нашел входное отверстие... Выходного не нашел... Фельдшер прошел пальцами по ноге... – В Мерденек надо, в лазарет... К весеннему севу и домой, может, попадешь. – Пуля вошла, понимаешь, и по кости спустилась под коленку, а выйти не могла».

В хуторе на побывке Григорий Мелехов. Он «смастерил Мишатке ветряную мельницу...дочери искусно сделал крохотную коляску с вращающимися колесами...» V, 177

В рассказе Ф.Д.Крюкова «Четверо» после трудного дня у костра засыпает Семен Уласенков. Голос его случайного товарища «становился похожим на дребезжащее шуршание детской самодельной повозочки, которую он, Семен, смастерил весной Яшутке. Вот он, милый Яша, бежит – шлепают босые ножки по твердому солонцу улицы, скрипит-гремит сзади повозочка».

В Новороссийске Григорий встретил знакомого казака. «На огромной фурманке он вез к пристани ворох накрытого брезентом печеного хлеба... Он (Григорий – М.М.) выпросил у возчика два мешка, сложил в них хлеб... Григорий, не раздеваясь, крупными ломтями порезал буханку хлеба, пошел в сарай к лошадям. Хлеб разделил поровну, всыпал своему коню и Прохорову». V, 280–281

В голодном Петрограде в очерке Ф.Д.Крюкова «Обвал» седок спрашивает извозчика, чем он кормит лошадь. « – А кормим хлебом. – Как хлебом?... – У нас хозяин все время солдатским хлебом шесть лошадей кормил... Хлеб есть, как это не быть хлебу...Придет солдат из Измайловского полка – «...есть, мол, хлеб, приезжай к такому-то часу». Едет без всякой опаски. Накладет воз – телега такая у него – ящиком...Закроет газетами, везет».

Прохор Зыков, присутствовавший на свадьбе Дуняшки и Михаила, рассказывает: «Ну, девка, и свадьба была!... За ужином, видела, что было? Жареная курятина да кислое молоко... Хотя бы капелюшечку самогонки выставили, черти...Я теперича на эти новые свадьбы не ходок. На собачьей свадьбе и то веселей, там хоть шерсть кобели один на другом рвут, шуму много, а тут ни выпивки, ни драки». V, 317

Герой очерка Ф.Д.Крюкова «В глубоком тылу» рассказывает: «Устроится ли это так, чтобы не чувствовалась тоска при воспоминании о зеленом вине? – До чего дожили: свадьбы справляем на вишневом соку да на кислых щах!.. Ни песен сыграть, ни поплясать не вздумаешь. Приятель и товарищ мой по начальной школе...говорил мне это с полуиронической усмешкой над собой».

Незаметно уходит в романе из жизни Евгений Листницкий. Прохор рассказывает о нем: «...до Катеринодара дотянул, там его супруга связалась с генералом Покровским, ну, он и не стерпел, застрелился...» V, 372

В повести «Зыбь» офицер страдает от неразделенной любви. Его денщик рассказывает: «Вашбродь, – говорю, – я вам... найду... утробистую бабочку, не к этой приравнять... «Пошел вон», – говорит... Опосля слышу: застрелился...»

В романе великое множество маленьких картинок – сочных, ярких, необыкновенно правдоподобных. Они вызывают доверие и искреннее восхищение читателя, поражающегося точности описания. Григорий спешит на свою последнюю встречу с Аксиньей. Через несколько часов ее сразит случайная пуля. Григорий перелез плетень астаховского база. «Он слышал... частые удары сердца. Аксинья... подошла к окну. Он... услышал... сорвавшийся с губ ее невнятный стон». V, 471

Терпуг из «Зыби» подходит к дому Ульяны. «Стучало частыми ударами сердце». Терпуг уловил «чуть слышный стон или вздох томительного счастья».

Григорий Мелехов наблюдает, как в банде Фомина казаки расправились с красноармейцем: «Третий распялил на вытянутых руках снятую с красноармейца теплушку, сказал:« – Обкровнили левый бок...липнет к рукам... – Обомнется, это не сало, – спокойно сказал хрипатый...» V, 411

Филипп из рассказа Ф.Д.Крюкова «Гулебщики» попал рукавом нового кафтана в грязь. Никита утешает его: «...нехай подсохнет, тогда сам обомнется! ...Ведь это не сало».

Так же утешают и сотника из рассказа «Мечты»: «Это не сало, помял – оно отстало».

«Это не сало: помял, она отстала, – отвечал он».

9.

Любопытны совпадения пословиц, поговорок, сугубо индивидуальных идиоматических сочетаний. Присутствуй только они в романе «Тихий Дон» или только в. творчестве Ф.Д.Крюкова, не было бы предмета разговора. Однако без труда можно заметить, что все они сугубо индивидуальны, не встречаются в произведениях других авторов, словарях и энциклопедиях.

Роман: «Расходилась, как бондарский конь». II, 238

Ф.Д.Крюков «Зыбь»: «Как бондарский конь под обручами».

Ф.Д.Крюков «Офицерша»: «Как бондарский конь под обручами».

Роман: «Я тебя...в упор не вижу». II, 54. «Они в упор тебя не видют». III, 361

Ф.Д.Крюков «Офицерша»: «В упор человека не видишь».

Роман: «Слово – олово». IV, 150

Ф.Д.Крюков «Пособие»: «Мое слово – олово».

Ф.Д.Крюков «Итальянец Замчалов»: «Мое, – говорит, – слово – олово».

Роман: «Ну, была не была – повидалася». V, 62

Ф.Д.Крюков «Страхи»: «Была не была – повидалась».

Роман: «Режь – кровь не потекет». III, 90

Ф.Д.Крюков «В час предрассветный»: «Режь – кровь не потекет».

Ф.Д.Крюков «Станичники»: «Режь – кровь не потекет».

Ф.Д.Крюков «Старая левада»: «Режь – кровь не текет».

Роман: «Ты, Игнат, какой губернии? – Шацкий. – А-а-а... шацкие – ребята хватские: в драке семеро на одного не боятся лезть. Это не в вашей деревне... телушку огурцом зарезали?» III, 357–358

Ф.Д.Крюков «Урожай»: «Шацкие – ребята хватские, семеро одного не боятся».

Ф.Д.Крюков «Без бумаги»: «Телушку огурцом резали»

Ф.Д.Крюков «В глубоком тылу» : «Огурцом все телушку режем»

Некоторые другие «мелочи».

Роман: Подтелков «называл Григория то на «ты», то на «вы».III,199

Ф.Д.Крюков «Казачка»: «Она говорила ему то «ты», то «вы».

Ф.Д.Крюков «Из дневника учителя Васюхина»: «Я ей говорил то «вы», то «ты».

Роман: Мишка Кошевой неожиданно встречает вернувшегося из плена Степана Астахова. «В разговоре все время называл его на «вы», смутно ощущая какую-то невидимую грань, разделявшую их». IV, 65

Ф.Д.Крюков «Из дневника учителя Васюхина»: «...говорит мне «вы», и все как-то конфузится».

Петр Мелехов в разговоре с Фоминым «униженно и подобострастно улыбался, но с «вы» незаметно перешел на «ты». IV, 150

Ф.Д.Крюков «Казачка»: «Она говорила студенту сначала «вы», а потом перешла незаметно на «ты».

Роман: «Он...говорил мягко, сглаживая шипящие, вместо «ц» произнося «с»: «селый полк»,«месяс» выходило у него». IV, 137

Ф.Д.Крюков «В глубоком тылу»: «Кавалерист, у которого украли в поезде сапоги, убеждает попутчика, «вчистую» отпущенного из армии, продать ему свои: « – Ведь вам не так нужно... вы ведь вчистую? – Систую, – сказал... эстонец».

Роман: Митька чистит коровий баз. «Белая папаха чудом держалась на его затылке». III, 224

Ф.Д.Крюков «Офицерша»: «Сбитая набекрень папаха лишь чудом держалась на голове».

10.

В творчестве Ф.Д.Крюкова отмечается удивительная особенность. Почти в каждом произведении, часто по два-три раза, его преследовало одно слово – «зыбь». «Конвой» был настойчивый и постоянный. Встречается слово «зыбь» в различных вариантах: «зыбкая грань», «мелкая зыбь», «тяжкая зыбь», «разбегающаяся зыбь», «сизо-зеленая зыбь», «крупная зыбь», «зыбкие лучи», «зыбкое серебро», «лежала зыбь», «зыбкая сетка дождя»... И множество других сочетаний со словом «зыбь». Больше того, одно из центральных произведений Ф.Д.Крюкова так и называется «Зыбь». Логично предположить, если бы он написал роман, слово «зыбь» отмечалось бы и там.

В ранних рассказах М.Шолохова слово «зыбь» не встречается ни разу. Даже в его пассивном словарном запасе слово «зыбь» отсутствовало.

В окончательном варианте романа «Тихий Дон» слово «зыбь» встречается 20 раз:

II, – 13, 23, 32, 132, 231, 237, 375

III, – 74, 145, 197, 232, 253

IV, – 62, 145, 161, 263, 310

V, – 128, 300, 434

В первоначальном тексте романа слово «зыбь» встречалось еще чаще. К.Прийма описывает более двухсот машинописных страниц романа, хранящихся ныне в Пушкинском доме АН СССР.

Представлены образцы правки текста романа, произведенной М.Шолоховым. Вот как в интерпретации Приймы выглядит правка одной из страниц третьей книги романа. «В первом абзаце, в фразе: «...там, где пробегала текучая воздушная струя, ковыль молитвенно клонился, и на седой его хребтине долго лежала зыбкая чернеющая тропа», Шолохов вычеркивает слово «зыбкая». Вычеркивает потому что оно диссонирует со словами «чернеющая тропа». Правдивость, точность изображения этого явления природы потребовали снять нюанс «зыбкости».

По другой причине убирал Шолохов из первоначального текста слово «зыбь». Он тоже обратил внимание на его обилие в произведении, что могло послужить отличительной приметой.

Точно так же в тексте романа производились замены испугавших почему-то Шолохова некоторых личных имен и географических наименований. Например, в первоначально опубликованном тексте романа читаем: «Оглядел Пантелей Прокофьевич пустующие полки... помялся – Погоди, Вихтор Констентинович...» 1928. Сегодня: « – Погоди, Емельян Констентиныч». III, 68

Что заставило Шолохова вздрогнуть, и в художественном произведении с вымышленными личными именами произвести такую замену? По свидетельству Гуры, таких замен в романе было много.

11.

Фантастические, чудовищные для советской литературы, «оговорки» в «Тихом Доне» стали очевидными для читателей и критиков уже в журнальной публикации. Шолохов заметил их только в 1950 году, когда вместе с К.Потаповым готовил очередное издание романа. Приведем сравнения текстов из романа «Тихий Дон» первых публикаций и редакций после 1950 года.

«К концу апреля Дон на две трети был очищен от большевиков». «Октябрь», 1929, №1, с.63

После 1950 года: «К концу апреля Дон на две трети был оставлен красными». IV, 9

«Почти весь Хоперский округ был освобожден от большевиков». «Октябрь», 1929, №1, с.71

После 1950 года: «Красные уходили к границам Саратовской губернии. Почти весь Хоперский округ был оставлен ими». IV, 19–20

Красноармеец в толпе: «...Я сам у Подтелкова в отряде был, – хрипел он, дергаясь и пьяно кидая руками». «Октябрь», 1929, № 1, с.69

После 1950 года: « – Я сам у Подтелкова в отряде был, – хрипло кричал он, широко кидая руками». IV, 111

«Весь курень провоняли духом своим мужичьим, то-то оно говорится – «Русь вонючая» – ну и воистину», – недовольно бормотала Ильинична. «Октябрь», 1932, № 1, с.15

После 1950 года: «Весь курень провоняли духом своим мужичьим, – недовольно бормотала Ильинична». IV, 134

Ильинична видит приближающихся к дому красноармейцев, велит Наталье лечь в постель, притвориться больной. Ильинична разговаривает с красноармейцем: « – Тифозная? – Да. – Ну, счастье ее! Была бы здорова, мы бы ее распатронили. И улыбаясь, вышел из кухни». «Новый мир», 1937, №11, с.33

После 1950 года: « – Тифозная? – Да. Красноармейцы поговорили о чем-то вполголоса, покинули кухню». V, 39

«Станицы и хутора гудели. Вверх ногами летели Советы, и наспех выбирались атаманы». 1928.

После 1950 года: «Станицы и хутора гудели. Свергали Советы, и наспех выбирали атаманов». III, 322–323

«Хотя до последних лет Шолохов не подвергал своих книг капитальной переработке, но при каждом новом издании пересматривал их, выправлял текст, вносил исправления политические, стилистические, языковые, порою весьма существенные, вычеркивал отдельные места, обороты речи, абзацы, нередко целые страницы, переставшие удовлетворять его в идейном или художественном отношении. В четырех книгах «Тихого Дона» сделаны тысячи языковых и стилистических поправок».

И все же подобные перлы остаются в романе поныне. Например, рассказ о Мишке Кошевом, наказанном военно-полевым судом белогвардейцев в станице Каргинской. В авторской речи: «Первого выпороли Александрова – сына грачевского попа. Рьяным слыл большевиком, по делу расстрелять бы, но отец – хороший поп, всеми уважаемый, решили на суде всыпать поповскому сыну десятка два розог». III, 391

Как люто надо было ненавидеть Советскую власть, чтобы написать такие слова. Не в речи персонажей, не в горячем споре противников. Нет, в спокойном повествовании автора.

Именно таким человеком и был Федор Дмитриевич Крюков, который не понял и не принял революции, сознательно отдавший свое перо на борьбу с ней. Остается только удивляться, почему не отсохли руки писавшего и переписывавшего ядовитые слова.

Показательны заключительные строки рассказа Шолохова «Пастух»: «...Дунятка обочь дороги шагает, в город идет, где Советская власть, где учатся пролетарии для того, чтобы в будущем уметь управлять республикой. Так сказано в книжке Ленина».I, 56

Рассказ был написан в 1925 году. Откуда же появилась такая «раскованность», «свободомыслие», «личный взгляд» на проблему всего через год, когда началась работа над «Тихим Доном»?...

Стоит ли удивляться, что первые читатели «Тихого Дона» сразу же разглядели кощунственные выпады и были возмущены ими. Уже в предисловии сборника «Михаил Шолохов» (М., Никитинские субботники, 1931) говорится, что в «Тихом Доне» не возникает необходимого «классового противопоставления». с.26

А Е.Ф.Никитина заявляет: «М.Шолохов удовлетворял читательским интересам как правого, так и левого лагерей». с.67

Такие же наблюдения были и у И.Машбиц-Верова: «И вот что особенно любопытно», когда Шолохов дает речь казаков, она жива, убедительна... «Наоборот, речь профессионала-революционера рассыпается пустыми, как хлопок словами». с.157

Подобных высказываний, зафиксированных в партийно-советской печати тех лет, – множество.

Однако в дальнейшем изучение «Тихого Дона» пошло совсем по другому пути. Понятно удивление и попытки объяснения такого положения отдельными литературоведами. «Вполне вероятно,... что столь затянувшаяся разгадка тайны «Тихого Дона» вызывается не только сложностью замысла этой книги, но и методикой изучения ее: «Тихий Дон» изучается как некая изолированная данность, как возвышенность среди ровной долины...»

12.

В романе присутствуют по крайней мере три выразительных сквозных приметы, которые отмечаются на протяжении всего повествования и свидетельствуют о том, что Шолохову пришлось в заключительных книгах романа пользоваться различными текстами, сюжетно и композиционно не связанными с судьбами героев романа, которые он подгонял под уже опубликованные книги произведения.

Примета первая. Во второй книге романа читатели узнают: «Был у Григория один, ему лишь свойственный маневр, который применял он в атаке... С детства Григорий был левшой. Он и ложку брал левой рукой и крестился ею же... В атаке Григорий пользовался всегда с неизменным успехом этим преимуществом... Когда до противника оставался какой-нибудь десяток саженей... Григорий крутым, но мягким поворотом заходил справа, перебрасывая шашку в левую руку». IV, 231

В четвертой книге романа Прохор Зыков рассказывает о Григории: «Возле одного местечка повел он нас в атаку. На моих глазах четырех ихних уланов срубил. Он же, проклятый, левша сызмальства, вот он и доставал их с обеих сторон». V, 304

Казалось бы, все ясно. Все, да не все. Выясним поведение Григория в подобных ситуациях в первой книге романа.

«Вдоль железной решетки сада... бежал австриец... Григорий догнал его... Раскаленный безумием... занес шашку. Австриец бежал вдоль решетки, Григорию не с руки было рубить...» II, 270

Показателен и эпизод с венгерским офицером: «Григорий дернул поводья, норовя зайти с подручной стороны, чтобы удобней было рубить, офицер, заметив его маневр, выстрелил из-под руки». II, 331

Здесь Григорий не перебросил в левую руку шашку, хотя с «детства» владел описанным приемом.

Любопытна вторая примета, тоже прослеживающаяся на протяжении всего романа.

«Разбитый сном добрался Григорий до конюшни, вывел коня на проулок... Над Доном – туман... Григорий долго стоял у воды. С конских губ ронялась дробная капель... Возле конюшни столкнулся с матерью... – Коня поил? – Поил...»II, 24

Петр собирается в лагеря, просит отца напоить Гнедого.
«– Гришка к Дону сводит. Эй, Григорий, веди коня...» II, 25

В третьей книге романа читаем: «Григорий Мелехов не застал в хуторе никого из казаков. Утром он посадил верхом на коня своего подросшего Мишатку, приказал съехать к Дону и напоить». IV, 290

В четвертой книге романа Григорий говорит о дочери Поле: «Ее, девичье, дело – полы подметать, воду бабке носить из Дону в маленькой ведрушенке...» V, 178

О чем говорят приведенные выписки? Во дворе не было колодца, приходилось всякий раз идти к реке. Однако уже первый косвенный намек на наличие колодца в подворье Мелеховых находим в главе XХII первой части романа. На свадьбе Григория «Петро, через меру хлебнувший водки, лежал на арбе, снятой с передка, и стонал... Дарья... ошалелому от неожиданности, вылила Петру на голову цибарку колодезной воды...» II, 102–103

Дальше – больше. Возвращающийся домой Григорий видит «хутор, знакомые квадраты кварталов, церковь, площадь... Кровь кинулась Григорию в голову, когда напал глазами на свой курень. С база – поднятый колодезный журавль словно кликал, вытянув вверх серую вербовую руку». III, 268

В четвертой книге романа возвратившийся после отступления домой Пантелей Прокофьевич обнаружил, что «снаряд вырыл неглубокую воронку возле колодца, развалил сруб и переломив пополам колодезный журавль». V, 222. Домашние «очистили стряпку, колодец. Старик сам спускался в него...» V, 224

Ясно, для того, чтобы искупать коня, его лучше всего свести к Дону. Но чтобы напоить или принести ведро воды для приготовления пищи, проще вынуть ее из колодца. Ведь от куреня Мелеховых – «к воде спуск дурной». II, 24

И здесь произведение приходилось кроить из различных кусков текста.

Третья примета. В первой книге навязчиво упоминается серьга, которую Пантелей Прокофьевич носил в ухе.

«Пантелей Прокофьевич... носил в левом ухе серебряную полумесяцем серьгу». II, 13

«Старик, посверкивая серьгой, пошел искать отметину». II,49

«Он ворошил кудрявую смолу бороды, подергивал в волнении серьгу». II, 72

«Пантелей Прокофьевич крутил головой. Серьга дрожала в ухе, скупо поблескивая». II, 90

«Пантелей Прокофьевич ругался, сверкал серьгой».II, 97

На свадьбе Григория «Пантелей Прокофьевич стоял на табурете... Вместо ног у него плясали губы, не находившие себе покоя, да серьга». II, 108

«Пантелей Прокофьевич сморщил нос и дернул в ухе серьгу». II, 150

Все. В дальнейшем повествовании, т.е. во 2-й, 3-й и 4-й книгах серьги в ухе Пантелея Прокофьевича уже нет, хотя у некоторых других героев она на своем месте, и всегда замечается автором.

Больше того, обратимся к детальному описанию мертвого Пантелея Прокофьевича: «Бледные, осунувшиеся щеки Пантелея Прокофьевича заросли седой щетиной, усы низко нависли над ввалившимся ртом, глаза были полузакрыты, и синеватая эмаль белков уже утратила искрящуюся живость и блеск». V, 268

О серьге нет и помина, хотя по казачьему обычаю Григорий должен был снять ее для хранения в семье, как реликвию.

13.

Любопытны факты, связанные с пребыванием М.А.Шолохова в рядах комсомола. В литературе распространено справедливое мнение, что Шолохов в 1920 году вступил в комсомол.

Приведем некоторые свидетельства. «С М.А.Шолоховым я жил вместе в ст. Каргинской в 1920–1923 гг... В конце 1920 года в станице организовалась комсомольская ячейка. Шолохов был одним из активных комсомольских работников и организаторов этой ячейки».

Еще: «1919–1920. Вступает в ряды РКСМ».

Ю.Лукин, близко знавший Шолохова, рассказывает, что изучая факты его биографии, он окунулся «в атмосферу комсомольской рабфаковской юности Шолохова...»

Однако в начале 1965 года Шолохова посетили комсомольские работники. «Гости попросили М.А.Шолохова рассказать о том, как прошла его комсомольская юность. – Я ведь, ребята, не был в комсомоле, – ответил он. – Рано повзрослел: продкомиссар – это была большая должность... Потом вступил в партию».

Впервые сведения о том, что Шолохов в 1922 был приговорен к расстрелу (видимо, мера наказания сильно преувеличена), который позднее заменили условным наказанием, были опубликованы в 1973 году. Е.Поповкин рассказал об одной поездке с Шолоховым на Хопер. «На обратном пути он тронул плечо шофера, попросил свернуть к небольшому хутору. Вызвал из хаты подвижного низкорослого казака. – Садись, дело есть! Ехали лугом, и Михаил Александрович, посмеиваясь, спросил нашего нового спутника: – Места тебе знакомые? Ну-ка расскажи... Вел меня здесь? – Вел. – Куда? – На расстрел. – С винтовкой? – А с чем же?! Не с цепком... Шолохов довольно посмеивается. Оказывается, он и впрямь был приговорен в те дни, когда служил в продотряде, к расстрелу «за превышение власти». Грубо обошелся с твердозаданцем... Потом, продержав семнадцатилетнего паренька двое суток в холодной, заменили ему расстрел двумя «условными» годами».

Подробнее и правдоподобнее история суда над М.А.Шолоховым изложена в книге Ивана Данилова, состоящей из отдельных новелл. Ниже приводится полностью одна из них, озаглавленная «Суд».

« – Судили его, Шолохова-то... Как-же, было! Допустил промашку, когда работал налоговым инспектором. Мельницы учитывал по хуторам, и у нас, в Пустовском, проглядел одну ветрянку. А Маша, то есть Мария Петровна по-нынешнему, тоже в продовольственной канцелярии работала, взревновала: дошли до нее слухи, якобы он сознательно скрыл мельницу у казака, потому что у того дочь дюже красивая. Ну, и написала она на него заявление. Был суд... Оказалось, никакая девка в том деле не была замешана, а произошла просто ошибка. Так Шолохов и сказал на суде: «Оплошку свою признаю и прошу меня простить. Я еще буду полезен Советской власти». Учли его молодость. Да и он не обманул о пользе своей.

Это рассказывает Игнат Семенович Маноцков, к которому часто захаживал Шолохов.

Другой хоперец Петр Трофимович Шапров поправляет: – Не, это выдумка. Я же сам букановец. Там рос, там в школу ходил, когда Шолохов работал продкомиссаром... В тюгулевку, правда, Михаила забирали. Увозили в Кумылгу. За жеребца... Был у моего дяди жеребец серый, в яблоках. Вот и позавидовал на него Шолохов. Пришел к дяде и говорит: «Давай поменяемся: я тебе пару наилучших быков, а ты мне коня своего». Дядя, не будь дурак, и согласился – быки-то нужнее в хозяйстве... Только недолго молодой комиссар покрасовался на сером в яблоках. Шукнул кто-то про обмен в милицию. Шолохова цап-царап и увезли. А он оттуда со своим нарочным, был, значит, у него нарочный, присылает дяде записку: «Коня забери обратно, быков немедленно поставь на место...» Приехали с проверкой, ничего не подтверждается. Он, Шолохов-то, вишь как чисто все обставил...

Впервые о суде над Михаилом Шолоховым слышал я лет тридцать назад от Ивана Ильича Осина, заведовавшего тогда районо в Кумылженской: – Я был секретарем, когда судили Шолохова. Пересолил он однажды. Круто обошелся с твердозаданцем... Парень был горячий. Да это и по книгам видно, холодному человеку такого не написать... Приговорили тогда его к расстрелу за превышение власти. Но потом простили.

Только это, последнее свидетельство, основано на реальном факте. Все другие, надо думать, – легенды и, как положено в народных сказаниях о своих героях, Шолохов всегда в них остается неуязвимым».

Наконец, в 1986 году «в архиве Вешенского районного военного комиссариата в личном деле М.А.Шолохова обнаружена неизвестная автобиография, написанная 5 апреля 1949 года». Есть в ней такая фраза: «В 1922 г. был осужден, будучи продкомиссаром, за превышение власти: 1 год условно».

В признании М.А.Шолохова – существенная неточность: он никогда не был продкомиссаром. Продкомиссар – была очень большая должность. В 1922 году в Верхне-Донском округе был всего лишь один продкомиссар – т. Шаповалов. А Шолохов был станичным налоговым инспектором. Продкомиссар мог превысить власть – она у него была реальной. Налоговый инспектор, многократно подчиненный и контролируемый, превысить власть не мог. Он мог использовать свое служебное положение в корыстных целях. Всего лишь.

Потребуется уточнение и еще одной детали. В многочисленных источниках, в т.ч. написанных самим Шолоховым, утверждается, что он служил в продотряде. В продотряде Шолохов не служил никогда. Шолохов начал работать в продовольственных органах Донпродкома со 2 декабря 1921 года. А продотряды были ликвидированы в связи с переходом к новой экономической политике декретом ВЦИК от 21 марта 1921 года.

Описанные факты постоянно беспокоили Шолохова. Дошло до того, что он с помощью Приймы решил прикрикнуть на «неразумных» литературоведов. Прийма говорит Шолохову: « – Первое, что хотелось бы уточнить, касается биографии... Некоторые, да и наш незабвенный Александр Серафимович (ах, какой убийственный сарказм – М.М.), утверждают, что вы были организатором комсомольской ячейки в хуторе Каргине. А мне из давнего разговора с вами помнится, что такого не было.

Шолохов строго посмотрел на меня, сдвинув лохматые брови, и твердо сказал: – Юность моя сложилась так, что я действительно не был в комсомоле. Вступил сразу в партию. И мне непонятно, зачем надо приукрашивать мою биографию и приписывать то, чего не было. У нас некоторые литературоведы отличаются на этот счет легкостью мысли необыкновеннейшей».

Почему же так настойчиво утверждалась такая версия? Все объясняется просто. Уже нашелся в окружении Шолохова человек, сделавший логичный вывод: Шолохова судили за уголовное преступление, а Устав РКСМ и в 1922 году предполагал исключение из комсомола за подобные деяния.

14

Налево беру и направо,

и даже без чувства вины,

немного у жизни лукавой,

и все – у ночной тишины.

(А.Ахматова. Поэт).

В октябре 1928 года журнал «Октябрь» завершил публикацию первых двух книг романа «Тихий Дон». А в ноябре в журнале появились первые главы кубанских очерков В.П.Ставского «Станица». В 1930 году появилось продолжение очерков – книга «Разбег». О чем «Станица» и «Разбег» В.П.Ставского? В январе 1928 года в станицу Вальяновскую (Васюринскую) приезжает автор-повествователь. Одновременно с ним сюда же приезжает и бывший есаул Дзюба, замышляющий вместе с поручиком Евгением Шульгой поднять восстание. Они деятельно пытаются осуществить свои планы, привозят оружие, ведут подрывную клеветническую кампанию. Однако и автор-повествователь не сидит сложа руки. Он быстро находит опору в беднейшей части станицы, умело группирует вокруг себя преданных делу колхозного строительства людей.

В.П.Ставский художнически зрело рисует процесс идейного созревания крестьян, отчаянного сопротивления кулачества. Заканчиваются очерки арестом кулаков. Есаулу Дзюбе удается бежать. Такова фабула очерков, которая сама по себе может говорить и о многом, и ни о чем. Имеет смысл обратиться к анализу конкретных образцов текстов очерков В.П.Ставского и романа «Поднятая целина».

Макар Нагульнов пытается сломить сопротивление хуторян, противившихся засыпке семенного зерна: « – Вот ты, к примеру, Константин Гаврилович, ить пудов триста намолотил осенью! – А хлеб ты сдавал за меня государству? – Сколько ты сдал? – Ну, сто тридцать. – Остатний где? – Не знаешь, где? Съел. – Брешешь... Ты вези хлеб, а то плохо тебе будет!» VI, 184

Председатель Темнов в «Станице» ведет аналогичный разговор: «– Так вот, гражданин Гребенюк, у вас шестьдесят пудов хлеба, и вы должны половину продать... – Не продам я хлеба, это у меня только для себя хлеб! – Я тебе приказываю продать. А то будешь еще сидеть». С, 24. Гребенюк вторую ночь провел в стансовете за отказ продать хлеб. Нагульнов тоже запер в конторе трех колхозников, не сдавших хлеб.

«Нагульнов на собрании ячейки предложил было произвести обыск у наиболее зажиточной части хуторян, не засыпавших семзерно, но этому воспротивился Давыдов, Дубно...» VI, 183

В станице Вальяновской старший милиционер Бараненко убежденно говорит: « – Да они все хлеб попрятали. Обыскать их всех подряд, душа с них вон... Долго пришлось растолковывать, что так не годится». С, 23

В Гремячем «по хутору поползли слухи, что хлеб собирают для отправки за границу». VI, 181. На собрании в Вальяновской раздается чей-то провокационный выкрик: «А куда это столько хлеба идет, за границу, что ли?» С, 33

Напряженная обстановка в Вальяновской создается Ставским говорящими деталями. «В прохладных гулких коридорах стансовета толкалось по полсотни хлеборобов, галдевших шумно и горячо и замолкавших при моем приближении». С,23. Отмеченный мотив повторяется в очерках еще раз: «Вечером я тихонько шел по двору станичного совета. На балкончике беседовали тыждневые (дежурные – М.М.). – Он и говорит – нанизать их всех на вилы, хай им бис. Голоса примолкли. Кто-то тихо сказал: – Тогда надо было воевать, когда наши были... Вот теперь и мучайся. Сейчас самим начинать – ничего не выйдет. Надо ждать, когда придут». С, 104

Сцена повторяется в «Поднятой целине»: «Домой Давыдов возвращался один. Возле база Лукашки Чебанова... сидели казаки, оттуда доносился оживленный говор: – Сколько ни давай, сколько ни плати – все им мало. А другой говорит: – Зараз проявились у Советской власти два крыла. Когда же она сымется и улетит от нас... – Тсс! Давыдов, – послышался тревожный шепот». VI, 228

В характере Островнова, одного из героев «Поднятой целины», отмечается стремление вести хозяйство на научной основе. У него – грамота земельного управления, добротное хозяйство. «Вот, к примеру, выписывал я агрономовский журнал...» – говорит он Давыдову. VI,114.. Кулак Прасол из «Станицы» рассуждает: «Государству нужно богатое сельское хозяйство. Вести его надо научно. На угольнике ...лежала стопка «Правды» и «Известий», толстый агрономический журнал». С, 62

Жизненному образу Андрея Разметнова во многом способствуют детали его жизни, предшествующей основному действию романа. Потрясенный читатель узнает, что «...после разгрома отряда Подтелкова... белые казаки, хуторяне Андрея, мстя ему за уход в красные, люто баловались с его женой...» В предсмертной записке Евдокия писала Разметнову: «Споганили меня, проклятые, смывались надо мной». VI, 41–42

Эту же историю рассказывает автору «Станицы» Гринчиха, с которой у В.П.Ставского сохранилась длительная дружба: « – Ах, у меня история тяжелая... Осталась я в восемнадцатом году одна с четырьмя маленькими и дочкой девятнадцати лет. Муж с двумя сынами в Красную Армию пошел... Дочку поймали на степу, а ночью кучкой... – Тетка Софья, твою дочку опоганили, – кликнула мне соседка». С, 63

Позднее Гринчиха – С.И.Гринченко – стала передовой колхозницей, присутствовала на I съезде писателей СССР, беседовала с А.М.Горьким. На второй день работы съезда многие центральные газеты поместили снимок, запечатлевший их беседу. «Правда» поместила снимок на первой полосе с надписью: «На съезде: А.М.Горький беседует с Софьей Иовной Гринченко – героиней книги Ставского «Разбег».

Большое место отведено в «Поднятой целине» статье И.В.Сталина «Головокружение от успехов» («Правда», 1930, 2 марта). «Вечером на закрытом заседании партячейки Давыдов, нервничая, говорил: – Очень даже своевременно написана статья товарища Сталина». «По поводу статьи всюду возникали великие сборища. Всяк толковал по своему, в большинстве так, кому как хотелось». VI, 220, 221

Глава «Земля» в «Станице» начинается словами: «Статья Сталина о хлебных затруднениях была дана чрезвычайно вовремя. Она отвечала на многое множество недоумений, которые копошились в голове работников и которые не с кем было разрешить в станице». С, 114

В очерках название статьи отсутствует. В 1928 году И.В.Сталин трижды выступал в «Правде» по вопросам сельского хозяйства. Два других подобных документа были впервые опубликованы в 1949 году, в 11-м томе сочинений И.В.Сталина. В очерках скорее всего речь идет о докладе И.В.Сталина на собрании актива Московской организации ВКП(б) 13 апреля 1928 года, опубликованном в «Правде» 18 апреля 1928 года.

В «Поднятой целине» – десятки других, мелких деталей-перекличек с очерками Ставского.

«...Семья – одиннадцать душ, мал мала меньше». С, 57

«У Гаева детей одиннадцать штук». VI, 65

«За желтой занавеской кто-то упорно возился, председатель украдкой поглядывал туда. Перебили мы, видно. председательскую утеху. Вылезла, наконец-то, из-за желтой занавески председателева жена». С, 154

«Любуясь туго охватившим ногу чулком, она повернулась лицом к Давыдову... и она тот час же увидела его через занавеску». VI, 105

«Елена Желиховская, вдова расстрелянного в двадцать первом году белого из банды генерала Пржевальского... И без мужа Елена Желиховская хозяйствует крепко». Р, 30–31

«Андрей (Разметнов – М.М.) сошелся с Мариной, вдовой убитого под Новочеркасском вахмистра Михаила Пояркова... Она и сама неплохо справлялась с хозяйством и могла бы легко обходиться без мужской помощи». VI, 44, 47

Даже любимое словечко Давыдова присутствует в очерках Ставского: «С нетерпеливой радостью и гордостью поглядывал он в зал: станица, которой он руководит, первая на Кубани будет крупным колхозом... Это же факт». Р, 9

Обречены на затворничество есаул Половцев и подпоручик Лятьевский из «Поднятой целины». Вынуждены вздрагивать от каждого шороха и есаул Дзюба и поручик Шульга.

К Островному приезжают два казака, они привозят оружие. «Они внесли в сенцы что-то тяжелое, но ступали тихо, почти бесшумно... Половцев проворно распутал белые сыромятные ремни... и достал части разобранного пулемета, четыре матово блеснувших диска». VII, 10

«Шульга нервно усмехается и идет, переводя дух, за стариком и его сыном. Шкаруба осторожно, ни разу не стукнув, открывает дверь. – Наше командование прислало патронов! – говорит значительно Шульга». Р, 268

Есаул Дзюба беседует с кулаком Заплавским. «Веди, есаул, старого кубанца! Вся станица ворчит. Недовольных день ото дня больше. Организация в станице есть. В одно время вспыхнет в станице огонь, и этой власти не станет... За границей есть люди. Если Кубань восстанет, то заграница будет тут». Р, 170–171

Подобный разговор ведет Половцев с Островным : « – О чем толковать-то, Александр Анисимович? Жизня никак не радует, не веселит». Его поддерживает Половцев: « – В нашей станице казаки собираются восстать. Мы связаны с Москвой, с генералами... и даже дальше: с заграницей. Если мы дружно сорганизуемся, то к весне при помощи иностранных держав Дон уже будет чистым». VII, 25

Заместитель председателя стансовета Ничай из «Станицы» проявлял излишнюю строгость при хлебозаготовках. Когда его пытались урезонить, он говорил: « – А как же они нас преследовали? Меня шестнадцати лет в восемнадцатом году хотели казнить. А теперь атаманам в зубы смотреть? Душа с них вон». С, 111

В подобной сцене Давыдов говорит: « – Ты их жалеешь... Жалко тебе их. А они нас жалели... Моего отца уволили после забастовки с завода, сослали в Сибирь...» VI, 66

Описание Нагульнова в сцене исключения из партии: «Страшный гнев, полымем охвативший Макара... вдруг бесследно исчез, его сменили неуверенность и испуг. «Что же они со мной делают? Как можно так? Угробить хотят!... – Партбилет я не отдам! – повторил Макар. Голос его окреп... Вот он, билет, в грудном кармане... Попробуй, возьми его! Глотку перерву!...» VI, 265, 269

У Ставского уполномоченный Кучеров завалил порученное дело. «Его предложили исключить из партии, и единогласно исключили. – Подождите, товарищи, как же это, – испуганно и часто заговорил Кучеров, – я виноват, сознаюсь, но не исключайте. Что же я буду». С, 112. Динамичен в «Станице» эпизод с десятником Федором Подгорным: «Весной у него был скандал. Вальяновский предкома за столом с выпивкой вдруг разгорячился, обиженный каким-то его замечанием: – Давай партбилет! – набросился пред на Подгорного. – Тебе билет? На тебе билет! – Подгорный выбил председателю все передние зубы». С, 100

Убитый горем, возвращался из станицы в хутор Нагульнов. Выразительна сцена у кургана. «Сбочь дороги – могильный курган. Стоит курган на гребне в восьми верстах от Гремячего Лога, издавна зовут его казаки Смертным...» VI, 290, 291

Член комиссии по чистке Буков подъезжает к Вальяновской: «...Буков из-под низкого козырька кепки пристально глядит на грудастый курган, что впереди. Старая, знакомая и любимая дорога... Это курган – сторожевой казачий пост Пидмогильный». Р. – М., 1934, 65

« – Низко идут облака, – читаем в повести «Разбег», – тихо. Ветра нет. «Сам бог за колхозы, – думает Сергей Кринский». Р, 142

Островнов из «Поднятой целины»: «Напророчил дождя, черт щербатый! Взойдет кубанка. Скажи, как все одно и бог за эту окаянную власть!» VI, 346

Есть в «Поднятой целине» эпизоды, которые на поверку оказываются переосмысленными сценами из очерков Ставского. Разметнов, оберегая голубей, стреляет из нагана в хуторских котов. «Неделю мать не разговаривала с сыном... За неделю он перестрелял всех соседских котов... Как-то зайдя в сельсовет, Давыдов спросил: – Что у тебя за стрельба в окрестностях. Что ни день, слышу выстрелы из нагана. Спрашивается, зачем ты народ смущаешь?» VII, 274, 275

Краснобай Ядровский из очерков Ставского рассказывает: « – А я на квартире сразу всех крыс вывел. Сел в кухне перед дырой, а сам наган держу, курок взвел... Только осмелела, высунулась, ка-ак я бахну. Еще. Жена бросилась – что тут такое, ребятишки плачут. Скандал, мамаево побоище... С тех пор ни одной крысы». С, 69

15.

Но притягательность творчества Ф.Д.Крюкова была столь велика, что в некоторые эпизоды, характеризующие дореволюционную жизнь героев «Поднятой целины», проникли отдельные вкрапления.

Первый намек на их присутствие обнаруживается уже в начале романа.

Об Андрее Разметном: «На станичном сборе старики решили отправить его на службу за счет войска: купили ему дешевого рыженького конька...» VI, 39

У Ф.Д.Крюкова: «...Коня ему на станичный счет справляли».

Дед Щукарь повествует о своей молодости, о встрече с хуторским бугаем: «Я его обходить, а он хвостом, как лютая тигра крутит...» VI, 253

Ульяна из «Зыби»: «Свекор, будь он проклят, лютой, как тигра».

Дед Щукарь говорит о старике Донецкове: «Старик он был при силе, к снохе сам прилабунивался». VI, 254

«Зыбь»: «Только заметь, Савелий сам любитель к своим снохам поддобриться».

Бугай кинул Щукаря через плетень. Его задерживает старик Донецков, решивший, что тот пришел к его снохе: « – Ну сымай сапоги, говорит, а то ишо вложу! Так и снял я сапоги, отдал за здорово живешь». VI, 254

Семен Парийский из рассказа Ф.Д.Крюкова «Товарищи» вспоминает, как он поймал Прокуду, пытавшегося добиться расположения Катерины: «...гляжу один раз: лезет Прокуда через плетень на задний двор, яко тать в нощи... Ну, бить я не стал, а взял его новые сапоги...»

Любопытны заимствования крылатых слов и выражений, принадлежащих Ф.Д.Крюкову во второй книге «Поднятой целины»:

«Старость прибила, силами обнищал».

«Силами обнищали».

«Обнищал ты ногами, Абрамыч».

«Зубов нет и глазами обнищал».

«Глазами вы уже, никак, обнищали?»

«Силами обнищали».

Дед Щукарь: «Трухлявый я стал, зябкий на мороз, словом, – обнищал здоровьишком». VII, 300

Вновь Щукарь рассказывает о дореволюционном событии, где учителя «невеста бросила, и вся любовь их рухнула к едрене фене – получил парень скоротечную чахотку и помер». VII, 342

Здесь в одной фразе изложена коллизия рассказа Ф.Д.Крюкова «Из дневника учителя Васюхина», который, пережив любовную историю, «умер от чахотки».

Воспоминания о звонких, метких, а главное, достоверных словах и выражениях не покидали Шолохова даже в послевоенное время:

У Крюкова: «Зимним бытом – чудесно».

«Зимним бытом особенно».

«Зимним бытом, небось, кто и волчий тулуп напялил».

У Шолохова: «Зимним бытом... поел да на печь». VIII, 192

У Крюкова: «Как первый спень сосну, только и есть сну...А потом и глаз не сомкнешь всю ночь».

У Шолохова: «С вечера вроде забудусь, а около полуночи проснусь – и пропал сон, хоть глаза выколи». VIII, 193

У Крюкова: « – Нет, она тоже, лошадь, требует, чтобы вокруг нее походатайствовать: сенца, овсеца. Ты встань ночью раз-другой, да подложи ей кормку-то. Да клади-то не разом, не заваливай, а аккуратно, а то она половину съест, а половина под ногами у нее будет».

У Шолохова: «За ночь непременно надо два-три раза к ним наведаться, корму подложить, потому что ночи длинные, сена вволю не кладешь им, иначе они и под ноги будут его метать, и выедать нечисто». VIII, 193

Подобные вкрапления из творчества Ф.Д.Крюкова встречаются у Шолохова неоднократно.

16.

Работая над второй книгой «Поднятой целины», Шолохов вновь и вновь испытывал неудовлетворенность написанным. Его не однажды влекло на уже опубликованные эпизоды из «Тихого Дона». Приведем два наиболее характерных примера.

Е.П.Серебровская печатала в гостинице «Москва» заключительную главу «Поднятой целины». Она пишет: «О гибели Давыдова окончательный текст найден не сразу. В рукописи было: «Ох, и тяжело же, неохотно, трудно уходила жизнь из широкой матросской груди Давыдова». Во втором аналогичном рукописном отрывке из эпитетов остался только один – «трудно».

Здесь Шолохов возвращается к сцене убийства Дарьей Ивана Алексеевича Котлярова: «Трудно и долго умирал Иван Алексеевич. С неохотой покидала жизнь его здоровое, мослаковатое тело». IV, 357

Интересны свидетельства Е.П.Серебровской о вариантах второго эпизода: «Второй абзац на каждом из этих листков-набросков разный. На первом читаем: «На рассвете в Гремячий верхом на взмыленном коне прискакал секретарь райкома Нестеренко. У самой калитки он на скаку спешился, бросил поводья кому-то из толпившихся возле двора колхозников, не спросил, а выкрикнул: – Живой он? – и, не дожидаясь ответа, слегка прихрамывая, побежал к крыльцу».

На втором наброске Нестеренко нет, а есть врач: «На рассвете в Гремячий Лог приехал из районной больницы молодой, суровый не по летам врач-хирург. Он быстро прошел через кухню в горницу, поставил на стол небольшой чемоданчик и, на минуту склонившись над Давыдовым, бросил через плечо: – Помогите кто-нибудь один раздеть больного». В окончательном тексте автор вычеркнул слова о том, как врач прошел и поставил чемоданчик. Вместо всего этого читаем: «Он пробыл в горнице, где лежал Давыдов, не больше десяти минут».

К умирающей Наталье из «Тихого Дона» приезжает фельдшер: «На восходе солнца приехал Пантелей Прокофьевич. Заспанный фельдшер, усталый от бессонных ночей... потягиваясь вылез из тарантаса, взял с сиденья сверток, пошел в дом... Вошел в горницу и минут десять пробыл около Натальи...» V,163

Подобная неуверенность в создании картин и образов произведения характерна для всего романа. «Некоторые замены, сделанные автором в наборной машинописи, позволяют говорить о том, что Шолохов далеко не сразу распределил «роли» между эпизодическими фигурами романа, не без «накладок» провел предварительную «перепись» жителей Гремячего Лога, отнюдь не бесспорно наделил действующих лиц произведения теми или иными функциями, не совсем четко представлял себе место того или иного второстепенного героя в сюжетно-композиционной организации книги».

Естественен логичный вопрос – неужели никто из литературоведов за почти шестьдесят лет существования «Поднятой целины» не заметил описанного выше.

Прежде всего, «Станица» последний раз публиковалась в 1932 году. Переработанный «Разбег» продолжал издаваться, но без «Станицы» выпадало важное звено умозаключений.

Кроме того, некоторые исследователи все же улавливали сходство между «Поднятой целиной» и произведениями В.П.Ставского.

В 1973 году Н.Веленгурин писал о центральных героях «Станицы» и «Разбега»: «Сам того не замечая, Кошурко... становится подлинным руководителем масс. Многими чертами своего характера Кошурко сродни Макару Нагульнову из появившегося позже романа «Поднятая целина» М.Шолохова. Впрочем, так же, как и середняк Кринский и Мушенко предвосхитили образ Кондрата Майданникова из того же романа... По характеру своего творчества В.Ставский был разведчиком-первооткрывателем».

Н.Веленгурин был в двух шагах от открытия. Он не догадался сделать текстологический анализ произведений.

17.

Должен, наконец, занять свое место в смешной и трагической истории, рассказанной нами, Петр Яковлевич Громославский.

С 1909 по 1915 гг. он был атаманом станицы Букановской. В списках атаманов донских станиц напротив их фамилий чаще всего можно увидеть звание – урядник, реже – казак, еще реже – нестроевой 1-го разряда.

И единственный атаман, против фамилии которого значилось не военное, а гражданское звание – коллежский регистратор, был П.Я.Громославский. Он один из всех станичных атаманов имел гражданский чин 14 класса, до административной службы был псаломщиком.

Моральный облик и деловые качества П.Я.Громославского, который в 1924 году стал тестем. Шолохова, достаточно полно изложены в газетной корреспонденции:

«В ст. 82 инструкции, составленной на основании 161 ст. высочайше утвержденного 3 июня 1891 года положения об общественном управлении станиц казачьих войск, и утвержденной по журналу Областного правления войска Донского 16 марта 1892 года, обязанности станичного атамана определены так: «Как первое лицо в станице по своему служебному и общественному положению, станичный атаман должен отличаться безукоризненным поведением, усердием к службе и рачительностью в общественном хозяйстве, и собственным примером побуждать жителей в выполнении ими христианского долга, сохранению нравственности и вообще правил общежития».

Такое пространное вступление понадобилось автору корреспонденции, чтобы контрастнее оттенить противоположные качества П.Я.Громославского... Далее идет выдержка из постановления окружного атамана Хоперского округа полковника Черкесова от 26 июня 1909 года: «Главный служебный недостаток Громославского... – это почти поголовное пьянство на станичных сборах. Фактически доказано, что в прошлом году Громославский несколько раз обращался с просьбой к сбору: то о наделении его паем, то об увеличении себе содержания. На таких сборах заметно было усиленное пьянство, которое доходило до того, что по словам многих свидетелей, многие из выборных лежали в бесчувственном положении на улицах. Благодаря этому жалованье атаману было добавлено и он награжден паем».

«Не забывал г.Громославский и ближайших своих по кровной связи с ними; у... станичного сбора выпросил пай для своей родной сестры с предоставлением ей права пользования паем в течение десяти лет!!.

...Как мастер любимого дела (наживы), предусматривающий неблагоприятные случайности, Громославский прикрывал и преступные деяния подчиненных ему лиц. Они исполняют его распоряжения, они его сотрудники в его законных и незаконных предприятиях...

В 1910 году хуторской атаман хутора Пустовского Букановской станицы, урядник Аким Косов, продал трех штук свиней, загнанных на огородах жителей того же хутора... Расследование этого дела было поручено Громославскому, который пустил в ход все ухищрения, чтобы запутать и затемнить дело, исказив истинное положение его... Нормальный в таких случаях порядок требовал возбуждения уголовного преследования против Громославского, тем более, что и в постановлении бывшего окружного атамана Хоперского округа от 23 октября 1910 года за №5236..., состоявшемся по этому делу, указывалось на то, что «это второй случай халатного отношения Громославского в данном ему поручении»... Громославский лишь подвергнут денежному штрафу в пять руб., в той же мере понес наказание и подзащитный его хуторской атаман урядник Косов...

...В 1909 году по распоряжению окружного атамана был удален от должности Галкинский хуторской атаман урядник Фролов за пьянство и соединенные с таким поведением нетерпимые по службе поступки... Невольно бросается в глаза эпидемическое пьянство хуторских атаманов. Все перечисленные атаманы как будто скроены по одной мерке в приходе Громославского. Пьют у него и на станичных сборах и вне стен станичного правления должностные лица; ну, а под действием спиртного угара они готовы итти за своим повелителем Громославским в огонь и воду...

Ничто же сумняшеся и под общий шумок Громославский продолжал работать чисто, в своих материальных интересах, урывая от общественного пирога при удобном случае лакомые кусочки... Все это замечали станичники и до поры до времени молчали, но одному из них некоему Самойлову, стало не по силам умалчивать хищные приемы псаломщика и он открыл обществу глаза на такую незаконную... приписку паев. Такого благородного порыва Громославский, однако, и до сей поры не может забыть Самойлову, он подвергается всевозможным притеснениям со стороны хищника-правителя. Но этот последний все-таки продолжает пользоваться лишними луговыми паями...

Читателю покажется странным, для чего такое количество луговой травы требуется Громославскому; а это объясняется тем, что он содержал станичную почту для земских надобностей, хотя официально она значится за его женой, Марией Громославской... Вообще из всякой отрасли станичного хозяйства Громославский косвенным или прямым способом извлекал личную доходность и ставил отрасль в такие условия, что являлся непосредственным распорядителем в материальной половине ее.

...Когда же недовольных им спрашивали, почему они выбрали его, Громославского, на эту должность, то слышались от простодушных обывателей и такие заявления, что он обещал им: отказаться от своих дурных привычек, служить добросовестно, а главное выхлопотать прибавку окраинной земли для станицы и войскового леса из дачи Фомина Александро-Дубровского лесничества. Обещания эти остаются ожидающими их выполнения, а за время управления станицей Громославским по его адресу сложилось мнение о нем, как о невыразимо ловком и неуловимом дельце».

Здесь приведены только выдержки из статьи. Полный объем ее в газете составляет печатный лист.

Таким был П.Я.Громославский в 1913 году, но таким же оставался и позднее. М.П.Шолохова, делясь в 1987 году с Л.Колодным своими впечатлениями о семейной жизни, сказала о нем: « – Казаки избрали его станичным атаманом, но он не воевал ни на чьей стороне. Когда власть менялась, отца первым делом арестовывали».

18.

Жизнь Шолохова прошла на Верхнем Дону. Процесс создания произведений, публиковавшихся под его именем – черный ящик. Никто, нигде, никогда не был свидетелем его писательского труда. Шолохов появлялся в Москве с уже готовым текстом. Теперь никто и никогда не расскажет, как работал Шолохов. Такие сведения, оказывается, засекретить можно. Но нельзя скрыть бытовые, жизненные подробности, которые так или иначе становятся достоянием гласности. Автор настоящего исследования вел доверительные беседы о Шолохове с жителями Ростова, Аксая, Новочеркасска, Серафимовича, станиц Константиновской, Богоявленской, Романовской, Каргинской, Вешенской, Еланской, Казанской, Базковской, Кумылженской, Глазуновской, хуторов Калининского, Плешаковского, Кружилинского, Белогоровского с 1957 года по настоящее время...

В начале 1920 года у дома П.Я.Громославского остановилась подвода. Уже пять лет бывший псаломщик и коллежский регистратор не исполнял обязанности атамана. Но по старой привычке при необходимости обращались к нему, а не в созданный меньше месяца назад ревком.

Казак просил помощи. Не таясь, он объяснил, что возвращается из Екатеринодара, дальше с отступающими в Новороссийск войсками добровольческой армии не поехал. Вины за собой не чувствовал, решил ждать, что будет. Пока не было ничего.

Он рассказал, что в станице Новокорсунской поддался просьбам очень влиятельных людей из числа казачьей старшины, захватить с собой для передачи в станицу Глазуновскую Марии Крюковой окованный сундучок, чувал одежды и переметные сумы. – Довез все в целости, – сказал казак. Ехать еще и в Глазуновскую – 70–80 километров в один конец, он не собирался. Держать у себя вещи в такое время – тем паче.

Без долгих разговоров он внес во двор сундучок, мешок и переметные сумы. Петр Яковлевич осторожно жевал губами. Он не находился, что ответить. Почему-то с самого начала его внимание привлекли переметные сумы. Из натуральной хромовой кожи, изящные, с затейливым шитьем, с металлическими застежками из нержавеющей стали, почти новые. Даже он видел такие только один раз в жизни, еще до революции в слободе Михайловской. И тогда они вызвали у него такой же почтительный, жгучий интерес.

Вещи долго лежали в амбаре. Громославский передал с оказией в Глазуновскую, что они у него. Переметные сумы он сразу положил отдельно. В мешке были поношенные вещи, две пары добротных сапог «гамбургского товара». В сундучке вообще «хлам». Почти две тысячи рукописных страниц, исписанных очень красивым, каллиграфическим почерком. Каждая рукопись, содержащая от семи до пятидесяти страниц, соединялась прочными медными скрепками. В сундучке было много вырезок из газет, имеющих внутреннюю систематизацию, перевязанных бечевой, несколько целых номеров «Русских ведомостей», пять-шесть книжек журнала «Русское богатство», разрозненные канцелярские принадлежности.

Переметные сумы с обеих сторон тоже были заполнены рукописями. Вновь – красивый, сам по себе привлекающий внимание, почерк. Но бумага отличалась от той, что была в сундучке. Разный формат, цвет. Многие страницы были написаны «химическим» карандашом, однако, тоже сложены аккуратно, с разноцветными закладками, на которых значились даты, названия населенных пунктов. Здесь же было много карт с пометками, официальных документов с печатями, письма в конвертах. Бумаги, бумаги...

Через два дня Громославского осенило: казачек расскажет, что были переметные сумы. Он достал свои, потрепанные, но достаточно прочные переметные сумы из сыромятной кожи, хотел переложить в них из хромовых бумаги, но когда пришел в амбар, решение переменил. На антресоли за хромовыми, изящными не полез, достал из сундучка рукописи, набил ими сыромятные переметные сумы, бросил их на сундучок.

За вещами приехали недели через две. Громославский похвалил себя за предусмотрительность: действительно, приехавший знал, что должен взять сундучок, мешок и переметные сумы.

История сундучка такова. Он существует до сегодняшнего дня. После того, как он был принят из рук Громославского, из него и замененных переметных сум не пропало ни одного листка. 13 августа 1965 года в газете «Молот» была опубликована статья В.С.Моложавенко «Об одном незаслуженно забытом имени». В статье Моложавенко упоминает о сундучке, в котором Крюков хранил рукописи своих произведений. Моложавенко считал, что сундучок вместе с рукописями пропал: «В жарком тифозном бреду судорожно хватался за кованый сундучок с рукописями, умолял приглядеть... Бесследно исчезли рукописи».

Статья открыла еще одного человека, непосредственно связанного с судьбой сундучка, проживавшего в Ростове племянника Ф.Д.Крюкова – Дмитрия Александровича Крюкова.

Он служил в армии. Уже после войны в звании подполковника интендантской службы вышел в отставку. Работу не оставил, устроился завхозом в гарнизонную поликлинику – угол Пушкинской и Газетного. Работа не обременительная. Подполковник целыми днями сидел на скамеечке на бульваре улицы Пушкинской, напротив поликлиники.

Уже в семидесятые годы его стал осаждать К.И.Прийма. Подполковник был неразговорчив, но о существовании сундучка Прийме почему-то сказал. Грубоватая настойчивость Приймы не помогла, племянник категорически отказался даже показать содержимое сундучка.

В 1974 году Прийма рассказал о сундучке секретарю Ростовского обкома М.Е.Тесле. Тот решительно потребовал обещать племяннику любые деньги, но сундучок взять. Уже через двадцать минут Прийма был на бульваре. Он прямо спросил, сколько племянник хочет за сундучок. Тот неожиданно напыщенным голосом сказал: «Пятьсот рублей!» Деньги он получил, а сундучок был опечатан, доставлен в облисполком.

Прийма все же упросил Теслю получить доступ к сундучку. По записке секретаря обкома Прийме разрешалось знакомиться с бумагами три дня. Тот читал их неделю.

19.

В тридцатые-пятидесятые годы нередко можно было стать свидетелем следующего разговора. Когда заходил разговор о том, что Шолохов похитил «Тихий Дон», обязательно находился человек, логично заявлявший: «– Хорошо, предположим, что «Тихий Дон» – плагиат, но ведь и первая книга «Поднятой целины» – тоже выдающееся произведение. У кого же он его украл?» Оппонент в таких случаях не моргнув глазом, говорил: « – Все очень просто: у Шолохова в подвале на цепи сидит человек, которого он кормит, а тот пишет ему книги».

Такому объяснению поверить было трудно, но все же оно успокаивало рационально мыслящих людей: какое-никакое суждение о том, что не поддается объяснению и пониманию. Ведь даже Е.Г.Левицкая, о которой все больше и больше становится известно из публикаций последнего времени, прямо сомневалась в том, что Шолохов мог знать материал, изложенный в романе «Тихий Дон». В ее записях есть такие строки: «...Никак не верится, что он может знать так много, так удивительно передать тончайшие движения человеческой души, переживания женщины, матери, любящей и любимой... – С какого года вы в партии? – однажды спросил Михаил Александрович. – С 1903-го. А вы когда родились? Он засмеялся: – В 1905! – Удивительно! Откуда же вы все это знаете? Он улыбнулся. Странная у него улыбка...»

В беседе с А.А.Улесовым Левицкая вновь говорит о необыкновенной молодости Шолохова: «Очень молодой... Поразило это меня, сказала ему об этом».

И, наконец, отмеченный мотив в полной мере проявляется в опубликованных уже в наши дни записках Е.Г.Левицкой, относящихся к 1931 году: «Откуда он знает все это? – недоумевала я, – ведь надо же прожить хотя бы некоторое время на свете, чтобы так тонко понимать женскую душу, ребенка, старика...

Загадкой было все это для меня, загадкой осталось и после пребывания в Вешенской. За семью замками, а еще за одним держит он свое нутро. Только изредка и всегда совершенно неожиданно блеснет какой-то луч. И снова потухнет. Я знаю только, что если я, старуха, не разгадала этого человека, то и все окружающие тоже его не знают».

Больше того, аналогичные мысли высказывал отец М.А.Шолохова. «Даже отец огорчен был писательской страстью сына, доказывая, что у него ничего не получится, для того, чтобы писать романы, нужно много знать, необходима большая культура».

Человек на цепи из подвала был до известной степени черным ящиком, позволяющим постоянно держаться за нить рассуждений, до сегодняшнего дня живущих в народе.

А между тем все так и было. Конечно, без подвала, конечно, без цепи. Предполагавшимся человеком был П.Я.Громославский. Он неплохо владел пером. У него даже был псевдоним – П.Славский.

П.Я.Громославский начал мистифицировать зятя уже в начале 1924 года, когда появились публикации его фельетонов. Как-то он сказал, что и сам пописывает, но скрывает это от окружающих, боясь насмешек. Да и занятие его (в 1923 году он вновь стал псаломщиком) не располагает к мирским делам. Зять скептически улыбался.

Тогда-то Громославский и показал ему содержимое хромовых переметных сум. – Брось, батя, – сказал Шолохов, прочитав уже первые страницы, – почерк-то не твой. – А писарь, писарь был у меня в канцелярии, грамотный. Он и переписывал...

Молодой Шолохов и верил, и не верил, но читал с увлечением. Уже в первом опубликованном рассказе «Родинка» читаем о Николке: «Когда ему было лет пять-шесть, сажал его отец на коня своего служивского... Мать из дверей стряпки улыбалась Николке, бледнея, и глазами широко раскрытыми глядела на ножонки, окарачившие острую хребтину коня...» I, 36

Был такой эпизод в «Тихом Доне»: « – Год от рождения тебе сравнялся... вынес я тебя на баз... и посадил верхом на коня. А ты, сукин сын, цап его за гриву ручонками!» III, 47

Но тот же мотив отмечается и у Ф.Д.Крюкова: «Она так привыкла думать о нем, как о маленьком... точно на этих еще днях подсаживала его на лошадь и смеялась над его растопыренными маленькими ножонками на отвислом животе старой кобылы».

В рассказе «Один язык» есть эпизод, где герой рассказывает, как в 1915 году «вша нас засыпала!.. Кормили мы их одинаково; рубаху бывалочка, сымешь, расстелешь на землю, как потянешь по ней фляжкой али орудийным стаканом – раз кровяная сделается...» I, 384

То же в «Тихом Доне». Старик-портной рассказывает, как он советовал генеральше Гречихиной бороться с паразитами: «Сымите, говорю, одежку, расстелите на твердом месте, и бутылкой их... Гляжу: катает по рубахе бутылку зеленого стекла». V, 294

В рассказе Ф.Д.Крюкова: «Расстелешь на полу, где есть пол гладкий, да черной бутылкой и ведешь по овчине».

Подобные вкрапления встречаются в рассказах «Калоши», «О Донпродкоме и злоключениях заместителя Донпродкомис-сара товарища Птицына», «Двухмужняя», «Коловерть», «Бахчевник».

Все они отмечаются в «Тихом Доне» и в произведениях Ф.Д.Крюкова. Такой метод работы над ранними рассказами, когда в целом еще действовали моральные ограничения, присущ Шолохову тех лет. Обратимся к рассказу «Пастух».

Пастух Григорий узнает о кознях кулаков, которым удалось пробраться в сельский Совет. Он пишет заметку в окружную газету. Заметка опубликована. Разъяренные кулаки убивают селькора.

15 февраля 1923 года газета «Трудовой Дон», издававшаяся в Ростове, в заметке «Кулак – председатель Совета» писала: «Председатель Совета в хут.Кружилине (родной хутор Шолохова – М.М.) Вешенской станицы Александр Каргин самый богатый в хуторе». С того дня, когда он стал председателем, «начинается горькая жизнь для бедноты», – пишет газета. А вот строки из рассказа «Пастух»: «Житье наше поганое. Старого председателя сместили, управляет теперича Михея Нестерова зять. Вот и крутят на свой норов». Портрет председателя в рассказе: «Дергаются у председателя посинелые губы, глаза шныряют тяжело и нудно». А вот как описывает А.Каргина автор заметки «Кулак – председатель Совета» Б.Богучарский, редактировавший в то время окружную газету в станице Вешенской: «На другой день увидел председателя. Опухшее, красное лицо, налитые кровью глаза... Отталкивающая личность». «В данное время, – продолжала газета, – председатель Каргин предается суду». «Через тебя под суд иду!» – кричит в бешенстве председатель Совета из рассказа «Пастух».

Мелкая клептомания. Не больше.

20

В тебе надежды наши

не сбылись,

и на душе

с того больней и горше,

что у отца

была напрасной мысль,

чтоб за стихи

ты денег брал побольше.

(С.Есенин. Письмо от матери)

В 1925 году Шолохов начинает работать над «Донщиной». Исследователи уже отмечали десятки текстуальных совпадений в «Донщине», вошедших позднее в роман «Тихий Дон», с газетными и другими публикациями времен гражданской войны.

Метод работы над «Донщиной» не отличался от методов работы над ранними рассказами. Художественный уровень «Донщины» был посредственным, основное направление произведения угадывалось слабо. Автор чувствовал неудовлетворенность. В 1937 году в интервью газете «Известия» он говорил: «Начал я писать роман в 1925 году. Причем первоначально я не мыслил так широко его развернуть... Начал я с участия казачества в походе Корнилова на Петроград... Написал листов 5–6 печатных. Когда написал, почувствовал: что-то не то».

Творческие проблемы усугублялись бытовыми неурядицами. Еще накануне женитьбы П.Я.Громославский говорил дочери: «Мальчишка, ни кола, ни двора, как жить будете?» Позднее, после возвращения молодой четы из Москвы, П.Я.Громославский начинал подобные разговоры неоднократно: «Как думаете жить дальше? Миша, что ты думаешь». Зять отвечал: « – Не бойтесь, я Марусю убедил... А убедил так: «Подожди, Маруся, не все сразу. Это я сейчас так пишу. Вот напишу большую вещь – будут издавать и у нас, и за границей». Как наперед знал! Это в двадцать четвертом – двадцать пятом-то годах!»

Но «большая вещь» не писалась. Его письма тех, а по традиции и последующих лет, полны жалобами на трудности.

24 мая 1924 года в записке М.Колосову Шолохов пишет: «...если вы рассказ не примите и не вышлите мне гонорара в провинцию, то я буду лишен возможности приехать обратно в Москву, денег у меня – черт ма!»

5 июня 1924 года он пишет из Каргинской в Москву: «Подумываю о том – как бы махнуть в Москву, но это «маханье» стоит в прямой зависимости от денег – вышлешь ты их – приеду, а нет – тогда придется отложить до осени, вернее до той возможности, какая даст заработать. Если рассказ устроишь, то постарайся взять гонорар, и, если можно, полностью, потому что деньги нужны до зарезу».

19 ноября 1931 года он пишет Е.Г.Левицкой: «Здравствуйте, дорогая и уважаемая мамуня Евгения Григорьевна!... Ко всем этим огорчениям (творческим – М.М.) – здоровье семьи не в счет – привесилось еще одно: ГИХЛ не платит мне денег, я влез в долги... А я настолько беден, что не имею денег даже на поездку в Москву».

Именно в тот момент, Громославский, прочитавший «Донщину», предложил соединить два произведения – «его» и зятя. Работали в четыре руки. На долю коллежского регистратора и бывшего атамана выпало самое трудное – композиционное решение произведения. В первой книге все было просто, так как она почти полностью состояла из материалов переметных сум. Работа над второй, особенно над третьей книгой, которая больше, чем на треть состояла из «Донщины», доставила много хлопот. «Уже в тридцатых годах его (Шолохова – М.М.) забросали вопросами о том, как начиналась работа над романом, но даже, казалось бы, дословные записи писательских ответов были нередко противоречивыми».

На Громославском лежала и забота о географической привязке романа. В «Тихом Доне» названия всех (!) населенных пунктов, за исключением хутора Татарского – подлинные. Пришлось переименовывать те, что уже были в переметных сумах. Работа сложная, требующая безукоризненной ориентации на местности. Выполнена она великолепно. Однако и здесь иногда торчат ослиные уши грубой подтасовки. Один пример.

Выразительны в романе страницы, повествующие о «подвигах» Козьмы Крючкова. Глава VII третьей части первой книги романа начинается словами: «Обычно из верховских станиц Донецкого округа – Еланской, Вешенской, Мигулинской и Казанской – брали казаков в 11-й – 12-й армейские казачьи полки и в лейб-гвардии Атаманский В 1914 году часть призванных на действительную военную службу казаков Вешенской станицы влили почему-то в 3-й Донской казачий Ермака Тимофеевича полк, состоявший сплошь из казаков Усть-Медведицкого округа. В числе остальных попал в 3-й полк и Митька Коршунов». I, 275

Судьба Крючкова, которого русские газеты именовали не иначе, как спасителем Отечества, очень хорошо ложилась в архитектонику повествования автора, имеющего социалистическую ориентацию. По мнению исследователей, «Шолохов снимает с Крючкова ореол «былинного богатыря».

Не Шолохов снял «ореол», а уже Ф.Д.Крюков, который выразил свое отношение к «подвигам» Козьмы Крючкова в 1917 году: «...грабеж практикуется безвозбранно и кладется, повидимому, в основу нового общественного строительства, – и «вакация» Прокопьева при ограблении винного завода расценивается отнюдь не с точки зрения государственного и общественного порядка, а просто – как удачное дело, вроде лихого боевого подвига полузабытого ныне Козьмы Крючкова».

Речь вновь идет о географической привязке. Козьма Крючков – казак Усть-Медведицкой станицы, земляк Ф.Д.Крюкова. Изобразить судьбу Козьмы Крючкова в новом произведении, где действуют казаки Вешенской станицы, было бы нелогично. В то же время Козьма Крючков – личность историческая. Поэтому-то и «влили почему-то» в 3-й полк вешенских казаков. Да и среди них назван один лишь Митька Коршунов.

По всей видимости, описанную нелепицу заметил В.Гура, который говорит о Митьке Коршунове: «Он «случайно» во время призыва попадает в 3-й Донской казачий имени Ермака Тимофеевича полк». Случайно ли Гура берет в кавычки слово «случайно». Он, по крайней мере, заметил притянутость судьбы Козьмы Крючкова в повествование о вешенских казаках.

Подобная трансформация различных географических наименований отмечается в «Тихом Доне» неоднократно. Например, Ф.Д.Крюков много раз обращался к бурной речке Прорве. Хохот толпы казаков «перебросился лающим эхом за речку Прорву, заросшую тальником». «И в речке Прорве турчат, звенят... водяные обитатели». «...в бурной воде речки Прорвы отзывается ей робко и таинственно тихо: Ку-у Ку-у». Образ бурной речки Прорвы появляется и в других произведениях Ф.Д.Крюкова.

Еще две выдержки из его произведений. «Один раз на провеснях, поехали было, да лошадей утопили в Дону, пришлось вернуться». «Мужичек этот... по осени пропил все, что мог, в пьяном виде утопил лошадь».

В «Тихом Доне» читаем: «В полуверсте от хутора, с левой стороны Дона, есть прорва...» «...Около прорвы из супесного берега бьют ключи...» «...держатся сазаны, прибиваясь к близкому от прорвы дряму». III, 284. Пьяный Пантелей Прокофьевич, переезжая через Дон, заехал в полынью прорвы, которая «глотнула кобылицу». III, 284

Река Прорва, которая находилась в Усть-Медведицком округе, превращается в «прорву».

На коллективные формы работы над романом указывают и воспоминания М.П.Шолоховой: «...Только заикнулась я поначалу об учебе или о работе какой-нибудь... он прямо и сказал: «Знаешь что, я тебя заранее предупреждаю – работать ты будешь только у меня». Я не поняла: «Что значит – у тебя?» « – А вот тогда и узнаешь»... Тогда я поняла, что значит «у меня работать будешь». То, что ночью напишет (а утром – на работу), я днем от руки переписываю. В перерыве прибежит посмотреть – готово ли».

Успехи семейного подряда намного превосходили ожидания.

21.

Обратимся к некоторым реминисценциям, пришедшим в «Тихий Дон» из русской классики. Вот как начинается глава восемнадцатая, части восьмой, четвертой книги романа: «Ранней весной, когда сойдет снег и посохнет полегшая за зиму трава, в степи начинаются весенние палы. Потоками струится подгоняемый ветром огонь, жадно пожирает он сухой аржанец, взлетает по высоким будыльям татарника... Как выжженная палами степь, черна стала жизнь Григория». V, 482

Многим исследователям приглянулось это волнующее своей поэтичностью и в то же время безысходностью, сравнение.Они включили его в список достижений Шолохова. Поторопились. Первое предложение приведенного отрывка почти без изменений заимствовано из «Записок ружейного охотника Оренбургской губернии» С.Т.Аксакова: «Рано весной, как только сойдет снег и станет обсыхать втошь, то есть прошлогодняя трава, начинаются пал , или степные пожары».

Трагична в романе судьба Валета, человека без надежных корней в жизни. Его ненависть к угнетателям так и не смогла вылиться в осмысленные, результативные формы борьбы. Валет погиб в степи, застигнутый казачьим разъездом. На его могиле сердобольный старик поставил часовню. «Под треугольным навесом ее в темноте теплился скорбный лик божьей матери, внизу на карнизе навеса мохнатилась черная вязь славянского письма:

В годину смуты и разврата

Не осудите, братья, брата». III, 392–393

Отрешенность и лиризм стихотворных строк гармонируют с настроением аскетической строгости и почтения к безвременно оставившим землю. Их принадлежность перу мастера – бесспорна... Мы имеем дело с начальными строками стихотворения А.Голенищева-Кутузова:

В годину смут, унынья и разврата

Не осуждай заблудшегося брата;

Но, ополчась молитвой и крестом,

Пред гордостью – свою смиряй гордыню,

Пред злобою – любви познай святыню

И духа тьмы казни в себе самом...

Поразительны реминисценции, показывающие детали взаимоотношений Григория Мелехова и Аксиньи, Анны Карениной и Вронского. Действие раскрывает целую систему поведения героев, заимствованную у Л.Н.Толстого. Переклички начинаются уже с первых сцен сближения героев.

В «Тихом Доне»: «И когда Мелехов Гришка, заигрывая, стал поперек пути, с ужасом увидела она, что ее тянет к черному ласковому парню. Он упорно преследовал ее своей настойчивой и ждущей любовью... Она видела, что он не боится Степана, нутром чуяла, что так он от нее не отступится, и разумом не желая этого, сопротивляясь всеми силами, замечала за собой, что по праздникам и в будни стала тщательней наряжаться, обманывая себя, норовила почаще попадаться ему на глаза». II, 43

В «Анне Карениной»: «Он сказал то самое, чего желала ее душа, но чего она боялась рассудком... Он говорил учтиво, почтительно, но так твердо и упорно, что она долго не могла ничего ответить... Не вспоминая ни своих, ни его слов, она чувством поняла, что этот минутный разговор страшно сблизил их...»

Об Аксинье: «...Она гордо и высоко несла свою счастливую, но срамную голову». II, 53

Об Анне: «...Она опускала свою когда-то гордую, веселую, теперь же постыдную голову».

Драматизм отношений Аксиньи и Григория постепенно нарастал: «...Горели они одним бесстыдным полымем, людей не совестясь и не таясь...

Товарищи Григория, раньше трунившие над ним по поводу связи с Аксиньей, теперь молчали...

Бабы в душе завидуя, судили Аксинью, злорадствовали в ожидании прихода Степана, изнывали, снедаемые любопытством. На развязке плелись их предположения.

...Хутор прижух в поганеньком выжиданьице: придет Степан – узелок развяжет». II, 58

У Толстого процитированный текст совпадает не только по содержанию, но и по структуре: «...Он не говорил ни с кем из товарищей о своей любви, не проговаривался и в самых сильных попойках... и затыкал рот тем из легкомысленных товарищей, которые пытались намекнуть ему на его связь... Его любовь была известна всему городу – все более или менее верно догадывались об его отношениях с Карениной...

Большинство молодых женщин, завидовавших Анне... радовались тому, что они предполагали, и ждали только подтверждения оборота общественного мнения, чтоб обрушиться на нее всею тяжестью своего презрения. Они приготавливали уже те комки грязи, которыми они бросят в нее, когда придет время».

Аксинья первая признается Степану в измене: « – Не таюсь, – грех на мне. Бей, Степан... С обезображенного страхом лица глядели глаза в черных кругах, не мигая». II, 67

Так же поступает и Анна: она говорила «с решительным видом, под которым она с трудом скрывала испытываемый страх... – Я его любовница... Я боюсь, я ненавижу вас... Делайте со мной что хотите».

Аксинью поражают детали внешности Степана, на которые раньше она не обращала внимание: «С жарким ужасом глядела на маленькие хрящеватые уши мужа, ползавшие при еде вверх и вниз». II, 68

Такие же в подобной ситуации и наблюдения Анны: «Ах, боже мой! Отчего у него стали такие уши? – подумала она, глядя... на поразившие ее теперь хрящи ушей, поднимавшие поля круглой шляпы».

Есть и другие переклички «Тихого Дона» с «Анной Карениной».

Приходится удивляться проницательности М.И.Калинина, который 15 мая 1934 года в беседе с молодыми писателями говорил: «...«Тихий Дон» я считаю нашим лучшим художественным произведением. Отдельные места написаны с исключительной силой. А писал человек в провинции, в станице... Я не верю, чтобы он написал «Тихий Дон», не будучи хорошо знаком с нашими классиками».

22.

Автор настоящего исследования долго размышлял над воспоминаниями старожилов Верхнего Дона, поначалу считая их модификацией уже известных версий получения Шолоховым рукописей Крюкова. Однако в декабре 1977 года в станице Вешенской, беседуя с Г.Хетсо, Шолохов сказал, что вообще до и в процессе работы над «Тихим Доном» не читал произведений Крюкова. Утверждение звучало искренне, видимо, в его дважды пораженном инсультом сердце тлел огонек надежды: он хотел верить тестю. Позднее свое утверждение, показавшееся ему убедительным доказательством, он повторял неоднократно.

Вот прямая речь Шолохова: «Группа шведских славистов использовала даже компьютер, сопоставляя тексты мои и Крюкова, кстати скучнейшего литератора (курсив наш – М.М.), у которого я будто бы что-то заимствовал. Я о нем ничего и не знал, когда писал «Тихий Дон».

Молодец, товарищ Шолохов! Он стал основным свидетелем обвинения в разгадке крупнейшей авантюры века. Без признания Шолохова его адвокаты могли сделать попытку утверждать, что обнаруженные совпадения с текстами произведений Крюкова – реминисценции, которые воскресли при написании романа, как воспоминания о творчестве «скучнейшего литератора».

Теперь у них такого аргумента нет. Если Шолохов «не читал» произведений Крюкова, а в «Тихом Доне» совпадения обнаруживаются, не ветром же их туда надуло.

Ободренные свидетельством Шолохова, некоторые авторы идут дальше, пытаясь утверждать, что нет абсолютно никакого сходства между Шолоховым и Крюковым. Напрашивается вывод: или Калинин обладает столь низкой квалификацией, что не заметил идентичности текстов, или он сознательно стал на путь обмана. Но бесконечно обманывать народ невозможно.

Требует дополнительного уточнения роль П.Я.Громославского в истории с «Тихим Доном». В беседе в августе 1987 года с научным сотрудником музея в станице Вешенской Н.Т.Кузнецовой, автор услышал: «Зачем обращаться для выяснения ситуации с «Тихим Доном» к Громославскому. Что он мог сделать – полуграмотный, занятый заботами о хозяйстве». Действительно, эмоции не помогут.

Обратимся к официальным документам. Громославский хорошо справлялся с обязанностями псаломщика. А что должен был делать псаломщик, какими качествами обладать. Вот выдержка из «Инструкции об обязанностях псаломщиков»: «Ведение письмоводства по церкви и приходу, вписывание по совершению требы в подлинную и копиевскую метрические книги совершения актов крещения, погребений и бракосочетаний, поверка по деревням осенью семейств прихожан согласно исповедным спискам для внесения в них родившихся и исключения умерших, приготовление клировых ведомостей, метрических выписей по воинской повинности и списков прихожан, обученных и не знающих молитв; и вообще, что окажется необходимым по поручению настоятеля, как-то: заведывание библиотекою, продажа книг, икон, крестиков и ведение денежной об этом отчетности и каталога...» И далее: «В одежде соблюдать чистоту, опрятность и приличие, не вести жизни праздной, заниматься хозяйством или каким ремеслом, главное – саморазвитие по средствам, чтение книг, чтобы нравственно и умственно не грубеть и не забыть приобретенных знаний...»

23.

С научной точки зрения, все сказанное выше, выглядит убедительно. Любой квалифицированный литературовед, познакомившись с исследованием, вынужден будет признать объем аргументации вполне достаточным для подтверждения авторской концепции. С подготовительными материалами исследования знакомился один из основных адвокатов Шолохова К.И.Прийма. Когда ему был задан вопрос, как он собирается спасать Шолохова, он без энтузиазма ответил: « – Как же теперь спасешь, невозможно вырезать текстуальные совпадения в «Тихом Доне» и других опубликованных произведениях Крюкова». Логично!

Однако автор исследования поставил перед собой задачу создать не просто научное, а научно-публицистическое произведение. Следовательно, он должен убедить всех или подавляющее большинство своих читателей, отнюдь не только ученых.

В аргументации, логике исследования не должно быть даже малейших поводов для сомнений. Уже много было обещаний за 60 лет существования романа: – Вот-вот, все, завтра мы представим неопровержимые доказательства. Мир устал склоняться от одного мнения к другому. На помощь, как шаманствующий клич к нечистой силе, призывалась даже ЭВМ.

Мы, наконец, должны ответить на повисший до сегодняшнего дня без ответа вопрос А.М.Горького. «Алексей Максимович Горький... в начале 1929 года слал в Москву одно за другим письма с вопросом: «Дело Шолохова разъяснилось?»

Сказанное в настоящей главе может смутить читателя, заставит его забеспокоиться: – А что, собственно, произошло? Хорош автор: решительно, убедительно доказывал сто три страницы, что Шолохов – «почетный плагиатор» (именно так называл себя сам Шолохов), а на сто четвертой решил дать задний ход, вновь, как и много лет назад. Не выйдет, поверить можно только бесспорной правде!

Согласен. Разговор должен идти на полном доверии к читателю. Придется исходить из безусловно справедливого принципа – презумпции невиновности.

Мало ли что мог сказать сам Шолохов – затравленный, под изучающими взглядами родственников и прихлебателей. По вполне понятной человеческой слабости немного слукавил, сказал, что не читал Крюкова, а сам читал, и по такой причине в «Тихом Доне» много реминисценций. Мы только добавим – слишком много и слишком невероятных для подлинно реминисценций.

Но в целом с такой логикой не согласиться нельзя. Сегодня нам, безусловно руководствующимся правдой, не следует пользоваться методами наших предшественников. Не будем радоваться и кричать: – Ату его, он же сам сказал, и наврал.

Сказал и сказал, пусть восторжествует абсолютная объективность. Мы должны обладать аргументацией, независимой от слов Шолохова.

А существует ли вообще в наше время какая-то другая возможность подтвердить концепцию автора?

Существует, но единственная. Вот если бы автору удалось обнаружить дневники, записные книжки Ф.Д.Крюкова, его неопубликованные произведения или неопубликованные варианты опубликованных произведений, к которым заведомо не имел доступ Шолохов, и там обнаружилось бы торжество метода «конвоя», тут уж, извините, ваши не пляшут.

Значит, будем вновь разбираться с архивом Крюкова. Федор Дмитриевич обладал уникальной способностью мгновенно вступать в деловые контакты, окрашенные личной симпатией, с самыми различными людьми – от простого казака, станичного атамана, казачьего есаула, до крупного сановника, писателя, депутата государственной Думы. Почти все они сохраняли горячую любовь и преданность к нему до конца жизни. Поразительно, но из песни слова не выкинешь, были люди, которые люто ненавидели его, распространяли и распространяют по сегодняшний день невероятные, грязные слухи о нем. Нет сомнения, уже через два-три года на всех континентах с трепетом будут читать жизнеописания о Ф.Д.Крюкове, созданные крупнейшими мастерами биографического жанра.

В сегодняшнем рассказе мы обратимся только к некоторым судьбам людей, связанных с архивом Крюкова. Центральное место среди них занимает Николай Пудович Асеев. Он учился в Петроградской горной академии, которую окончил по первому разряду в 1894 году. Продолжая там же свое образование, он вырос в крупного советского ученого. Последние документальные свидетельства о профессоре Ленинградской горной академии Н.П.Асееве, которыми располагает автор, относятся к 1939 году.

Дружба Крюкова и Асеева началась еще в студенческие годы. В начале века Федор Дмитриевич долго жил в доме Асеева. Сохранились фотографии двух молодых людей тех лет. Благородство и духовная сила в их облике соединяется с готовностью постоять за свои идеалы.

Ф.Д.Крюков с юных лет понимал значение архивных материалов. Каждый листочек, каждое письмо бережно хранилось им. Он любил писать дневники, вел записные книжки, куда заносил свои впечатления, наблюдения, жизненные эпизоды, сценки. Бережно относился он и к рукописям своих произведений.

Сегодня архив Ф.Д.Крюкова до марта 1917 года сохранился почти полностью. До 70-х годов бумаги сберегал Н.П.Асеев и его родственники. Крайние хронологические границы «петроградского» архива – 1865–1917.

Однако «петроградский» архив Ф.Д.Крюкова был не единственным. Часть бумаг находилась в станице Глазуновской. Первое упоминание о нем встречаем в корреспонденции Крюкова «Новое»: «Лет пять тому назад у меня для порядка, как у бывшего депутата, был произведен обыск. Для порядка же забрали десятка три-четыре книг, некоторые рукописи и черновики. Я полагал, что все это своевременно было приобщено к какому-нибудь делу, а вот неожиданно обнаружилось, что эта конфискованная литература не вышла из пределов местного полицейского стана».

Сегодня есть и другие документальные источники о «глазуновском» архиве. Летом 1907 года в доме Ф.Д.Крюкова и его сестры Марии Дмитриевны в станице Глазуновской области войска Донского заседатели третьего и четвертого участков произвели обыск. О его результатах и идет речь в корреспонденции «Новое». Воспроизведем одну из сцен обыска по неопубликованным воспоминаниям Ф.Д.Крюкова: « – Литература где еще у вас? – Есть на потолке, есть в кладовой. – Архив? – Да там увидите... – Нет, пожалуй, достаточно и этого». Разговор Крюкова с одним из заседателей снабжает нас ценной информацией. Прежде всего, существо проблемы: архив был, и весьма большой, находившийся в различных местах большого атаманского дома. Важно и то, что он после обыска остался нетронутым.

Установить документально крайние хронологические границы «глазуновского» архива пока невозможно. С высокой степенью вероятности можно предположить, что рукописные материалы его относятся к 70-м годам XIX века, а печатные – значительно раньше.

Заканчиваться «глазуновский» архив должен февралем 1920 года. Хранителем «глазуновского» архива до 1939 года была сестра Ф.Д.Крюкова Мария Дмитриевна. В письме к ней от 27 мая 1939 года Н.П.Асеев, отвечая на вопрос, что делать с бумагами Ф.Д.Крюкова, советовал: «2-е. Вопрос о книгах и материалах Феди для передачи их Академии наук. Что у Вас есть. И где эти материалы. Напишите мне про это. Затем – писали ли куда-нибудь Серафимовичу или нет? Помните ли Вы его? Все материалы, которые были в «Русском богатстве» – давно уже переданы в Пушкинский отдел. След.(овательно) речь может идти только о тех книгах, какие сохранились у Вас».

Судьба «петроградского» архива такова. До середины 30-х годов он оставался неприкосновенным. Затем незначительная часть его была передана Н.П.Асеевым в Пушкинский дом. Однако основную часть архива продолжал хранить Н.П.Асеев, а после смерти Николая Пудовича – его племянница Мария Акимовна Асеева.

Уже в начале 60-х годов М.А.Асееву стали настойчиво беспокоить врач Д.А.Хованский (он был другом Ф.Д.Крюкова, который высоко ценил его эрудицию и образованность), П.И.Шкуратов (род. в конце ХIX в.), духовный воспитанник и последователь Ф.Д.Крюкова и В.М.Проскурин (род. в 1912 году), журналист, долгие годы работавший в многотиражной и центральной печати Москвы, ему принадлежат наиболее содержательные публикации о личности и творчестве Ф.Д.Крюкова. Шкуратов и Проскурин – уроженцы станицы Глазуновской, их интерес к архиву был понятен и объясним: творчество и личность Ф.Д.Крюкова – неординарны. Однако все они получали отказ.

Для того, чтобы отвадить от архива, скажем, Проскурина, Мария Акимовна рассказывала ему, что в дни блокады она согревалась у железной печки, опуская в огонь рукописи Ф.Д.Крюкова.

Однако с возрастом судьба архива беспокоила ее все больше и больше, и она решила разделить его между Хованским, Шкуратовым и Проскуриным. Проскурин получил в основном более сорока фотографий, изображающих Крюкова и его близких, Шкуратов многие письма, а Хованскому достались около двух тысяч листов (опись сохранилась) творческих рукописей Ф.Д.Крюкова. Приблизительно 60% всех материалов продолжали оставаться у Марии Акимовны.

Позднее ее уговорили сдать (продать) оставшиеся бумаги в рукописный отдел библиотеки В.И.Ленина. Интеллигентная женщина возмущалась: – Как я могу продать (!) бумаги Федора Дмитриевича. Однако в итоге ей уплатили за них 400 рублей. С небольшим интервалом сдали свои части в тот же архив П.И.Шкуратов и В.М.Проскурин.

Хованский некоторое время держал рукописи у себя. Наконец, его уже почти уговорил В.М.Проскурин передать бумаги ему. И вот солнечным днем В.М.Проскурин встречал Хованского и его жену, возвращавшихся из Пятигорска, в Москве. После короткого разговора собрались идти. Жена Хованского попросила Проскурина помочь нести их чемодан. Тот приподнял его и неожиданно сказал: – Он тяжелый, а у меня грыжа... В результате Проскурин никаких рукописей не получил. Единственное, что ему удалось сделать, – вручить Хованскому ростовский адрес племянника Крюкова – Дмитрия Александровича, и посоветовать отправить бумаги туда. Хованский так и сделал.

Какова же судьба «глазуновского» архива. Большинство печатных источников – книг, газет, журналов было разграблено во время многократной смены власти в Глазуновской. Рукописи, тщательно увязанные, уложенные в сундучок, всякий раз путешествовали под присмотром Марии Дмитриевны. Выезды из Глазуновской второй сестры Федора Дмитриевича – глухонемой Евдокии Дмитриевны, чаще всего заканчивались в Усть-Медведицкой, иногда с ней оставались и бумаги. Во время последнего отступления Евдокия Дмитриевна вновь осталась в Усть-Медведицкой. Мария Дмитриевна двигалась с братом немного дальше – до хутора Калмыцкого. Но затем Федор Дмитриевич уехал без сестер, но с бумагами, последующая судьба которых описана в главе 18-й настоящего исследования.

Что же делала Мария Дмитриевна с оставшимися бумагами после смерти брата. Сначала очень коротко о ее жизни после возвращения из отступления. Естественно, оставаться в Глазуновской она с сестрой не могла. К тому времени у глазуновского почтмейстера И.И.Ермакова умерла жена. Втроем они переезжают в хутор Чигонаки-2. Жизнь там была трудной. Мария Дмитриевна подрабатывала, где только могла. «В нарсуде 5-го района ст. Глазуновской устроилась на службу семья сестры известного руководителя врангелевских банд (!?) Крюкова. Занимают они две должности: сторожа и посыльного, получают приличное жалованье и превосходно живут. Там же есть масса вдов с сиротами, мужья и отцы которых погибли на революционных постах. Комитет взаимопомощи молчит, по-видимому, не знает, что была чистка советских органов, а нарсуд тоже не знаком с этим. ГПУ, познакомь-ка их. Посетитель».

В начале тридцатых годов, после смерти И.И.Ермакова и сестры, Мария Дмитриевна переезжает в Усть-Медведицкую. Она работала техничкой в аптеке, как бывшая учительница начальных классов, брала на воспитание детей.

В 1939 году, не добившись совета от Н.П.Асеева, она вероятнее всего, переезжает в Ростов, где жил в доме своей матери, урожденной А.Г.Чебаковой, ее племянник Д.А.Крюков. В письме от 14 мая 1939 года к Н.П.Асееву Мария Дмитриевна, в частности, писала: «В тот день, когда я Вам писала письмо, получила письмо из Ростова от невестки – жены Санюшки. Просит приехать к ним туда – растить внучку, так как ее мать бросила мужа – ее сына Митю – и сошлась с другим, а ребенка оставила отцу...» Правда, далее Мария Дмитриевна сообщала, что в то время поездка расстроилась...

Однако совершенно очевидно, что сундучок с рукописями так или иначе попал к Дмитрию Александровичу. Туда же в семидесятые годы были присоединены бумаги от части «петроградского» архива, присланные Хованским. Есть свидетельство жителя станицы Усть-Медведицкой, что Мария Дмитриевна осталась в Серафимовиче, откуда во время войны была угнана в Германию.

Следовательно, неприкосновенным до начала семидесятых годов оставался только «петроградский» архив Ф.Д.Крюкова, в т.ч. и часть, доставшаяся Хованскому. «Глазуновский» архив мог побывать в чьих угодно руках.

Задача соблюдения чистоты эксперимента позволяет нам работать только с «петроградским» архивом, который сегодня хранится в Рукописном отделе Государственной библиотеки им. В.И.Ленина в Москве. Он обработан в 1978 году и составляет 8 картонов, 585 единиц хранения, 5.778 листов.

Перед подробным анализом «петроградского» архива и «Тихого Дона» – несколько замечаний о творческой жизни Ф.Д.Крюкова после марта 1917 года. До лета 1918 года он жил в станице Глазуновской, занимаясь хозяйством, не принимая участия в общественно-политической жизни. Больше года он был озабочен содержанием семьи, а в свободное время писал или, точнее, дописывал большую вещь, начатую им во время первой мировой войны. Среди трехсот восьмидесяти корреспондентов, чьи письма сохранились в «петроградском» архиве – уроженец станицы Глазуновской Д.Ветютнев, обучавшийся до 1916 года в московском вузе. Литературно одаренный молодой человек испытывал горячую привязанность к Ф.Д.Крюкову, искренне и откровенно писал ему обо всем, что он видел, чем интересовался. К его письмам мы еще вернемся в нашем исследовании. Он сам вполне профессионально владел пером. В июньской книжке журнала «Новая жизнь» за 1915 год под псевдонимом Д.Воротынский он опубликовал повесть «Суховы», где начинающий литератор изобразил события, имевшие место в Глазуновской. Естественно, что с таким человеком Ф.Д.Крюков мог детально обсуждать литературные проблемы, в т.ч. и своего творчества.

В письме к Ф.Д.Крюкову из Москвы в Петроград 1 февраля 1917 года Д.Ветютнев писал: «Помните, Вы говорили, что собираетесь написать большую вещь на тему: казаки и война. Что же – работаете? Но, пожалуй, частые сдвиги с одного места на другое мешают сосредоточиться».

Нет сомнения, что Ф.Д.Крюков в 1915–1920 гг. работал над романом. Самым плодотворным был период с весны 1917 по лето 1918 года.

24.

Начнем с анализа «дневника» в романе «Тихий Дон» и дневников и записных книжек Ф.Д.Крюкова.

В «Тихом Доне» читаем: «У меня как-то здравый расчет преобладает над всем остальным». II, 308

В феврале 1897 года Ф.Д.Крюков сделал в своем дневнике запись: «Я никогда не увлекался, ум преобладал всегда у меня над чувством». Подобная запись появляется в дневнике Крюкова вторично, приближая ее лексически к записи «дневника» романа. Крюков получил записку: «Зайдите ко мне сегодня, а если нельзя, то завтра... Я перечитал эту записку, написанную женской рукой, с каким-то чувством расчета».

Далее в романе идет характеристика Лизы Моховой: «Очень уж убогий у нее умственный пожиток, в остальном она любого научит». II, 312. Отец Лизы думает о ней: «Пустая... недалекая девка». III, 267

21 февраля 1903 года Крюков записывает в дневнике о своей знакомой: «Она кажется недалекой, но по своему хитра, физически красива».

Дальнейшая характеристика Лизы в романе: «С каждым днем она становится нетерпимей. С нею был вчера нервный припадок». II, 312

Характеристика еще одной женщины в дневнике Крюкова: «...нервный румянец на щеках... Она довольно умна,... но хитрость ее прозрачна и нервна». Есть в дневнике и подробно описанная натуралистическая сцена нервного припадка близкой Ф.Д.Крюкову женщины. (Запись от 13 мая 1899 года).

О Лизе Моховой в романе: «Когда она успела так разложиться... Она дьявольски хороша. Она гордится совершенством форм своего тела». II, 312

Запись в дневнике Ф.Д.Крюкова о своих женщинах: «Она вульгарна, зла... Она высока, тонка, очень красива, даже картинно красива... Она сознает свою силу».

В романе: «Расстались с Елизаветой...» II, 313

В дневнике Ф.Д.Крюкова тоже инициатива принадлежит женщине: « – Тогда нам надо расстаться».

Основа «дневника» в романе поразительно совпадает с записями в дневниках Ф.Д.Крюкова. Однако вставная новелла в романе («дневник») объединена судьбой еще и героя повествования, жизнь которого ничуть не похожа на судьбу Крюкова. Неужели – вымысел? Ничуть не бывало. Одним из корреспондентов был Д.Ветютнев, о котором сообщалось выше. Обратимся к его откровенным письмам, в которых он, не таясь, описывает свои любовные похождения. Внешние приметы его жизни тоже совпадают с обликом героя «дневника» романа. Он казак с Дона, учится в московском институте.

О Лизе Моховой в романе: «Она медичка второго курса». II, 306

В письме Д.Ветютнева от 2 марта 1914 года находим: «...в гости идти не хочется, ...на бал – вчера был и попал случайно к медичкам-клиницисткам».

Герой «дневника» романа после связи с Лизой: «Выход. Иду на войну. Глупо? Очень». II, 314

Д.Ветютнев 27 ноября 1915 года: «...Готовлюсь к переосвидетельствованию, и к весне уж буду щеголять в серой шинели. Страшно идти на войну».

Некоторые другие детали, связанные с судьбой Лизы Моховой в романе: «...виднелась бледная Елизавета. Легонький чемоданчик держала в руках и невесело улыбалась...» Пантелей Прокофьевич интересуется, куда она уезжает, в ответ слышит: «В Москву, на ученье, курсы проходить». II, 126

3 июня 1914 года Д.Ветютнев сообщает из Глазуновской Ф.Д.Крюкову в Петроград: «Всчет барышень в станице оскуднение, и я пока никого не видел, кроме Лизочки... 5-го сего месяца Лизочка уезжает из Глазуновки к брату, кажется, до октября, а может, по ее словам, и совсем».

Еще одна жизненная деталь в «дневнике» романа: «Один пьяный ударил лошадь казака палкой...» II, 307

С описанным эпизодом можно встретиться в неопубликованном варианте рассказа Ф.Д.Крюкова «Казак Чичеров»: «Но неожиданно для него тот самый человек выскочил из-под ворот и, размахивая палкой, ударил его по ноге».

Некоторые другие детали из дневника Ф.Д.Крюкова, перекочевавшие позднее в «Тихий Дон». Поздним вечером Григорий ждет Аксинью: « – Ты меня заморозила, окаянная баба! – Я горячая, погрею. – Распахнула опушенные полы донской шубы, обвилась вокруг Григория, как хмель вокруг дуба... – Погоди, прими руки». II, 169

6 января 1909 года Ф.Д.Крюков был в Глазуновской. Вечером он выходит на улицу, видит молодых женщин, его тянет «идти с ними... будет близко кто-нибудь... и за донской шубой... теплые груди, обнимающие руки, будут... блестеть лаской и счастьем глаза, горячие губы и сладость обладания. Полночь».

Описание умирающей Натальи в романе: «Ильинична взбивала подушку...» Она думает: «Значит, не выживет. Боится, что обеспамятеет, и не увидит детей». II, 159, 161

Запись в дневнике Ф.Д.Крюкова в апреле 1907 года: «Она лежала... металась... подушка в головах... Кругом бабы... – Любушка ты моя, видно, покинешь ты своих... деточек».

Описание песни в романе: «Пели... молодые казаки... Песня потекла величаво, раздольно и грустно... слушательницы вытирали слезы». V, 182, 183, 184

В дневнике Ф.Д.Крюкова: «Молодой казак... начал песню... Мотив ее протяжный... какая-то грустная жалоба... Хотелось плакать».

Любопытны некоторые варианты произведений Ф.Д.Крюкова, ранее не публиковавшиеся. В романе Мохов: «...скупал и продавал краденое». II, 111

В набросках к повести «Зыбь»: «Сколько у нас этих пауков. Лукиничевы ребята по пяти рублей в месяц росту берут за сотенную, скупают краденое».

В романе: «Дела и поездки съедали весь досуг: то в Москву...» II, 113

В тех же набросках купец о товаре: «На прошлой неделе из Москвы доставлено».

В романе Григорий говорит Аксинье: « – Не отпирай дверь, я через окно... Он стал на завалинку... Руки Аксиньи на его плечах... Шагнул через подоконник, закрыл окно». V, 471

Самсон, герой повести Ф.Д.Крюкова «О Самсоне и Тарасе», говорит Никифору: « – Я знаю, где она живет. Вот под этим окном. О, брат, бабочка мягкая... Самоха... подошел к окну... Окошко было маленькое, но Никифор с удивлением увидел, как он всунул туда сперва голову, потом... просунул плечи и вошел по пояс, упираясь ногами в завальню».

Невольное удивление вызывали сравнения двух отрывков из «Тихого Дона» и «Зыби». Григорий Мелехов, рассуждая о Михаиле Кошевом: «Жил тот на отшибе». II, 167. Но при идентичности предшествующих рассуждений в «Зыби» об одном из героев встречаем: «Он жил почти в центре станицы». Ф.Крюков, «Зыбь», с.101. Все правильно, и в черновом варианте повести «Зыбь» тоже было: «Он жил не очень близко, на краю станицы».

В романе: «Аксинья со вздохом целует Григория... и снова гладит и разбирает спутанный Гришкин чуб... Григорий молчит. Ему хочется спать. Он с трудом раздирает липнущие веки: – Придет муж – небось бросишь меня? Побоишься?». II, 59

В неопубликованном варианте «Зыби»: «Пора было уходить, а она не отпускала. Казалось, забыла всякий страх, осторожность, смеялась, обнимала его и говорила без умолку. – А не боишься, Самоха (муж женщины – М.М.) придет, – спросил он».

Случайный собеседник говорит Григорию в романе: «Я бы этих верховодов свел один на один и сказал: «Вот вам, господин Ленин, вахмистр, – учитесь у него владеть оружием. А вам, господин Краснов, стыдно не уметь». И пускай бы, как Давид с Голиафом, бились: чей верх...» IV, 99

В неопубликованном варианте «Зыби» Грач говорит: «Охота мне вдариться с ними, с этими... со всеми министрами там... Крикнул бы им: ну, выходи на чистое поле, чья возьмет?»

В главе 5. настоящего исследования сравнивается сцена обыска у Штокмана в романе и в повести Ф.Д.Крюкова «Шквал». Близость эпизодов поразительная. Сегодня можно документально подтвердить, что обыск в той же интерпретации производился не у кого-то, а у самого Ф.Д.Крюкова. В его неопубликованном очерке, который повторяет сцену обыска в повести «Шквал» и романе «Тихий Дон», цитируется официальный документ, который предъявили Ф.Д.Крюкову заседатели: «На основании п.21-го положения об усиленной охране произвести обыск у бывшего члена государственной Думы Крюкова для обнаружения нелегальной литературы. Генерал-майор Широков».

Характеристика Валета в романе: «С четырнадцатого не вылазию из окопов. Ни угла, ни семьи не было, а вот за кого-то пришлось натдуваться». III, 30 «Как был ты Валет, так и остался им!... у тебя, кроме пинжака, ничего нету... – Ты что рот раззявил? Офицерство свое кажешь... плевать мне на тебя! – выкрикивал Валет». III, 328. «Все на мне. – Валет скривился. – Хором не нажил, именья – тоже». III, 331

Один из постоянных посетителей «политического клуба» в неопубликованном варианте повести «Зыбь»: «Он не имеет дома, живет в разных местах в качестве садовника и носит в сердце недовольство социальным строем». Можно добавить, что имя Валет носит один из героев Ф.Д.Крюкова – в первоначальном варианте «Зыби» – повести «О Самсоне и Тарасе». Он тоже посещал «политический клуб»: «Сторонником старого мира был и благочинческий писец Валька». До трех раз иногда менял имена своих героев Ф.Д.Крюков.

В доме Мелеховых появляется их дальний родственник Макар Нагайцев – «известный по всей округе редкостный песенник и пьяница». IV, 122

Сравним с первоначальной характеристикой Никифора Котельникова, «по уличному прозвищу Терпуг», в подготовительных материалах повести «Зыбь»: «Да, это Никифор Терпуг, гуляка, песенник, удалой досуг и забубенная голова».

25.

В сферу своих писательских интересов Ф.Д.Крюков смог вовлечь многих и многих людей, каждый старался помочь ему в работе. Первое упоминание о бескорыстном желании содействовать ему содержится в письме его родственника А.Сухова от 16 января 1889 года: «Федя, я радуюсь твоему задуманному делу, т.е. сочинениям, и не знаю, с какой стороны пособить тебе в этом». Далее А.Сухов излагает ему довольно выразительный эпизод из старых «гулебных» времен, как казаки отбили добро у татар. Эпизод вошел позднее в повесть Ф.Д.Крюкова «Гулебщики».

Постоянно присутствовали в его творчестве рассказы и наблюдения знакомых и близких. В письме от 21 октября 1911 года ветеринарный врач, уроженец станицы Вешенской П.А.Скачков пишет Ф.Д.Крюкову: «...когда я 30.09, сойдя на ст.Миллерово, развернул «Русские ведомости» и увидел Ваше имя... Оказывается, с Вашим братом, писателем, держи ухо востро, расскажешь... спроста, а потом, гляди, попадешь в печать...» Повидимому, П.А.Скачков имел в виду очерк Ф.Д.Крюкова «В пути», опубликованный в «Русских ведомостях» 27 сентября 1911 года.

Трогательно сообщает о своем стремлении участвовать в творчестве Ф.Д.Крюкова его приемный сын Петя в письме от 17 ноября 1914 года (Пете 10 лет): «Милый папа!... Написал еще три статьи. Очень интересные, одну про войну. Теперь буду больше улавливать время для писания статей, потом, когда ты приедешь, я тебе передам, а ты, может быть, и вместо своих напечатаешь...»

Длительную переписку с Ф.Д.Крюковым имел войсковой лесник Андрей Быкадоров. Множество его бесхитростных рассказов стало частью произведений Федора Дмитриевича. Он тоже сообщает: «Я буду писать Вам и записывать, что будет любопытного». «К Вашему любопытству бабию драку и руганье написал было, но не послал, затем, что очень цинична. Антиресна для Вас будет или нет, не знаю: нецензурная».

Перед читателем «Тихого Дона» постепенно раскрывается трагическая судьба Аксиньи Астаховой: «Аксинью выдали за Степана семнадцати лет... За год до выдачи осенью пахали они в степи, верст за восемь от хутора. Ночью отец ее, пятидесятилетний старик, связал ей треногой руки и изнасиловал. – Убью, ежели пикнешь слово, а будешь помалкивать, – справлю плюшевую кофту и гетры... Так и помни: убью, ежели что...» II, 41

Один из жизненных эпизодов, записанных А.Быкадоровым, и посланных Ф.Д.Крюкову, называется «Рассказ прачки». Сорокалетняя женщина из Усть-Медведицы повествует о своей жизни: «Мы работали в поле: отец, мать и я. Мне было 15 лет. Ехать домой за провиантом было надо. Мать говорит: – Нехай Дунька едет. Лошадь у нас была хорошая, смирная. – Нет, – отец говорит, – она надо у мине... – Езжай сама... А у самого на уме дурное было. Мать поехала, а мы остались с отцом двое, легли спать вместе. Он мине на руку положил, чево раньше не было никогда... А в ту зиму он уже стал приставать ко мне настояще... а сказать боюсь, он говорит: – Убью, если услышу чево скажешь... Я тебе платье куплю, какое хочешь... все равно убью...»

До трагической развязки у них не дошло: девушка вынуждена была уйти из семьи. Мог ли Ф.Д.Крюков углубить эпизод домыслом, не обеспеченным жизненной правдой? Обратимся к рассказу А.Быкадорова о другой его знакомой: «...вить она, милая Федорушка, с отцом была родным. Он, сукин сын, бродяга корявая, пьяный, при мне в чулане повалил ее, рот зажал... – А ты чево делаешь, злодей... А он говорит: – Уйди... пожалуйста, кумушка, никому не сказывай. Но про это все давно знают...»

Оказывается, натуралистическая сцена аборта Натальи тоже принадлежит перу А.Быкадорова. Без преувеличения можно сказать, что его записки, изданные сегодня с незначительным редактированием, будут читаться с неослабевающим интересом, настолько они ярки, выразительны, а главное – достоверны.

Поразительны письма другого корреспондента Ф.Д.Крюкова – А.Ф.Фролова. Он описывает, как 12 августа 1890 года собирался домой в отпуск. Его товарищ говорит: « –... в добрый час, поезжай, да смотри, про мою лахудру-жену узнай, она, небось, по сие время с артиллеристом гуляет...» Далее следует рассказ со всеми подробностями, как он застал жену с любовником... Литературный дар А.Ф.Фролова несомненен. Но мы остановимся только на некоторых деталях его выразительного рассказа, имеющих отношение к «Тихому Дону».

Вначале отпускник наказал любовника. Так и таким способом поступил Григорий с Листницким. Зверская расправа полностью совпадает в романе и записках А.Ф.Фролова. Затем достается жене...

В «Тихом Доне»: «Аксинья, залитая кровью, ветром нес-лась к плетню...муж...охаживает собственную жену сапогами». II, 68

У Фролова: «Я ее все бац сапогом, а сам ругаю, и бац еще сильнее... и так тоже избил, что у ней лица не узнаешь».

Григорий с отцом в «Тихом Доне» рыбалят: «Неяркое солнце стало в полдуба». II, 15

В записках Фролова: «Я пошел от станции по дороге, солнце было так в дуб вышины, как у нас говорят: без часов, по-здешнему, часов 5 вечера».

Подробно описывает А.Ф.Фролов свою встречу в станице Кумылженской: «Служивый до того напился, что в упор человека нельзя было угадать». См. «Тихий Дон», II, 54; III, 361.

В заключение письма автор сообщает: «За сие мое изложение (очерка) ручаюсь, что сие верно было... Если же еще что желаете, Федор Дмитриевич, написать Вам, то пришлите мне вскоре письмо, а я буду знать. И этот рассказ отпечатайте и мне тоже для памяти пришлите. в конце же сего рассказ подпишите: писал или рассказывал... урядник А.Фролов. А вслучае и к сему рассказу могу продолжение вести, если понадобится, пропишите... Просто мой воинский чин и имя, и фамилию подпишите, что сие кто составил».

Автор настоящего исследования подтверждает, что урядник Александр Федорович Фролов, как и многие другие корреспонденты Ф.Д.Крюкова, внес свой вклад в развитие отечественной литературы. Спешу добавить, что все места в письмах Фролова, которые позднее попали в «Тихий Дон» и другие произведения Ф.Д.Крюкова, подчеркнуты красным карандашом.

Обратимся к письмам еще одного корреспондента Ф.Д.Крюкова С.И.Сливина, известного среди знакомых писателя под псевдонимом – Свояк. Семен Иванович долгие годы работал кучером у Крюковых.

Вначале из «Тихого Дона». О пленном австрийском солдате, зарубленном позднее Чубатым: «Пленник растерянно улыбнулся, засуетился... благодарно ему улыбаясь, закивал головой... пошарил в карманах, оглядывая казаков, достал кожаный кисет и залопотал что-то, жестами предлагая покурить... Трубчатый табак ударил в голову». II, 326

В письме от 23 апреля 1915 года Марии Дмитриевне Крюковой С.И.Сливин пишет: «Видел солдат австрийских... Газеты правильно описывают, что они в гетрах ходят». Об одном из них: «Стали предлагать покурить. На словах не понимает, смотрит быстро. Указали на табак, словом, кисет, сейчас и рассмеялся и засуетился, достал трубку и закурили с Иваном Рыжковым».

В том же письме С.И.Сливин сообщает о своей жизни в Ба-лашове, где он находился в госпитале после ранения в левую руку: «Смешные песни поем, особенно, жив буду, приду и расскажу Федору Дмитриевичу».

Федору Дмитриевичу, а не Михаилу Александровичу!

Жив остался Семен Иванович. Во время гражданской войны тяготел к отрядам Ф.К.Миронова. Страшную, мученическую смерть принял уже в тридцатые годы.

Привлекают своей искренностью и достоверностью письма есаула Леонида Ивановича Степанова. Образованный, самостоятельно мыслящий, он на многих производил неотразимое впечатление. Оставив службу, долго жил в Ростове и Черкасске. Однако весной 1906 года в юрте Нижне-Чирской станицы приобрел великолепную, хотя запущенную усадьбу. Фруктовые деревья, заповедная левада...

Немолодой есаул прожил в усадьбе одиноко всего три месяца, и женился на серьезной девушке, 21 года от роду, закончившей восемь классов гимназии. Молодые были счастливы. Скрепя сердце Л.И.Степанов согласился на должность атамана станицы Усть-Медведицкой. Он многое успел сделать за два года службы на посту атамана. 11 января 1907 года у атамана родился сын Владимир. А 16 февраля 1909 года Л.И.Степанов вновь был зачислен в комплект полков и ушел на военную службу. Остались его письма к Ф.Д.Крюкову.

Обратимся к описанию сотника Е.И.Изварина в «Тихом Доне»: «Человек недюжинных способностей, несомненно одаренный, образованный значительно выше той нормы, которой обычно не перерастало казачье офицерство, Изварин был заядлым казаком-автономистом... он, связавшись с казачьими кругами самостийного толка, умело повел агитацию за полную автономию Области Войска Донского. Он превосходно знал историю, носил горячую голову, умом был ясен и трезв; покоряюще красиво рисовал будущую привольную жизнь на родимом Дону... Трогал наиболее сокровенное, лелеемое большей частью зажиточного низового казачества». III, 195, 196. «Григорий осторожно расспрашивал о большевиках... – У большевиков своя программа, свои перспективы и чаяния... Сейчас они заигрывают и с крестьянами, и с казаками, но основное у них – рабочий класс. Ему они несут освобождение, крестьянству – новое, быть может, худшее порабощение... Нам необходимо свое, и прежде всего избавление ото всех опекунов – будь то Корнилов, или Керенский, или Ленин». III, 197

В письме от 5 июля 1906 года Л.И.Степанов излагает свою программу: «Добивайтесь всеми силами самого широкого самоуправления на Дону, с выборными чинами на всех ступенях управления... Вы знаете сами, что казак еще дорожит и должен дорожить своим казачьим званием, а потому равнять их со всеми будет ошибочно...Я думаю, что когда у нас будет широкое самоуправление, то можно будет снова возродить наш Дон, погибающий от темноты, невежества и произвола подлых и жадных правителей... Если Вы пожелаете и дадите свой частный адрес, я охотно писал бы Вам и помогал, чем могу для пользы возрождения родного края. Я думаю, что правительство только тогда пойдет на уступки, когда увидит пробуждение казаков, а этого можно достигнуть только широкой связью лучших депутатов Донского войска с казаками – поездками по Дону и широкой перепиской...»

В письме Л.И.Степанова от 25 января 1907 года: «Дело Азефа – яркий образчик глупой доверчивости, халатности и глупости господ с.-д.... таковы же в массе... и все крайне левые партии. Они не знают жизни, много пустозвонят и гибнут зря...»

18 октября 1907 года, вновь: «Тактика всех социалистов неблагоразумна и страшно вредит делу. Они не знают жизни, не знают народа... Пишите мне хотя бы раз в месяц».

Добавим, что Л.И.Степанов сам пробовал сочинять, в том же письме он сообщает: «Со своими записками я более никуда не совался, но мне кажется, что они... не так уж плохи... Ведь сам Короленко не нашел их совсем плохими, и после его указаний я их немного переделал...»

В архиве Ф.Д.Крюкова сохранились письма учительницы реального училища, некоторое время преподававшей в слободе Даниловке области войска Донского. Она известна по имени – Леля. С помощью Ф.Д.Крюкова Леля вскоре перебралась в Петроград, стала работать в обществе взаимопомощи донских казаков. Судьбой своей была довольна.

Однако в «Тихом Доне» от нее осталось только ласково-уменьшительное имя – Леля. А судьба жены Горчакова – Лели в романе очень близка внешне к биографии Е.М.Золотовской. Ее письма к Ф.Д.Крюкову содержат прозрачные намеки в нежности, желании скорой встречи. В 1908 году в доме Золотовских в Новочеркасске жил брат Ф.Д.Крюкова – Александр Дмитриевич. На правах хозяйки Золотовская была поверенной в сердечных делах А.Д.Крюкова, умело расстроила его свадьбу со Скачковой из Вешенской, а еще через некоторое время Александр Дмитриевич влюбился в хозяйку.

В письме к Ф.Д.Крюкову Золотовская пишет: «Я буду жаловаться на Вашего братца, он невозможный человек. Вы, наверное, уже знаете, что он влюблен в меня, и влюблен так, что я ничего подобного не видела и не слышала, а только читала, он страшно меня ревнует ко всем...»

Такие же чувства испытывает и Листницкий к Леле Горчаковой в Новочеркасске: «...он ... рассуждал, как герой классического романа, терпеливо искал в себе какие-то возвышенные чувства... он, разжигаемый ревностью к мертвому Горчакову, желал ее, желал исступленно...» IV, 55

Листницкий добился своего, но А.Д.Крюков в конце концов женился на двоюродной сестре Е.М.Золотовской – А.Г.Чебаковой, дочери ростовского купца первой гильдии.

26.

Мог ли Громославский или Шолохов предположить, что Леля, Лиза, Изварин и многие другие герои «Тихого Дона» отнюдь не вымышленные персонажи. Следуя за логикой анализа историко-архивного материала С.Н.Семанов делает удивительно точный вывод: «Нисколько не преувеличивая, следует сказать, что буквально каждому, вроде бы случайно мелькнувшему в «Тихом Доне» имени можно без всякого нажима найти художественно-историческое обоснование. «Лишних» имен тут нет».

Чутьем исследователя Семанов понял глубоко реалистическую основу образа Изварина в романе. Правда, он пошел по ложному пути в поисках буквального совпадения фамилий. Он нашел трех Извариных, делая предположение, что образ является соединением их биографий. «За разъяснениями по этому поводу автор обратился в марте 1981 года в Вешенской к М.А.Шолохову. Михаил Александрович сказал, что Изварин – персонаж им вымышленный».

Углубляясь в поисках реалий в «Тихом Доне», Семанов пытался установить пути их проникновения в роман: «Нам доводилось задавать эти вопросы автору «Тихого Дона», он просто ответил, что не помнит».

Вот так, ни больше , ни меньше: «автор» не помнит. Так Шолохов отвечал очень часто. Доцент исторического факультета Ростовского университета Н.В.Чеботарев, занимаясь садоводством, сдружился с сыном Шолохова – Михаилом Михайловичем, тоже имевшим сад. Чеботарев заинтересовался упоминаемым вскользь персонажем «Тихого Дона» – Секачем. Он долго думал, что Секач – персонаж вымышленный. Однако после многолетних архивных поисков он обнаружил, что Секач действительно был предводителем крестьянских волнений. Тогда Чеботарев решил через М.М.Шолохова узнать, как Секач попал в роман. Через какое-то время М.М.Шолохов ответил Чеботареву: «Отец сказал, что он не помнит».

В создании эпопеи «Тихий Дон» принимали участие десятки и сотни неравнодушных, талантливых современников Ф.Д.Крюкова. По словечку, по кирпичику годы и десятилетия сооружалось великолепное творение.

Кем же надо было быть, чтобы поверить сказке, будто недоучка (так называл Шолохова его отец – Александр Михайлович) в 1926 году сел за роман, а в середине 1927 года уже привез его в Москву.

А.В.Калинин торжествующе восклицает, что Ф.Д.Крюков умер в 1920 году, а «Тихий Дон» заканчивается 1922-м. Странно слышать такие слова от писателя и публициста. В подготовительных материалах произведений Ф.Д.Крюкова сохранились бумаги, которые позволяют понять методы его работы и утверждать, что третья и четвертая книги «Тихого Дона» были написаны вчерне, не полностью. Они имели детально составленные планы, конспекты, которые позднее надо было завершить по принципу детских картинок «Раскрась сам», дописав в них сцены и эпизоды, характеризующие два последующие года. Сегодня все исследователи согласны, что Шолохов имел текст публицистического характера «Донщина», часть которого он включил в «Тихий Дон». Ведь не зря именно работа над третьей и четвертой книгами затянулась более, чем на десять лет.

Многие под давлением доказательств в душе согласны с утверждением, что Шолохов не мог написать «Тихий Дон», но публично продолжают всеми силами защищать его, наивно полагая, что разоблачение Шолохова нанесет идеологический урон. А кто придумал, что идеология имеет какие-то обязательства перед Шолоховым? Кто? Могут ли наши обязательства сегодня определяться только тем, что И.В.Сталин летом 1931 года велел (!) печатать «Тихий Дон».

Позволю себе высказать предположение, которое неминуемо вскоре подтвердится документально, что И.В.Сталин в смягченной форме был информирован Шолоховым об использовании при написании романа «различных материалов». Требовалась внушающая способность Сталина, чтобы Шолохов до осени 1974 года сохранял уверенность, что «романы именно так и пишутся», потому что и «Поднятая целина» начиналась и заканчивалась подобной методикой.

Факты угнетают, совесть ученого заставляет просыпаться по ночам в холодном поту: «Теперь безусловно ясно, что молодой М.Шолохов использовал в качестве жизненно-литературного материала очерки Ф.Крюкова...»

Так вот оно что! Оказывается, «ученый, сверстник Галилея, был Галилея не глупее: он знал, что вертится земля, но у него была семья...»

Только не совсем понятно, как сказавший такие слова ученый собирается связать их с утверждением Шолохова, что он не читал Ф.Д.Крюкова.

Сторонники запретов на свободное обсуждение проблем, связанных с феноменом Шолохова, должны, наконец, понять, что если и раньше мало кто боялся высказывать свои суждения о «Тихом Доне», то сегодня они начнут появляться в самых неожиданных местах.

В 1987 году в Краснодаре увидел свет роман-хроника Ан.Знаменского «Красные дни», который целиком посвящен описанию жизни и деятельности героя гражданской войны Ф.К.Миронова и писателя, секретаря Войскового круга Ф.Д.Крюкова. В романе обнаруживается несколько намеков, подталкивающих к мысли, что «Тихий Дон» принадлежит Крюкову.

Анатомируя один из таких намеков вспомним, что на протяжении всего романа рефреном, неоднократно в устах Ф.Д.Крюкова звучит фраза: «Как говорится, в годину смуты и разврата...» Выше уже сообщалось, что в «Тихом Доне» встречаются стихотворные строки:

В годину смуты и разврата
Не осудите, братья, брата.

Они принадлежат перу русского поэта А.Голенищева-Кутузова. Анализ дневников и записных книжек Ф.Д.Крюкова подтверждает, что Голенищев-Кутузов был любимым поэтом писателя. Но намек остается намеком, так как Знаменский вряд ли сможет представит документы, что Крюков такие слова произносил.

В другом месте А.Знаменский рассуждает о судьбе архива Крюкова, используя уже известную версию, что бумаги писателя попали к тестю Шолохова Громославскому. Правда, такое суждение становится достоянием читателя в завуалированном виде.

Как бы то ни было: есть у Знаменского документы или их у него нет, но результат его в целом довольно интересного произведения ошеломляющ: « – Зачем музей Шолохова, если известно, что «Тихий Дон» написал Федор Крюков, – услышал я недавно в зале Центрального Дома литераторов, покрытое аплодисментами части собравшихся выступление седовласого публициста».

Уже ясно сегодня, что проблему эту, крайне болезненную для отечественного и мирового литературоведения необходимо решать. Правда – единственное мерило для нас в решении этого вопроса. «Правда выше Некрасова, выше Пушкина, выше народа, выше России, выше всего, а потому надо желать одной правды и искать ее, несмотря на все те выгоды, которые мы можем потерять из-за нее, и даже несмотря на все те преследования и гонения, которые мы можем получить из-за нее».

А то, что правда выше Шолоховых, вообще нет никаких сомнений!