А.Г.Макаров,С.Э.Макарова Неюбилейные мысли. Удалось ли научить "Шолоховедов" работать?



К выходу книги Ф.Ф.Кузнецова «"Тихий Дон": судьба и правда романа»

Вот уже более пяти лет как публично заявлено об «обретении» Институтом мировой литературы им. А. М. Горького РАН шолоховских рукописей «Тихого Дона». Их всестороннее изучение безусловно позволило бы приоткрыть многие тайны и загадки создания великого произведения и его появления на свет.

Намечавшееся празднование столетия М. А. Шолохова, государственная поддержка юбилейных мероприятий должны были дать достаточно надежное основание для издания этой рукописи, которую научная общественность рассчитывала получить в юбилейном году. Однако к вящему разочарованию вместо издания рукописи, включавшей примерно 800 страниц, исследователи получили многостраничный фолио Ф Ф. Кузнецова, бывшего до последнего времени директором ИМЛИ и претендовавшего на положение ведущего современного исследователя и защитника М. А. Шолохова. На обложке золотым тиснением выведено - «"Тихий Дон": судьба и правда великого романа». Имеются в книге и воспроизведенные в виде иллюстраций страницы шолоховской рукописи, но в количестве лишь 32 листов, касающихся, в основном, лишь первых страниц романа.

Таким образом, исследователям, пять лет ожидавшим получение в руки ценного материала для изучения романа-эпопеи, истории его создания, а также вопроса о плагиате у М. Шолохова, предоставлена возможность ознакомиться примерно лишь с 4 % рукописи, а вместо остального корпуса текста - пространные рассуждения самого Ф. Ф. Кузнецова. Замена, надо сказать, совершенно неравноценная и, сама по себе, свидетельствующая о кризисе научной основы традиционного «шолоховедения». Введение в научной оборот ценного источника, который сами защитники М. Шолохова объявили ключевым аргументом в пользу окончательного решения вопроса об авторстве романа, возможность работы с ним всем заинтересованным исследователям не состоялись и отложены на неопределенный срок...

Что же предложено общественности взамен шолоховских рукописей? 860-страничная книга Ф. Ф. Кузнецова состоит из четырех разделов. В первом разделе - «Рукопись» - рассказывается об истории хранения шолоховской рукописи в семье Кудашевых и последующем «обретении» ее Институтом мировой литературы. Во второй главе раздела Кузнецов, анализируя содержащиеся в рукописи последовательные варианты начала художественного повестования, пытается дать реконструкцию начального этапа работы М. А. Шолохова над романом.

Эта глава (менее 80 страниц, примерно 8 % текста книги) собрала в себе соображения автора, касающиеся исследования шолоховской рукописи и выводы, вытекающие из ее существования для вопроса об авторстве М. А. Шолохова. Из сотен запутанных мест и противоречий рукописного и опубликованного текстов «Тихого Дона», Ф. Ф. Кузнецовым оказалась рассмотренной и проанализированной - с привлечением найденной рукописи - лишь ничтожная часть. Причем его анализ первых глав романа фактически подтвердил обнаруженную нами еще пятнадцать лет назад путаницу с «последней турецкой кампанией», свидетельствовавшей о неясном понимании самим Шолоховым времени, в котором разворачивалось действие его романа. Остальные разделы книги Ф. Ф. Кузнецова: «Прототипы. Топонимика», «История романа», «Претенденты и оппоненты», посвящены прототипам, истории выхода в свет шолоховского романа и появлению слухов о плагиате и, наконец, дискуссии с оппонентами, сторонниками версии о шолоховском плагиате, и не имеют непосредственного отношения, не опираются на текстологию шолоховской рукописи. Из этого вытекает следующий вывод.

Структура и содержание книги Ф. Ф. Кузнецова не соответствуют заявленной цели. Методологически задача снятия вопроса о плагиате у М. Шолохова введением в научный оборот найденной шолоховской рукописи и ее текстологического анализа Кузнецовым не только не решена, но, можно, сказать, лишь обозначена несколькими фрагментарными рассуждениями, причем далеко не столь очевидными и однозначными, как это представляется самому автору книги. Практически весь огромный корпус противоречий, анахронизмов, нарушений художественного повествования, выявленный в исследованиях последних тридцати лет остался за пределами рассмотрения автора. По существу, разговоры о шолоховской рукописи имеют для Кузнецова не столько научное значение, сколько служат дополнительным инструментом для укрепления авторитета своей позиции и рассуждений в споре с оппонентами. На сегодняшний день представленные Кузнецовым результаты анализа рукописи для текстологии «Тихого Дона» решающего научного значения не только не имеют, но и не могут на них претендовать.

Несколько общих замечаний о книге. Наверное, сам автор не предполагал того неожиданного результата, который получился в конечном итоге: Кузнецов нарисовал подробную и обширную картину самых разнообразных взглядов и сомнений, касающихся вопроса авторства «Тихого Дона», биографии М. А. Шолохова, и спешит в своей книге раз за разом разбить все доводы и положения сомневающихся. Но ему стоило бы остановиться и задуматься над самим фактом существования столь многочисленных разнообразных «фактов», доводов, соображений, противоречий как шолоховских текстов, так и сведений о самой его биографии, реальной и вымышленной. Фактически выбранная им методология работы опирается не на утверждение и обоснование какого-либо позитивного положения, а неявно «отталкивается» от работ и наблюдений своих оппонентов. Взять хотя бы такой бросающийся в глаза пример, что он, зачастую, цитирует документ не по источнику, а по работам исследователей - «антишолохове до в». Возникает естественный вопрос: заглядывал ли, удостоился ли маститый шолоховед заглянуть в первоисточник пытливым исследовательским взглядом или передоверил это своим многочисленным помощникам. Или настолько профессионально выглядят работы «антишолоховедов», что сам Бог велел ему идти дорогой, обозначенной его оппонентами. Кузнецов, того не замечая, описывает пространство критических наблюдений и заключений по отношению к Шолохову, не предлагая собственной самостоятельной методологической основы дня обоснования авторства Шолохова.


О Харлампии Ермакове

Отсутствие собственной методологической базы шолоховедов заметно в большом и малом. Так, явно под впечатлением от опубликованных нами исследований (и конечно, без всяких ссылок и благодарностей), автору весьма импонирует параллельное, двумя столбцами, расположение текстов для анализа и сравнения разных рукописных вариантов, источников и т. д. Хотя о наших работах Кузнецов отзывается как о «фантазиях Макаровых», в его лексиконе появляются такие введенные нами в научный оборот выражения и понятия как «творческая лаборатория», «перекомпоновал», «в процессе поиска» и т. д. Широко применена, заимствованная у нас система выделения ключевых основ текста - курсивом, жирным текстом, заглавными буквами, подчеркиванием... Не хватает лишь внутренней продуманности и обоснования применения всех этих приемов и методов. Вот, например, Кузнецов, в качестве доказательства того, что Харлампий Ермаков был прототипом главного героя романа, приводит параллельные столбцы с фактами биографий X. Ермакова и Григория Мелехова. Совпадают здесь и Галиция, и баклановский удар и многое другое. Но так ли уж все просто, как предполагает автор? Насколько однозначна и убедительна такая аргументация сама по себе, не включенная в систему дополнительных, независимых фактов? Известно ли, например, Кузнецову, что математик, академик А. Т. Фоменко, исследуя события древней истории, построил сотни таблиц параллелей и совпадений биографических сведений и описаний событий, однако, все это вплоть до сегодняшнего дня так и не убедило научную общественность в необходимости пересмотра древней хронологии человеческой истории? Не имея в прошлом должного опыта решения таких сложных текстологических задач, Кузнецов явно упрощает картину, либо вынужден игнорировать факты, которые не укладываются, а то и противоречат его априорной схеме.

Во-первых, автор не принял в расчет хорошо известные ему соображения ростовского историка А. В. Венкова о возможных прототипах Григория Мелехова. «В деле X. В. Ермакова, - пишет Венков, - которое хранится в Ростове, в архиве органов госбезопасности, описаны приметы Ермакова: рост - выше среднего, волосы - темно-русые, брови - темно-русые, глаза -карие, нос - прямой, лицо - чистое. Очевидцы, кстати, подметили, что глаза у Ермакова были карие с желтизной, как у волка, а не "черные масленые", как сказано в ч. 7 романа. Тем более, портрет реального Ермакова - это не портрет литературного героя Григория Мелехова... Есть совпадения в биографии реального Ермакова и литературного героя Мелехова? Да, есть. И тот, и другой командовали 1-й повстанческой дивизией. Но в романе "базковский хорунжий Ермаков" командует двумя сотнями, а затем полком. И это тоже достоверно...» (А. В. Венков. «Тихий Дон»: источниковая база и проблема авторства. Ростов-на-Дону: Терра. 2000. С. 380-381.)

Без какой-либо аргументации Кузнецов проигнорировал прямое указание на другого возможного прототипа главного героя романа. «Действительным прототипом Григория Мелехова в повстанческих главах послужил казак Еланской станицы, подъесаул Алексей Семенович Алферов. (В романе в списке Ревтрибунала Григорий Мелехов назван подъесаулом!). Именно Алферов с начала восстания (до 27 марта) командовал 1-й повстанческой дивизией, а позднее стал начальником штаба 6-й повстанческой бригады на Еланском фронте (в романе на этом участке достоверно описаны бои 1 Московского полка, в чьих рядах сражаются коммунисты Штокман и Котляров). Именно А. С. Алферов (так же как и Григорий Мелехов) после восстания служил сотником в 19-м Донском полку, в то время как Харлампий Ермаков - служил сотником в 20-м полку. На сегодняшний день можно предположить, что значительная часть сюжетной линии Григория Мелехова, относящаяся ко времени восстания 1919 г., написана на основе записей, дневников кого-то из казаков (скорее всего офицеров), кто воевал вместе с А. Алферовым и кто описал боевой путь своего командира»". (А. Г. Макаров, Г. Э Макарова. Цветок-Татарник. В поисках автора «Тихого Дона» от М. Шолохова к Ф.Крюкову - М.: АИРО-ХХ. 2001. С 364-365.)

Но если даже принять предположение о X. Ермакове, как прототипе Григория Мелехова, из этого вовсе не вытекает авторство Шолохова. Такой вывод - явное заблуждение Ф. Ф. Кузнецова. Харлампий Ермаков мог описать в свое время (в 1919 году) свою судьбу и участие в восстании, например, Федору Крюкову, Секретарю Войскового Круга, известному писателю, в круг обязанностей которого по своей должности входило собирание и обработка материалов по истории борьбы с красными на Дону в 1918—1919 гг.? Или же высказать свою версию участия в восстании на следствии во время первого или второго арестов.
Беседы бывшего повстанческого руководителя с молодым Шолоховым о сведениях, которые «...касаются мелочей восстания В-Донского», выглядят в контексте эпохи - советской жизни 20-х годов - довольно фантастически. «Записка, написанная рукой Марии Петровны Шолоховой и адресованная Ермакову, еще ничего не значит. - пишет А. В. Венков. - Давайте подумаем, согласился бы только что отсидевший в предварительном заключении (в том числе и за восстание) и освобожденный по "целесообразности" Ермаков встречаться с бывшим продработником и совслужащим и рассказывать ему про восстание». А если бы и согласился, то все равно остается вопрос - как возник сам интерес М. Шолохова к X. Ермакову?

Необходимо отметить еще один важный факт, никак не объясняемый ни Ф. Ф. Кузнецовым, ни другими шолоховедами. Кузнецов сообщает, что письме Шолохова X. Ермакову «хранится в "Деле", как вещественное доказательство в особом, отдельном пакете, вместе с особо важными для следствия документами: "Послужным списком" Харлампия Ермакова и "Протоколом" распорядительного заседания Северо-Кавказского краевого суда...» Если шолоховское письмо хранится в следственном деле ГПУ наряду с важнейшими документами, то каково же тогда было действительное значение М. Шолохова и его письма в судьбе Харлампия Ермакова? Почему сам Шолохов никак не пострадал за свой интерес к «мелочам восстания» (это же не только прямая контрреволюция, но и реальная подготовка повстанческой деятельности, к чему были особенно чувствительны органы власти на Дону!), не был привлечен? Или его роль была двойственной, а, может быть, и провокационной? Ведь известно же из разысканий журналиста Л. Е. Колодного, что в начале своего жизненного пути помощь в получении жилья и работы в Москве в 1924 году, да и самые первые шаги в литературе были сделаны при активной помощи и содействии Льва Мирумова, основной работой которого, по информации Л. Колодного, «являлась служба в ЧК, в экономическом отделе, где... занимал высокий пост. В революционном движении участвовал задолго до 1917 года...» Выходит, что вопрос, рассматриваемый Кузнецовым, гораздо сложнее и неоднозначнее, его книга никакого надежного и окончательного прояснения пока не дает.

В заключение - еще одно наблюдение. Кузнецов пытается продемонстрировать свою «работу» с рукописью, рассказывая о том, как вырабатывалось описание внешности главного персонажа, Григория Мелехова. Разбирая ранний вариант рукописей «Тихого Дона» и анализируя характер вносимых Шолоховым в текст изменений, Кузнецов останавливается на выражении: ((вислый, по скопчиному нос», который потом превращается в «.кор-шунячий» (С. 81). При этом желая показать знание Шолоховым донского диалекта. Кузнецов пишет: «...совоеменному читателю трудно понять, что значит это слово. Оно происходит от диалектного «скопа»: "скопец" - значит ястреб...» (там же).

Обрашаясь к словарю «всеведущего» В. Даля, находим; «скопец - оскопленный, телесно лишенный мужества человек, холощенный, каженик». А вот по поводу скопчиного носа есть много вариантов, хорошо знакомых не только орнитологам, но и читателям Ф. Д. Крюкова. У В. Даля: «.Кобец, • кобчик, копчик - малый ястреб, от стар. кобь - ворожба, гаданье по птицам». Еще у В. Даля: «Скобчик - скопчик, коб(п)чик - ястребок-перепелятник». Так что уж если речь заходит о ястребе в донском диалекте, то говорят о кобце, скобце, скоп(б)чике. Но в именительном падеже никак уж не «скопец».
Скобчик, скопчик - по-скопчиному, скопец - по-скопчески...


«Блукания» Ф. Кузнецова

Ограниченный объем настоящей статьи вынуждает нас остановиться на разборе наиболее значимых ошибок и заблуждений разбираемой нами работы и прежде всего десятой главы книги Кузнецова, которая так и названа автором: «''Блукания" историков Макаровых». Что ж, попытаемся разобраться в том, кто же из нас заблудился в «трех соснах» текстологии романа.

Для начала Кузнецов приводит «неблагоприятный» для нас отзыв одного из «противников» авторства Шолохова, Л. Кациса. Задаваясь вопросом о том, что «нового внесли Макаровы в решение вопроса об авторстве», Кацис (с которым солидаризуется Ф. Ф. Кузнецов) отвечает: «Они попытались сравнить ряд мемуарных источников по истории Гражданской войны на Дону с текстом "Тихого Дона"... Настораживает другое: какое отношение это имеет к проблеме авторства?» (Ладно уж Кацис, бывший простой программист, - он никогда не был известен своими научными публикациями по проблеме, работая как постоянный популяризатор чужих работ в -этой области. Но зачем же с ним солидаризируется ученый шолоховед? Кстати, первый опыт Кациса популяризации нашего исследования восходит еще ко второй половине сентября 1991 года. Тогда, появляясь регулярно в издательстве «Советский писатель», он ознакомился с ранней рукописью нашей работы и сумел менее чем через неделю опубликовать в «Русском курьере» собственную статью, не снизойдя даже до упоминания о нашей работе. Среди литературоведов возникло в свое время даже выражение «кацисовщина» как проявление совершенно безответственной болтовни по любому поводу. К тому же личная беспардонность Кациса достаточно хорошо известна, например, в связи с подготовкой и изданием книги "Мир Велимира Хлебникова: статьи, исследования 1911-1998".)

А какое отношение к существу дела может иметь сентенция бывшего программиста, журналиста, подвизавшегося на ниве современного литературоведения и ангажирующего «своего» человека в шолоховедении - Зеева Бар-Селлу?

Наш подход здесь был прост и понятен: шолоховские заимствования важны для изучения композиции романа, принципы построения которой с середины текста меняются. Заимствования появляются в тексте одновременно с обрывом многих сюжетных линий, что может свидетельствовать о вспомогательном характере этих частей текста, связавших оборванные Шолоховым нити повествования другого автора. Но прежде всего, заимствования нам ценны тем, что здесь в чистом виде представляется возможность увидеть «творческую лабораторию» М. Шолохова. Сравнение исходных текстов с шолоховскими вариантами дает в чистом виде информацию как о его писательской манере, так и о понимании заимствуемого текста, исторических реалий времени, а также о направленности, прежде всего идеологических, вносимых им изменений.

Что не понятно здесь Кацису и Кузнецову? Позиция Кузнецова предвзята. Характерный пример пристрастности в книге Кузнецова дает его трактовка нашего подхода к решению проблемы авторства. Он цитирует наши слова о том, что «при научной постановке проблемы авторства... основными для исследователей должны стать следующие вопросы: структура известного на сегодняшний день текста...; выявление главных источников его возникновения; возможно полная реконструкция протографа - исходного первоначального текста романа, если таковой был использован Шолоховым в своей работе; установление авторства этого текста».

Кузнецов далее в своей книге совершает ловкую подмену. Выбросив выделенное жирным шрифтом, проигнорировав выделенные курсивом слова о том, что задача реконструкции протографа встает в том случае, если существование последнего будет доказано, он обвиняет Макаровых в том, что они «под научным подходом понимают только такой, который априори ставит во главу угла существование некоего «протографа», «исходного текста» (С. 611). Любой непредвзятый читатель легко сам увидит одну из важнейших особенностей книги Ф. Ф. Кузнецова - лукавство автора. Совершив описанную выше подмену, Кузнецов, тем самым, просто уклонился от обсуждения основополагающих положений научной постановки сложной и многосторонней проблемы авторства романа «Тихий Дон» и, как это станет понятным ниже, проблемы которая ему в высокой степени трудна и малодоступна из-за недостаточного, а порой и просто слабого представления как о текстологии романа, так и о исторических событиях прошлого.

Показателем этого служит тот факт, что на сотни поставленных нами вопросов об ошибках, несоответствиях и прочих проблемах опубликованного Шолоховым текста романа, Кузнецов ответил лишь на один: о «последней турецкой кампании», то есть на единственный пункт, в котором он смог разобраться и ответ на который подсказали ему «раскрытые козыри» - начальные страницы и план родословной Мелеховых. Получается, что без наших расчетов о Крымской войне и без «обретенной» подсказки - рукописи, автор не видел и не исследовал данной проблемы, либо не смог решить не столь уж сложной исторической задачи.

Прикрываясь подобными спекуляциями, Кузнецов обвиняет нас в том, что гипотезу об авторстве Крюкова мы выдаем уже за аксиому и игнорируем «определяющий судьбу спора факт: наличие рукописи "Тихого Дона"...» Но что означает, спросим мы нашего маститого оппонента, этот факт? Доказывает ли он оригинальное авторство Шолохова, или же это беловые и черновые листы, переписанные Шолоховым с чужой рукописи, скажем, Федора Крюкова? Мы видим, что именно Кузнецов выдает свою гипотезу об оригинальности шолоховских рукописей за аксиому, не зная как обосновать или доказать ее. И скрыв от исследователей, повторим здесь еще раз, саму шолоховскую рукопись, так и не опубликовав ее даже через пять лет после ее «обретения». Остается неопубликованной и не введенной в научный оборот хранившаяся под «его оком» и часть донского архива Ф. Д. Крюкова, Пока «собака на сене» поучает мир, как много значит сено для пропитания, мир остается голодным. А соловья, как известно, баснями не кормят.

Для отвлечения внимания читателей от сделанной им подмены, выдвигает фальшивые обвинения против нас. Ф. Ф. Кузнецов много слов произносит о том, что «научный подход требует другой логики взаимоотношения с материалом» (С. 611), но сам-то он этой логики в своей пространной книге нам не представляет, зачастую лишь повторяя путь, используя наработки и наблюдения наших исследований, сделанные пять, десять и даже пятнадцать лет назад. В завершение отметим полную неуместность для Ф. Ф. Кузнецова, лишь недавно непосредственно приступившего к исследованию сложной и запутанной проблемы авторства, высокомерного тона по отношению к своим оппонентам, которым пронизана его работа.


Ошибки места, времени, действия

Обратимся теперь к конкретным и весьма характерным ошибкам, допущенными Шолоховым в романе, которые Кузнецов в своей книге пытается прикрыть и либо оправдать, либо перетолковать. В нашей работе в свое время были приведены несколько примеров ошибок времени, места, действия, которые говорят о недостаточной исторической осведомленности Шолохова и свидетельствуют, скорее всего, о его «кустарной» соавторской работе над чужими рукописями.


«Петлюровцы».

Первый эпизод относится к началу шестой части «Тихого Дона». Шолохов пишет, что в мае - июне 1918 года якобы «на границе Украины молодые казаки... дрались с петлюровцами...» Анахронизм вставки очевиден- Достоверные детали фрагменты (Молодая армия, Старобельск, 12 полк, петлюровцы) говорят о реальных событиях, но не мая, а декабря 1918 года. Весной же 1918-го, как мы ясно написали в своей работе, никаких сражений с петлюровцами или с кем-либо еще быть не могло - восток Украины был оккупирован немцами. Они не потерпели бы никаких нарушений порядка на своей территории, которую собирались энергично эксплуатировать для военных целей. Прикрытие немцами Области Войска донского с запада как раз и позволило П. Н. Краснову перебросить все наличные силы Донской армии против красных отрядов на восток и северо-восток.

В ответ мы слышим невнятные отвлеченные рассуждения Кузнецова о том, что «как в апреле 1918 года, так и после него петлюровцы были реальной исторической силой и реальным фактором, сбрасывать которые со счетов было никак нельзя и, говоря о них, Шолохов не совершал никакой ошибки» (С. 613). Хорошо видно, что и Шолохов, и его защитники-«шоло-ховеды», в лице Ф. Ф. Кузнецова, с трудом ориентируются в многообразии исторической реальности. Его ответ скорее похож на невнятный лепет начинающего студента: при чем здесь «.историческая сша»7 Не было столкновений в те месяцы, о которых написал Шолохов! Но сами столкновения были, позже. И вопрос заключается в том, как возник в тексте -романа этот анахронизм, благодаря каким шолоховским перестановкам эпизодов? А то, что Шолохов многажды переставлял и тасовал отдельные звенья сюжетных линий, подробно говорится как в настоящей книге, В. И. Самарина, так и в работе самого Кузнецова. Какого же уровня текстологической работы можно после всего этого ждать, если Кузнецов позволяет так свысока третировать и поучать многих действительных исследователей, отдавших годы труда разрешению запутанной загадки «Тихого Дона»?


«Станица Ольгинская».

Следующий эпизод показывает, как слабо ориентировался Шолохов в событиях, происходивших на Дону, в их хронологии. 9 февраля по старому стилю Добровольческая армия выступает из Ростова в свой первый Кубанский поход. Описание этого события мы находим в 18-й главе пятой части романа. Пройдя станицу Аксайскую и переправившись через Дон, армия остановилась на отдых в ст. Ольгинской, пройдя всего менее полусотни километров. Заимствуя эпизод из воспоминаний генерала А. С. Лукомского, Шолохов ошибся в дате на месяц -написал, что в Ольгинскую Добровольческая армия сосредоточилась «к 11 марта». Кузнецов, как всегда недостаточно ясно понимая логику доказательств и рассуждений оппонентов, пытается объяснить появление ошибки в дате неправильно прочитанной информацией из работы Н. Е. Какурина «Как сражалась революция». Там якобы говорится о выступлении Добровольческой армии из Ольгинской 13 марта (по новому стилю). Да еще Кузнецов добавляет: «как установил В. В. Васильев».

Но Васильев, во-первых, ничего не установил, он лишь высказал предположение, и ни откуда не вытекает, что объяснение это - единственно возможное. Шолохов скорее всего еще не видел книги Какурина, когда писал пятую часть романа в 1928 г. Все заимствования из Какурина начинаются со второй половины шестой части «Тихого Дона», публиковавшейся в 1932 году. Ранее этого времени нет никаких данных о знакомстве Шолохова с этим источником.

Во-вторых, Кузнецов опять не понял логики анализа текста этого фрагмента. Дело не в описке (такое может быть у любого маститого писателя), а в том, что возникшая таким путем дата «11 марта» продолжала оставаться на страницах романа, так и дожив до наших дней. Следовательно длн Шолохова в этой ошибке не было ничего экстраординарного, он ее просто не замечал. Тогда возникает вопрос, а насколько вообще он четко представлял себе происходившие события, их хронологию, взаимную последовательность, географию? Действительно ли им соткано полотно романа, со всеми его исторически достоверными и проработанными сторонами изображенной эпохи, мог ли он достоверно изображать прошлое, особенно не интересуясь деталями, не замечая явных ошибок и анахронизмов?

Наконец, в-третьих, Кузнецов, вместе с прочими шолоховедами, конечно, возразит: «Это все сделал, виноват кто-то другой (безымянный редактор, Кирилл Потапов, Юрий Борисович Лукин... кто еще?) ...» Но кто? Может и вообще весь текст написан кем-то другим, о чем и мы, и другие исследователи пытаемся вот уже много лет вести серьезный разговор?


«Генерал Фицхелауров».

Суть очень важного узла ошибок и противоречий в тексте шестой части романа следующая. Весь массив текста «Тихого Дона», относящегося к Верхне-Донскому восстанию, можно условно разбить на три примерно равные части: события предшествовавшие восстанию, первый месяц борьбы повстанцев и заключительный, наиболее драматический период сопротивления, закончившийся соединением с Донской армией и освобождением донской земли от красных. Третий блок повествования искусственно разбит на две части, которые включены Шолоховым соответственно в конец шестой и начало седьмой частей романа (Цветок-Татарник..., с. 370-377.). Между же вторым блоком текста и третьим существует значительный временной провал в развитии событий: с середины апреля по середину мая 1919 г. Можно лишь предполагать, что либо у Шолохова была соответствующая лакуна в использованном им «источнике», либо он удалил какую-то часть текста как совершенно «непроходную» для советской эпохи.

Переход в шестой части романа от второго блока текста к третьему осуществляется в 57-й главе, которая, таким образом, выполняет функцию связующего звена. Хронологически предшествующая ей глава относится к 15 апреля 1919 г., последующие главы: 12 - 25 мая старого стиля. И вот здесь, в 57-й главе Шолохов вставляет несколько обзорных фрагментов текста, в общих словах повествующих о событиях восстания и заимствованных сразу из двух источников: стратегического очерка гражданской войны Н. Е. Какурина и из воспоминаний Донского атамана П. Н. Краснова. Особый интерес к 57-й главе вызван следующим обстоятельством.

В книге Какурина о восстании 1919 г- имелись лишь самые общие слова и рассуждения. А других письменных источников, для создания связок между эпизодами художественного текста, как это практиковал Шолохов в четвертой, пятой и первых 14 главах шестой частей, используя мемуары Деникина, Лукомского, Краснова, Антонова-Овсеенко, Френкеля, у него под рукой не было. И Шолохов пошел, еще раз доказывая несамостоятельность, компилятивность собственного литературного творчества, фактически на исторический подлог. В описание событий мая 1919-го года вставляет февральский фрагмент мемуаров Краснова со сходным сюжетным содержанием: тогда, в феврале, тоже готовился прорыв донских частей на Верхний Дон.

Но общее-то положение в мае было уже совершенно иным- Другие части как красных так и казаков сражались или готовились сражать на фронте. Какие же возражения Ф. Ф. Кузнецова встречаем в отношении этих бесспорных фактов? Первое, поразительно похожи как непонимание развития конкретных описываемых событий весны 1919 г., так и демонстрируемое равнодушие к исторической точности описания у Шолохова, 75 лет назад, и у его «защитника», Кузнецова, в наши дни. Последний пишет: «...атаман к моменту прорыва уже был отстранен от руководства... Зато он имел возможность рассказать о том плане прорыва фронта красных, который был разработан его помощником...» Представляет ли себе Кузнецов, что подобных планов в Донской армии разработано было, возможно, с десяток в ответ на постоянно менявшуюся боевую обстановку? Знает ли Кузнецов, о том, что в марте - апреле Донская армия с огромным трудом смогла удержаться на Донце, отбив несколько наступлений красных, а в начале мая на левобережье Дона, на Маныче, развернулось генеральное сражение с наступавшей от Царицына конной группой Красной армии. Боевые части как казаков, так и красных с февраля месяца перемешались и их расположение на фронте было совершенно другим.

Второе, Кузнецов, не справившись с элементарной логикой исследования, вместо того, чтобы констатировать шолоховский школярский подлог. пускается в наивные рассуждения, что это «неопровержимо доказывает, что восстание на Верхнем Дону готовилось эмиссарами Краснова, и его начало должно было послужить сигналом к прорыву фронта». Какие исторические источники позволили Кузнецову сделать такой неожиданный вывод? Ведь в его собственной книге приводятся воспоминания руководителя восстания, Павла Кудинова, где тот категорически отрицает участие в подготовке восстания каких-либо «офицеров» из Новочеркасска. Кузнецов слабо разбирается в сложных хитросплетениях событий на Дону, но содержание собственной книги он должен был бы помнить.

Третье, при переписывании красновского текста Шолохов допустил характерную небрежность в названии одного из самых известных и доблестных донских полков - Гундоровского георгиевского полка. В действительности, не имея четкого представления о донской истории, о казачьей военной традиции, организации, Шолохов, фантазируя, изменил заимствуемый текст и из одного полка сделал несколько: «испытаннанные низовские полки: Гундоровский, Георгиевский и другие...» Казалось бы, случай бесспорный. Но Кузнецов осуществляя свою сверхзадачу - обелить и прикрыть Шолохова любой ценой - с невинным видом пишет: «Они [Макаровы] делают вид, будто бы не понимают, что это - всего лишь случайная описка». Конечно же, это описка, и кто бы стал спорить по этому поводу. Но то, что она встречается у Шолохова, смущает читателя.

В оправдание Шолохова Кузнецов приводит дополнительный довод: дважды в других главах романа, списывая свои вставки из мемуаров Краснова, Шолохов правильно выписал название Гундоровского георгиевского полка. Но ведь это наблюдение Кузнецова как раз и подтверждает факт «невменяемости» писателя Шолохова, то обстоятельство, что Шолохов именно переписывал чуждый ему текст - механически, мало вдумываясь или вчитываясь в содержимое, выходившее из-под его пера. Про стремление к исторической достоверности здесь и говорить не приходится.


«Белые и красные».

Вот, например, генерал Фицхелауров, о существовании которого Шолохов узнал при переписывании фрагмента воспоминаний атамана Краснова. Для смягчения антибольшевистского звучания глав «Тихого Дона», рассказывающих о восстании казаков против красной власти, Шолохов вставляет в заключительные эпизоды сцену конфликта главного героя, Григория Мелехова, с «генералом», подчеркивая «случайность» победы казаков и союза их со своими освободителями. Имя генерала для этой своей надобности, как и всю сцену ссоры Григория Мелехова, Шолохов берет «с потолка», то есть из случайного февральского фрагмента воспоминаний Краснова. «С нашей стороны, кроме дивизии генерала Фицхелаурова...)), хотя никакого Фицхелаурова, боевого казачьего генерала, под Усть-Медведицкой не было, донскими частями командовал там достаточно известный генерал Мамантов. А заодно Шолохов добавляет в свой рассказ упоминание о «двух офицерских отрядах». Это еще одна грубая шолоховская ошибка. В действительности избыток офицеров и офицерские отряды и части были в Добровольческой армии. На Дону же, напротив, офицеров для армии не хватало, и офицерских отрядов не было и быть не могло. Шолохов на эти нюансы и различия не обращал никакого внимания.

Данный случай вообще хорошо иллюстрирует нечеткие представления Шолохова о противоборствовавших сторонах, он вполне искренне, вслед за советской пропагандой тех лет, считает всех воевавших против Красной армии казаков ^белыми», не проводя различия между Донской армией и Добровольческой. Однако такой взгляд совершенно не соответствует реалиям того времени. Даже после установления подчиненности Донской армии Главнокомандующему ВСЮР А. И. Деникину в декабре 1918 г. Донская армия была самостоятельным образованием, имела собственную организационную структуру, свой отдельный участок фронта и подчинялась общему командованию лишь в оперативном отношении. Кузнецов же в своей работе продолжает настаивать на том, что «вопреки утверждениям Макаровых» Донская армия «была белой и считала себя таковой» (С.619).

И далее: «Макаровы представляют дело так, будто с красными Донская армия воевала во главе с донским атаманом, избранным Войсковым кругом» (там же). Что ж, обратимся к первоисточникам. В воспоминаниях А. И. Деникина приведена выдержка из приказа Донского атаман от 26 декабря 1918 г. о вступлении Деникина в командование «всеми сухопутными и морскими силами, действующими на Юге России»: «Приказ Донского атамана... Объявляя этот приказ донским армиям, подтверждаю, что по соглашению моему с Главнокомандующим [ВСЮР]... конституция Войска Донского... нарушена не будет. Достояние донских казаков, их земли и недра земельные, условия быта и службы донских армий затронуты не будут». ( А. И. Деникин. Очерки русской смуты. Т. 4. Минск. 2002. С. 130-131.)

Что же здесь не понятно Кузнецову, знаком ли он с общеизвестной и доступной литературой по гражданской войне? В Донской армии действительно не было офицерских штурмовых отрядов. Не в «пятой дивизии Фицхелаурова», как пытается извернуться Кузнецов (С. 620), а во всей Донской армии! Поэтому вопрос Кузнецова; «Кто же в самом деле проявляет безграмотность и невежество, применяет антинаучные методы исследования и полемики, основанные на искажениях фактов?», следует полностью переадресовать ему самому... И его научной группе, существующей за счет государства и не имеющей много лет заметных практических результатов: нет научной биографии М. А. Шолохова, и продолжают распространятся выдумки и мифы, сочиненные Шолоховым о самом себе и романе (более того, к «столетнему» юбилею писателя неизвестна документально даже ни дата, ни год рождения Шолохова - 1902, 1903, 1904, 1905?); нет академического издания романа «Тихий Дон», а так же публикации «обретенной» шолоховской рукописи.



Где был расположен хутор Татарский


«Баклановец Максим Богатырев».

Обратимся теперь к вопросу, выяснение которого, по нашему мнению, составило определенное открытие в текстологии «Тихого Дона». Связан он с порядком комплектования и прохождения службы казаками, которые устанавливали жесткую привязку тех или иных донских полков к определенным станицам Донской области. Отсюда исследователи романа могли по тому, где и как герои романа проходили службу и участвовали в войне, определять место действия романа-хутора Татарского. Первым важным указанием такого рода послужила беседа двух старых казаков на свадьбе Григория Мелехова: деда невесты, деда Гришаки, и деда Григория, Максима Богатырева. Последний, вспоминая боевую молодость, неоднократно упомянул о своей службе под началом легендарного казачьего начальника, Якова Бакланова. Полк Бакланова в 50-е и 60-е годы XIX века формировался на верхнем Дону в округе "Усть-Медведицкой станицы, из чего нами был сделан вывод о нахождении хутора Татарского не в районе Вешенской станицы, а ниже по течению Дона, в Усть-Медведицком округе, в родных местах Федора Крюкова (станица Глазуновская - примеч. Публ.). Вторым доводом в подтверждение этого был тот, что друга Григория, Митьку Коршунова, послали служить в 3-Й Донской казачий полк, который формировался в том же округе, что и 17-й.

Кузнецов взялся опровергать и эти положения. В случае с дедом Богатыревым он сослался на очевидность того, что Богатырев не был прямым дедом Григорию, а мог состоять лишь отдаленном родстве. Но подобное возражение не выдерживает критики: ведь зачем-то автор же ввел этот персонаж в повествование и его устами чуть ли не десяток раз прославил «баклановцев», баклановский полк. Мы можем лишь гадать, где именно жил дед Максим Богатырев, но исходя из донской традиции можно с большой долей уверенности утверждать, что жили они где-то рядом, либо в юрте одной и той же станицы, либо в соседних станицах. Поэтому в свете этих замечаний наши рассуждения о местонахождении хутора Татарский сохраняют свою силу.


«12-й Донской казачий полк».

Что же касается рассуждений Кузнецова о деде Гришаке, то, как всегда, он поспешил со своими выводами. Односум Богатырева, дед Гришака рассказывал, что во время войны с турками служил в 12-м полку, в рядах которого и отличился в бою. Вот это упоминание 12-го полка Кузнецов и выдвигает для опровержения нашей версии/Однако, плохо представляя себе систему организации военной службы у казаков, Кузнецов не учел следующего обстоятельства: номерные полки с постоянным местом комплектования появились на Дону лишь после военной реформы 1874 г. и полк с номером «12» в Крымскую кампанию мог комплектоваться где угодно. В случае же с Баклановским полком, Бакланов командовал сначала 20-м, а позднее 17-м донскими полками, но комплектовались они именно в Усть-Медведицком округе.


«3-й Донской казачий полк».

Относительно же 3-го Донского полка, Кузнецов вообще попал впросак из-за незнания элементарных исторических деталей того времени. В 3-й Донской полк посылались казаки из станиц Усть-Медведицкого округа, в нем служил и воевал Митька Коршунов и герой германской войны, Козьма Крючков, Кузнецов же, желая доказать, что в этом полку служили казаки и из Вешенской станицы Донецкого округа. Лично ли Кузнецов или кто-то из его помощников, но раздобыли в военном архиве «секретное» «Росписание казачьих и иррегулярных войск» за 1894 г. Однако, как известно, всяким документом надо уметь пользоваться. Прочитав на титуле документа следующие слова: «Донецкого Округа, г.-м. Греков (Матвей). Кв. ст. Каменская. (Из округа этого комплектуются льготные полки №№ 27, 28, 44, 45, 46, и 52 и отдельные сотни №№ 7-12, а также выставляются молодые казаки в полки №№ 10, 11 и 12 и в № 3 отдельную сотню)», представитель одного из ведущих институтов гуманитарной академической науки, демонстрирует всем элементарное непонимание конкретного материала, который он взял в свои руки. «Оказывается, - пишет Кузнецов, - в 3-м Донском казачьем полку, комплектовавшемся в Усть-Медведице, существовала "отдельная сотня" из казаков-верхнедонцов...»

Вовсе нет! Берясь за столь серьезное дело, Кузнецов должен был бы знать, что «отдельная сотня № З» к 3-му Донскому полку никакого отношения не имела. Таков был порядок организации службы на Дону: казаки служили в 2 гвардейских, 17 первоочередных полках и, соответственно в 17 второ- и 17 третьеочередных полках, а также в отдельных казачьих батареях и отдельных казачьих сотнях. Число этих подразделений менялось со временем, и предназначены отдельные сотни были не для службы в линейной кавалерии, а для выполнения вспомогательных и самостоятельных задач на театре военных действий. Если Кузнецов, вслед за Шолоховым, нетвердо разбирался во всех хитросплетениях казачьей службы, он должен был просто взять широко известную историкам книгу В. Шенка «Казачьи войска» (Казачьи войска. Справочная книжка Иператорской Главной квартиры. По 1-е апреля 1912 г. Под ред. В К. Шенка. Сост. В.Х. Казин. Переиздана репринтным способом в 1994 г.), в которой он мог бы прочитать следующее: «17 июня 1892г. сформирована Отдельная Донская казачья № 3 сотня». А 24 мая 1894 г-сотня получила название «3-я Донская казачья отдельная сотня». Повторим еще раз для Кузнецова: «отдельная № 3 сотня» это вовсе не «отдельная сотня 3-го Донского казачьего полка», к 3-му Донскому полку никакого отношения не имеет. Можно в очередной раз констатировать, что вымученные опровержения Ф. Ф. Кузнецова лопнули как мыльный пузырь.

Кузнецов за долгие годы своей жизни видимо никогда серьезно не интересовался историей, не имел широких и разносторонних знаний в этой области, которые создают реальную основу эрудиции современного исследователя и так необходимы для изучения, решения сложных вопросов. Да и не придавал, наверное, истории серьезного значения - не было особой нужды в этом в советское время. Для исправления должности по управлению нашей тогдашней жизнью, в силу существовавшей верховной власти партии, от Кузнецова требовались скорее эластичность мысли и слова, а не глубина знаний. Тем более, что картина прошлого нашей страны была тогда уже сформирована и задана высшими инстанциями. Теперь же, когда требуется решить конкретные и довольно сложные научные задачи в весьма запутанном и неоднозначном вопросе, видно, что ноша эта для Кузнецова совершенно непосильна, он теряется, путается, и впечатление его многоречивые выступления вызывают самые грустные.

Из явных ошибок книги Ф. Кузнецова нам остается еще разобрать эпизоды, связанные с описанием событий на фронте германской войны 1914-1917 гг. Читатель, наверное, уже утомился от чтения монотонных и тяжелый рассуждений, опровержений. Действительно - работа не из приятных - указывать маститому ученому, как школяру, на его бесчисленные преувеличения, ошибки, фантазии... Но работу эту все-таки необходимо когда-то проделать и довести до конца. Хотя бы для того, чтобы очистить саму атмосферу, складывающуюся вокруг многолетних напряженных поисков автора «Тихого Дона».


«11-я кавалерийская дивизия».

В третьей части в самом начале глав 10-й и 12-й имеются короткие шолоховские текстовые вставки, трактующие ход начальных военных действий в первые дни боев в Галиции. Мы, в свое время, выделили характерную небрежность Шолохова, когда он указывал на то, что 11 кавалерийская дивизия в августе 1914 г. «передвигалась левее» 8-й армии Брусилова, хотя в действительности наступала правее, в 100-150 км на северо-запад от нее. И, кстати, указали источник шолоховской ошибки: это оказалась карта военных действий в книге воспоминаний генерала А. Деникина на странице 163. Только Шолохов не заметил, что относилась она не к 1914 году, а к 1916, времени Брусилов-ского прорыва, и состав армий Юго-Западного фронта, взаимное их расположение существенно изменилось. Поэтому он так и описал, как увидел книге воспоминаний.

Кузнецов же в этом случае просто запутался в собственных писаниях. Повторяя вслед за нами и цитируя данные из стратегического очерка 1 мировой войны, что на фронте «8 армия ... уступом слева за 3-й...» (С. 633), он почему-то адресует именно нам, а не Шолохову свою «рекомендацию»:

«Осторожнее надо обходится с историческими фактами в "Тихом Доне "". Конечно, согласимся мы, надо осторожнее, только относит ли наш оппонент и к собственной деятельности это свое пожелание? Ведь если «8 армия» шла уступом «.слева» за 3 армией, то следовательно 3-я армия, и наступавшая на Львов на ее правом фланге 11 кавалерийская дивизия с 12 Донским полком, шла справа от 8 армии! Именно так мы и написали в своей работе: «I 1 кавалерийская дивизия... за сотни километров от Брусиловской армии. И не "слева" от нее, а "справа"» (Цветок-Татарник ... с. 312.) в своем желании во что бы то ни стало оправдать Шолохова и его деятельность Кузнецов, как мы видим, теряет даже способность трезво и спокойно оценивать результаты собственной деятельности.


«Восточная Пруссия».

Изучение описания в романе войны !914 года, его достоверности и точности - важный и очень не простой. Как выяснилось в результате работ многих исследователей, отдельные достоверные, а порой и уникальные, сведения, встречающиеся в тексте, перемежаются с многочисленными ошибками и анахронизмами. В свое время нами было обнаружено существование двух различных слоев текста в «Тихом Доне», отличавшихся тем, что главные персонажи романа, казаки хутора Татарского, сражались одновременно на двух различных театрах военных действий: в одном случае - в Галиции, в другом - в Восточной Пруссии, а позднее на Западной Двине. Мы соотнесли это раздвоение с существованием двух различных авторских редакций романа, которые Шолоховым были механически объединены вместе.

Как же пытается опровергнуть нашу гипотезу Ф. Ф. Кузнецов? Вот, например, противоречивый эпизод встречи на фронте братьев Мелеховых в первые дни войны. Шолохов одновременно указывает две взаимоисключающие причины появления на фронте земляков Григория Мелехова: Петр и другие казаки старших возрастов якобы прибывают с маршевым пополнением и тут же он пишет, что хуторские следуют в составе второочередного 27 Донского полка.

Кузнецов, во-первых, пытается доказать, ссылаясь на книгу Н. В. Рыжковой, что встреча казаков 12-го и 27-го полков могла иметь место, поскольку 5 Донская казачья дивизия (в ее состав входил 27 полк) была переброшена на усиление Юго-Западного фронта. И как всегда проявляет полную беспомощность в работе с конкретным историческим материалом. В романе речь идет о боях 12 полка, в котором служит Григорий, на львов-ском направлении в первые дни войны. А 5 Донская дивизия со своими второочередными полками прибыла на фронт позже, к концу августа, на правый фланг Юго-Западного фронта. В который раз мы встречаем со стороны Кузнецова лишь довлеющее над всеми его действиями стремление обелить, оправдать своего протеже, главу сложившегося в советское время клана - Михаила Шолохова. А научная ценность подобных изысканий -минимальна.


«16 сентября под Каменкой-Струмилово».

Ранение Григория Мелехова на фронте, датировка этого периода очень ярко характеризует наших оппонентов их «научный» стиль работы над текстом. Дело в том, что Шолохов, конструируя в романе свою версию фронтовой судьбы героев, разорвал непрерывную нить повествования (10, 12 главы третье части и далее) и вставил главу (11-ю) с дневником убитого студента, которую якобы Григорий подобрал на передовой. Заканчивается дневник датой 5 сентября, и Шолохов при этом совершенно «забыл», что в середине августа он уже «отправил» Григория после ранения в тыловой госпиталь. Чтобы исправить свою оплошность, Шолохов, не долго думая, в позднейших редакциях романа заменил дату ранения Григория под городом Каменкой-Струмилово с 16 августа на 16 сентября. Совершенно не обращая при этом внимание, что к хронологическим датам в «Тихом Доне» привязаны конкретные исторические события. Вот и получилось у Шолохова (лишний раз демонстрируя его абсолютную чуждость художественному тексту), что в середине сентября действие развивается все под той же Каменкой, хотя фронт уже ушел на сотню километров западнее.

С Шолоховым здесь все ясно, но вот в каком виде предстает перед нами его «защитник», Ф. Ф. Кузнецов. «Раскрываем хорошо известный Шолохову "Стратегический очерк войны..." - пишет он, - Григорий Мелехов воевал в составе 12-го Донского казачьего полка именно в этих местах, когда 16 сентября, во время штурма города Каменка-Струмилово, он был ранен...» (С. 641). Раскрывает ученый из ИМЛИ книгу и видит... Оказывается, наш оппонент не может даже разумно воспользоваться элементарной информацией исторического источника или монографии, не соотносит каждый раз ее с пространственно-временной сеткой событий. Работа кузнецовской мысли не конструктивна, не направлена на выяснение истины, решения научных вопросов, она определена двумя основополагающими факторами: предвзятым подходом к объекту исследования и отсутствием должной подготовки, знаний, просто эрудиции. Причем в последнем случае важно еще отсутствие опыта научной работы, именно настоящей работы, а не ее имитации.

Стоит ли дальше продолжать дальнейшее чтение кузнецовского фолианта, если чуть ниже он делает «выдающееся» историческое открытие: «Брусиловский прорыв в районе Луцка и в самом деле происходил в мае 1915 года...» (С. 642). В «самом деле» Брусиловский прорыв происходил в 1916 году, а в мае имел место прорыв, но не австрийского фронта, а русского - немцами, т. н. Горлицкий прорыв. Вызывает недоумение лишь степень самонадеянности и высокомерия, с которой наш «исследователь» на десятках страниц своей книги поучает других как надо правильно понимать тексты «Тихого Дона» и вести научные исследования, т. е. вносит элемент аморальности в научное исследование. Для оправдания целей -все средства хороши. А ведь именно этот фактор - растлевающее влияние партийной пропаганды на неокрепшие умы молодого поколения, в том числе, заставляет заняться поисками истинного автора «Тихого Дона» и разоблачения там элементов плагиата как аморального и весьма распространенного в советское время явления.


«Листницкий на Юго-Западном фронте».

Читатели этой статьи должны извинить нас за проявляемую нами пунктуальность в последовательном разборе кузнецовских ошибок и нелепостей, которая со стороны может быть воспринята как заурядное занудство. Но все же необходимо довести разбор с подобными «исследователями» до логического конца. Слишком долго они, монополизируя право на истину, закрывали ей дорогу, а читателю закрывали возможность услышать голос настоящих ученых, препятствовали восстановлению связей со своим прошлым, восприятию правды о нем.

Следующая нелепица в книге Кузнецова связана с Евгением Листниц-ким, с выяснением того, где, на каком фронте тот принимал участие в боях в начале войны и осенью 1916 г. «Дивизия [Листницкого] получила задание форсировать реку Спирь и около Станиславчика выйти противнику в тыл». Как же, спросим мы Кузнецова, дивизия могла получить задание в 1914 году форсировать реку на Российской территории, когда с самого первого дня войны в Голицын Русская армия, перейдя границу, вторглась на Австрийскую территорию, где и вела успешные наступательные бои?


«Да, Листницкий приехал служить в один из казачьих полков... на Северо-Западный фронт. Однако, вскоре его полк (какой именно полк? Ведь Кузнецов даже не знает, не установил номер полка, куда прибыл Листницкий, как же он может в дальнейшем рассуждать о судьбе неизвестно какого полка?) был переброшен на Юго-Западный фронт, о чем сказано в романе: "На Юго-Западном фронте в районе Шевеля [Ковеля?] командование армии решило грандиозной кавалерийской атакой прорвать фронт..."» (С. 646).


Первое, Листницкий уезжает из Петербурга из гвардейского полка, незадолго до отъезда присутствовав на смотру с участием императора и Председателя Думы - то есть, как показал историк А. В. Венков, эпизод относится к осени 1916 г., к тому же времени, что и эпизоды «стояния» осенью 1916 г. в Полесье. В первые недели войны в 1914 г. вся гвардия была в жарких боях на фронтах начавшейся войны и из Петербурга Листницкий уезжать не мог бы. Второе, шолоховский Шевель - это Ковель, за который шли ожесточенные бои все лето и осень 1916 г. А грандиозная кавалерийская атака - планировавшийся в начале Брусиловского (1916 г.!) наступления прорыв фронта 5 конным коропусом генерала Гилленшмид-та. И, наконец, главное - дело здесь заключается именно в той мешанине, которую создает в романе Шолохов из событий, дат, действующих лиц и проч. «Криминал» не в том, что Листницкий прибывает не на тот фронт, а вот в этом смешении разнородных и никак не связанных друг с другом событий в Галиции и в Восточной Пруссии, боев 1914-го года и - 1916-го.

Прервем здесь наши рассуждения и напомним Ф.Ф. Кузнецову некоторые основополагающие принципы текстологии. «Искажения текста обнаруживаются и исправляются посредством его критики. Приемы критики текста в принципе те же, как и вообще приемы исторического исследования: - писал в своем классическом труде «Исследовательские аспекты текстологии» один из ведущих специалистов-текстологов ИМЛИ (А. Л. Гришунин. Исследовательские аспекты текстологии. М.: Наследие. 1998. С. 120.), - пользование показаниями источников текста - рукописей писателя и прижизненных печатных изданий- Эти источники выявляются и сравниваются между собой, подвергаются датировке; устанавливается их филиация. Учитываются общие ошибки, характерные заблуждения, которые могут указывать на родство рукописей и изданий, их субординацию, общее происхождение, зависимость друг от друга...» Как видим, научные приемы, использованные в наших исследованиях полностью укладываются в русло традиционной, классической текстологии, чего ни в коем случае нельзя сказать про «научные» изыскания и фантазии Кузнецова.


«Стоход. Полесье».

Впрочем вернемся к работе Кузнецова. Ему почему-то не понравилась наша атрибуция места службы Листницкого осенью 1916 г. ~ 2-я Сводно-казачья дивизия, донские полки которой занимали фронт на рубеже р. Стоход. «Река Стоход..- - пишет Ф. Ф. Кузнецов, - никакого отношения [к Краснову] не имеет... "Фронтовые будни" Листницкого осенью 1916 года, как четко сказано в романе, проходили в Полесье, а не на Стоходе. В описании этих будней в первой и второй главах четвертой части второй книги «Тихого Дона» река Стоход не упоминается ни разу. Зато в следующих главах - третьей и четвертой — действительно описаны «фронтовые будни» на реке Стоход; только это были «будни» совершенно других воинских частей». Мы специально дали здесь такую длинную цитату из книги Кузнецова, чтобы наглядно продемонстрировать в некотором роде невежество, с которым исследователь рассуждает о предметах, не имея о них точного понятия.

Поясним кратко читателю, что в первых 4 главах четвертой части романа рассказано о боях казаков на трех различных участках фронта на реке Стоход, на которой всю осень шли кровавые попытки прорвать фронт в направлении Ковеля. Самый северный из этих участков, вблизи Полесья, занимала 2-я Сводно-казачья дивизия. Она удерживала плацдарм на левом берегу реки, который почти потонул в болотистой местности и в последствии, в марте 1917 года из-за весеннего разлива реки был утрачен и перешел в руки к немцам. Проверить эти факты довольно просто, достаточно открыть хотя бы большеформатный «Атлас офицера» издания 1947 года (либо последующих лет), где имеются подробные краты-схемы боев в Галиции в Первой мировой войне. Естественно, такая простая черновая работа для «благородных» исследователей из ИМЛИ оказалась слишком сложной и недостижимой- Только возникает вопрос: зачем они вообще ударились во все тяжкие, взялись за все эти, выходит, недоступные их пониманию темы и вопросы?


«Студент Тимофей».

Завершая разбор указанных ошибок Кузнецова и самого Шолохова, рассмотрим еще один важный узел, связанный с найденным Григорием Мелеховым дневником убитого студента. Мы показали в своем исследовании, что упоминание русских и германских частей в этом эпизоде указывает на то, что сам он относится к восточно-прусскому театру войны. Что нашелся ответить нам Ф. Ф. Кузнецов? Он, прежде всего, просто издевательски уходит от ответа, ссылаясь на то, что под Краковом в конце августа появился немецкий корпус генерала Войрша. Но какое все это имеет отношение к Галиции? К Каменке-Струмиловой, под которой воевал Мелехов, был, якобы, убит студент Тимофей, а позднее - ранен и сам Григорий?
Кузнецов пишет (С. 651), что «...после завершения первой Галицийской битвы... 4-я Донская казачья дивизия [куда входил упоминавшийся в "Дневнике" 26-й Донской полк] была переброшена на Северо-Западный фронт...» Но ведь он даже не задается вопросом датировки текста и событий «Дневника» и, конечно, делает вид, что ему не известна работа А. В. Венкова. Хотя тот, исходя из событийной канвы, характера военных действий и упоминаемых в тексте погодных условий, отнес события «Дневника» к 28 мая - 2 июня 1915 года. (А. В. Венков. Указ.соч. С. 233-245.)


Проблема плагиата:
«Тихий Дон» против Михаила Шолохова

Подведем некоторые итоги состоявшейся заочной дискуссии и сформулируем наш основной тезис, который мы отстаиваем последние полтора десятилетия: если писатель не в ладах с текстом подписанной им книги, то есть ли основания для его претензий на собственное авторство. Он мог быть соавтором.


Откуда взялись подозрения в плагиате?

У современного читателя возникают два основных вопроса. Первый: существует ли сама проблема авторства, не «высосана ли она из пальца». Второй вопрос вытекает из положительного ответа на первый: если действительно есть основания сомневаться в авторстве Михаила Шолохова, то существуют ли способы достаточно строго доказать факт плагиата? Или сама проблема обречена быть похороненной навсегда в туманных далях прошлого?

Почему же возник в 1928 г., сразу после начала публикации «Тихого Дона», вопрос о плагиате?

1. Неправдоподобно юный возраст Шолохова - немногим более 20 лет -чтобы создать эпическое художественное полотно, охватывающее разные слои общества, разные области России, времена мира и войны, фронт и тыл, революцию и восстание казачества... При этом с летописной точностью воспроизвести череду событий, современником которых он был в младенческом возрасте. Свидетельств о его систематической работе с историческими архивами не было и нет. Чьи материалы, собранные по горячим следам событий, чьи рукописи использовал Шолохов? Ведь невозможно в столь нежном возрасте не только осуществить подобный труд, но даже просто задумать его.

2. Невероятная скорость письма. Начав работу в ноябре 1926 г., или как он иногда говорил в конце 1925 г., Шолохов к январю 1929 г., фактически за два года, успел опубликовать в журнале «Октябрь» или сдал в редакцию шесть частей исторической эпопеи, охватившей время с 1912 по 1919 год. Никогда позже такой производительности Шолохов даже отдаленно не показывал. И демонстрация в наши дни шолоховедами его беловых рукописей ничего не доказывает, потому что за два-три года переписать набело чужую рукопись или соединить чужие заготовки можно, но написать самостоятельно, создать? История литературы таких примеров творческой скорописи не знает.

3. При внимательном чтении романа обнаруживаются многочисленные неувязки, противоречия и вообще чужеродные куски текста, которые говорят о полном непонимании Шолоховым событий и фактов, описанных (якобы им же самим) в «Тихом Доне», и вызывают законный вопрос: как такое вообще могло быть написано? Тем более что на соседних страницах мы обнаруживаем уникальные и достоверные сведения о тех же самых событиях. Могло бы что-нибудь подобное иметь место, если бы Шолохов был единственным автором романа?

4. И все-таки важнейшим основанием для сомнений в авторстве Шолохова была идейная направленность «Тихого Дона». Роман стоял совершенно особо в ряду произведений советских писателей. Вместо классовой «идеи» и властвовавших тогда представлений о «пролетариате» и его диктатуре читатель встречал в романе положительное описание «старой» жизни и, что для конца 20-х годов совершенно неправдоподобно, рассказ о героической, беспощадной борьбе казаков во время гражданской войны против большевистской власти. Как мог молодой, да еще пролетарский (!) писатель, написать такую контрреволюционную книгу?


Роман переделанный и приспособленный.

Мнения ведущих деятелей советской культуры, высказанные о «Тихом Доне» на заседании Комитета по Сталинским премиям в 1940 году, их оценки настолько выразительны и «крамольны», что трудно найти лучшее доказательство сомнений в авторстве Шолохова. Идея присуждения Сталинской премии 4-й книге шолоховского романа вызвала упорное сопротивление ряда членов Комитета (Впервые стенограммы заседаний Комитета по Сталинским премиям опубликованы Институтом мировой литературы им. А М. Горького в сборнике «Новое о Михаиле Шолохове». М.: Наследие. 2004.).

Например, Александр Фадеев, Генеральный секретарь Союза писателей, так оценивал созданный Шолоховым образ коммуниста:
«Я могу высказать свое личное мнение... Если считать носителем советских идей Мишку Кошевого - так это абсолютный подлец...»

Владимир Немирович-Данченко:
«Почему вы называете Мишука подлецом? Потому, что он слишком прямолинеен?»

Фадеев: «Не потому, что он прямолинеен, а потому, что у него за душой нет того, что он отстаивает».

Кинорежиссер Александр Довженко:
«Я прочитал книгу «Тихий Дон» с чувством глубокой внутренней неудовлетворенности... Я проверил свои впечатления в беседах с довольно большим количеством работников различных видов умственного труда, и от всех слышал одно и то же мнение, Суммируются впечатления таким образом: жил веками тихий Дон, жили казаки и казачки, ездили верхом, выпивали, пели... был какой-то сочный, пахучий, устоявшийся, теплый быт. Пришла революция, Советская власть, большевики — разорили тихий Дон, разогнали, натравили брата на брата, сына на отца, мужа на жену; довели до оскудения страну... заразили триппером, сифилисом, посеяли грязь, злобу... погнали сильных, с темпераментом людей в бандиты... И на этом дело кончилось».

Такое впечатление от прочтения романа возникло с самого момента его появления в конце 20-х годов. Еще в 1931 г. в ростовском журнале «На подъеме» критик Н. Янчевский отмечал «антисоветский» дух «Тихого Дона»: «Мишка Кошевой называет Валета, этого единственного пролетария, хорьком, а Шолохов в своем романе пытается показать, подтвердить и доказать, что Валет действительно хорек, вонючий и злой хорек, который своим бытием портит землю».

Вспомним простую жизненную правду, к которой приходит в результате всех исканий Григорий Мелехов: «Жизнь оказалась усмешливой, мудро-простой... Надо биться с теми, кто хочет отнять жизнь, право на нее... Биться с ними! Насмерть рвать у них из-под ног тучную донскую, казачьей кровью политую землю...» А вот, что говорит в романе офицер Евгений Листницкий о Ленине: «...жалкая попытка человека, выброшенного родиной из своих пределов, повлиять на ход истории... Истинно русский человек пройдет мимо этих [ленинских] истерических выкриков с презрением... Превращение войны народов в войну гражданскую... о, черт, как это все подло».

Есаул Калмыков - про большевиков: «...банда гнусных подонков общества! Кто вами руководит! - немецкий главный штаб!.. Продали родину!.. Ваш этот Ленин не за тридцать немецких марок продал Россию?! Хапнул миллиончик - и скрылся... каторжанин!..»

Каково было читать в 1928 г., в эпоху «диктатуры пролетариата», что Ленин - немецкий шпион, изменник и каторжанин! Наконец, оценка самого большевистского переворота устами прапорщика Мельникова: «История не знает таких примеров, чтобы страной управляла разумно и на пользу народа кучка самозванцев и проходимцев... Россия очнется - и выкинет этих Отрепьевых!»

И это не случайные осколки, попавшие в текст, а идейный стержень романа!

За гораздо менее резкие оценки большевистского переворота Михаила Булгакова попросту затравили. Шолохов же, в конце концов, сделался лауреатом Сталинской премии. И никакого чуда здесь нет: решение о его судьбе, безусловно, принималось на «самом верху», Сталиным. Он нуждался в литературных произведениях высокого уровня. Но непременным было условие, чтобы сам писатель оставался вполне подконтролен власти и прогнозируем. И Шолохов со своим романом, несомненно, переделанным и по возможности приспособленным (адаптированным) к идеологическим требованиям советского времени, представлял собой «полезную находку». После его завершения в декабре 1939 г. надобность в писателе отпала, и общение Сталина и Шолохова, очное и заочное (в письмах), прекратилось.


Две казни Федора Подтелкова.

Посмотрим теперь, существуют ли способы доказать использование Шолоховым чужой рукописи при создании своей версии «Тихого Дона»? Как пример приведем один из ярких случаев «раздвоенности» текста - эпизоды восстания казаков весной 1918 года. Автор (действительный!) умело синхронизует и согласовывает между собой отдельные эпизоды. В заключительных главах пятой части описывается восстание казаков, поимка и казнь большевистского «вождя» Подтелкова. В сюжетной линии Григория Мелехова приказ о мобилизации на Подтелкова приходит в хутор в «.страстную субботу». На следующий день, «в первый день Пасхи», казаки выступают в поход, но Подтелков оказывается уже пойманным. Эта же хронология событий выдерживается и в линии Бунчука - Подтелкова: в момент их задержания казаки христосуются, говорят: "Кум, Данило! Кум! Христос воскресе!» - «Воистину воскресе!» В 1918 году Пасха пришлась на 22 апреля по ст. ст.

Но буквально на следующих же страницах Шолохов пишет, что арест и казнь приходились на 27 - 28 апреля ст. ст., заимствуя дату и обстоятельства казни из брошюры большевистского комиссара А. Френкеля-«Описка» эта не единична, в тексте романа имеются еще несколько подобных же нестыковок.

Неявная, но выверенная относительно православного календаря и синхронизованная в разных сюжетных линиях хронология повествования, с одной стороны, и слепое, несогласованное с остальным текстом заимствование дат из какого-нибудь забубенного источника, с другой, не могли принадлежать одному и тому же человеку. Если основной художественный текст писал Автор, то дописывал, изымал, вставлял (в том числе на изъятые места) из чужеродных источников другой человек, соавтор - Шолохов.


Пропавший год.

Можно ли, исходя из текста, определить время работы автора над «Тихим Доном». Заметим: в первых двух частях романа нет вообще ни одной явной даты какого-либо события, можно встретить ту или иную дату православного календаря (Покров, Пасха и т. д.). Например, вскоре после своей свадьбы Григорий Мелехов с молодой женой выезжает пахать в степь «за три дня до Покрова». Григорий уже чувствует охлаждение отношений с женой, и автор в параллель рисует картину внезапного раннего похолодания: «Перед светом Григорий проснулся. На зипуне на два вершка лежал снег. В мерцающей девственной голубизне свежего снега томилась степь...»

В конце сентября донская степь вдруг замерзает, покрывшись выпавшим глубоким снегом. Что это - выдумка автора, метафора? Ранний снег на Покров далеко не единственное упоминание тех или иных природных явлений в «Тихом Доне». Так, попытка самоубийства Натальи Коршуновой происходит в Страстную субботу - одновременно с началом ледохода на Дону. А отъезд казаков -в лагеря в самую жару (в первой части романа) - происходит перед Троицей. В каждом случае дается не только описание природного явления, но также и много сопутствующих примет. Например, снег на Покров сменяется длительной оттепелью: «С неделю тянул южный ветер, теплело, отходила земля, ярко доцветала в степи поздняя мшистая зеленка. Ростепель держалась до Михайлова дня...»

Описания всех упоминаемых в тексте природных явлений достоверны: и ранний снег на Покров, и последующая оттепель, и начало ледохода накануне Пасхи, сопровождавшегося дождливой пасмурной погодой, жара на Троицу и т.д.! Все эти события имели место, но начиная не с 1912 г., как «рассказывал» Шолохов, а на год раньше, начиная с 1911 г. Описания реальных событий сдвинуты на год. Непосредственность и глубина изображения природы в «Тихом Доне» таковы, что мы можем предполагать в Авторе очевидца и регистратора событий: раннего выпадения снега, вскрытия Дона, бурных, разлившихся весенних потоков в степи на Вербное воскресенье... Картины живы и точны. Это означает, что художественное повествование первой и второй частей «Тихого Дона» создавалось сразу либо вскоре после изображенных событий: начало работы автора над романом следует отнести примерно к 1911 г. Естественно, что любые попытки как-либо связать Шолохова (ему было тогда менее восьми лет!) с созданием этого текста просто несерьезны.


Историческая каша.

Другое важное наблюдение было сделано при изучении военных эпизодов романа. Григорий Мелехов вместе с другими казаками своего хутора сражался с неприятелем на полях Галиции. Однако в тексте встречается ряд эпизодов, в которых речь идет об участии тех же казаков в боях в Восточной Пруссии. «"Лучше б погиб ты где-нибудь в Пруссии, чем тут, на материных глазах!" ~ мысленно с укором говорил брату Григорий...» в самом начале Верх не до некого, или Вешенского, восстания 1919 г. Удивительно здесь то, что в Восточной Пруссии ни один из казачьих полков Верхнедонского округа не воевал'. Откуда же тогда появилось в тексте упоминание Пруссии? Подобное «раздвоение» военных эпизодов и перескоки с галицийской версии фронтовых событий на восточ-нопрусскую встречаются в романе во всех сюжетных линиях (и у Петра Мелехова, и у Листницкого, и в дневнике «неизвестного казака») на протяжении почти всего повествования, причем многократно. Чтобы представить, насколько «перемешано» оказалось под пером Шолохова повествование, рассмотрим хотя бы шолоховское изложение фронтовой судьбы Евгения Листницкого, в скобках дадим реальную расшифровку «места и времени», предпринятую ростовским историком А. В. Венковым.

В конце августа 1914 г. (в действительности осенью 1916) Листницкий выезжает на фронт в Галицию (на самом деле на Северо-Западный фронт, в Восточную Пруссию), где принимает участие в боях и получает ранение. (Описанный бой относится к прорыву фронта под Луцком, который имел место либо в сентябре 1915 г., либо в мае 1916 г.) Подобная историческая каша встречается вплоть до последней, восьмой части романа. Выходит, что на протяжении полутора десятилетий работы над романом Шолохов так и не смог «узнать», на каких фронтах сражаются его герои!

Разгадка этого шолоховского парадокса оказалась необычной: мы имеем дело с двумя разными вариантами одного и того же текста романа, с его двумя редакциями, которые отличаются местом военной службы казаков хутора Татарского. На Дону была особая система комплектования казачьих полков.: каждая станица посылала служить своих казаков только в определенные полки своего округа. И если в Галиции воевали казаки Верхнедонского округа, то в Восточной Пруссии - казаки другого округа, Усть-Медведицкого (откуда, кстати, родом был Федор Крюков!). Хронологически «прусская» редакция на страницах романа пресекается практически одновременно с началом восстания на Дону против большевиков.

Или, иначе говоря, начало восстания повлекло за собой переработку текста «Тихого Дона»: Автор перенес свое повествование в эпицентр будущего восстания, в район Вешенской станицы. Такая эволюция в работе над текстом возможна в единственном случае - когда автор создает свое произведение параллельно, синхронно с событиями, которые он описывает. В основе большей части «Тихого Дона» - вплоть до середины третьего тома - лежит авторский текст, написанный до начала Вешенского восстания, во всяком случае, не позднее зимы 1919 г. Только этим можно объяснить наблюдаемые в тексте переходы от одной версии сюжета к другой. Ведь Шолохов как соавтор лишь механически соединил текст обеих незавершенных авторских редакций, не понимая возникавших при этом принципиальных расхождений и внутренних противоречий. Если же предположить, что текст «Тихого Дона» создавался в двадцатые годы последовательной работой лишь одного автора, Шолохова, то разумное объяснение столь многочисленным «перескокам» от одной версии сюжета к другой и обратно дать невозможно.


Обдумать и обсудить национальную трагедию.

Нужно ли так тщательно копаться в «литературном» прошлом? Многие наши современники искренне говорят: «Существует прекрасный текст, и какая мне разница, кто его написал, чье имя стоит на обложке?» Но ведь этот эгоцентричный, сугубо потребительский подход к культуре: «...мне разница...», выдает сильную деформацию и даже распад современного культурного сознания. Во времена Пушкина и иных писателей классической эпохи нашей литературы вопросы достоинства и чести были настолько очевидны и неотделимы от писательской жизни, что сама попытка пренебрежения ими могла бы рассматриваться как скандальное событие.

Беспристрастному выяснению авторства «Тихого Дона», конечно, мешает безусловно плановая «заинтересованность». Шолохов оставил после себя многочисленную касту ученых, педагогов и писателей, для которых популяризация именно творчества Шолохова составляла важную часть практической деятельности, «на нем» они защищали диссертации, «по нему» устраивали творческие «семинары» и т. д. Упорное сопротивление со стороны этих людей, отрицание ими самой возможности пересмотра стереотипов - дело вполне понятное.

Шолохов (вместе со своими «помощниками»), как видится это сегодня, не просто компилировал, переписывал чужой, «белогвардейский» текст. Шолохов, как мог, адаптировал его к условиям советской жизни и идеологии. Поэтому адаптированный шолоховский «Тихий Дон» занял важное место в сознании и культурном пространстве советского человека. Постановка вопроса об авторстве романа столь болезненна сейчас для многих людей именно потому, что предполагает преодоление и переосмысление советского культурного и идеологического наследия.

Мы застали время, когда монастыри и церкви были превращены в заводы, лагеря, музеи, овощехранилища... Герои и подвижники прошлого -оболганы или забыты... На поток и разграбление было пущено духовное и культурное наследие многих веков... Среди «бесхозного» имущества, выброшенного на советский берег после революционного «кораблекрушения», оказались и незавершенные страницы «Войны и мира» XX века. Они не пропали, не сгинули в вечности. И сегодня нам предстоит спокойно и трезво обдумать и обсудить, что же дальше делать с непростым наследием нашего прошлого. Хотим ли мы соединения оборванных исторических нитей? Или трагедия России, выстраданная и воплощенная нашим неизвестным талантливым соотечественником, сегодня для нас не нужна, не интересна и может быть отброшена прочь?


Душа казака проявляется в песне

В заключение рассмотрим вопрос о том, кто же мог быть действительным автором казачьей эпопеи- Вернемся еще раз к книге Кузнецова, где он, касаясь темы казачьей песни в «Тихом Доне», фактически обошел молчанием подробнейшее сопоставление и раскрытие песенной темы у Федора Крюкова и в «Тихом Доне», а также практически полное отсутствие этой темы у Шолохова: в Донских рассказах», «Поднятой целине», «Они сражались за родину», что было подробно изучено в нашей работе, вышедшей четыре года тому назад (Цветок-Татарнкк..., с. 427-483.).

Использованный Кузнецовым метод сравнения и анализа может вызвать лишь недоумение в связи с отсутствием логики и последовательности мыслей. Вот, Кузнецов рассуждает о том, по какому сборнику казачьих песен (Листопадова, Пивоварова, Савельева) мог выписывать тексты песен автор «Тихого Дона». Заявляя, что «эту старинную казачью песню мы находим в сборнике А. Пивоварова», он дальше пишет, что «начальные строки песни... Шолохов видоизменил. В сборнике А. Пивоварова песня начинается несколько по другому». Но тогда откуда же берет Кузнецов свою уверенность, что песня попала в текст именно из сборника Пивоварова? А может быть, автор (действительный автор романа!) самостоятельно слышал и даже «играл» эту песню, знал другие ее варианты и выбрал для «Тихого Дона» свой...

На каком основании Кузнецов отбрасывает из рассмотрения, например, Федора Дмитриевича Крюкова, который, по словам хорошо знавших его казаков, «безумно любил свои родные казачьи песни, особенно старинные, и не было ни одной песни, которой бы он не знал. Казачья песня это была страсть Ф. Д. ...для Крюкова "дикие", степные мотивы были молитвой. С какой любовью он записывал песни! У него их было множество, но я не знаю ни судьбы этих записей, ни вообще судьбы всех его рукописей» (Д. Воротынский. «Вольное Казачество», 1931, № 73, с. 15-17.). Крюкову, в отличие от Шолохова, не надо было бы заглядывать в песенные сборники, слова тех песен Крюков знал и «играл» наизусть.

Печальным подтверждением упрямства Ф. Ф. Кузнецова служит пример песни «Чем-то наша славная земелюшка распахана?», слова которой стоят эпиграфом к роману- Вот уже прошел год, как нами была опубликована рукопись неизвестной работы Ф. Д. Крюкова по Булавинскому восстанию. Рассказ о расправе с казаками в ней завершается следующими словами:

«Смирились мятежные казаки. В память этим кровавым событиям сложилась у них песня, которая поется казаками и теперь. И напев, и слова ее полны горькой и жгучей скорби:
Чем-то наша славная земелюшка распахана?
Не сохами то славная земелюшка наша распахана, не плугами...»
(Ф. Крюков. Булавинский бунт. (1707-1708 гг.) Этюд из истории отношении Петра Великого к Донским казакам. Неизвестная рукопись из Донского архива писателя, М,: АИРО-ХХ, СПб.: Дмитрий Буланин. 2004. С. 70.)

И вовсе эта песня не из цикла об Отечественной войне 1812г., как пишет Кузнецов, а относится к более далеким и трагическим временам. И, как нами было показано в нашей работе, именно к этой же эпохе Була-винского восстания относятся все основные исторические реминисценции «Тихого Дона»"( А. Г. Макаров, С. Э. Макарова, Неизвестная рукопись из Донского архива Ф. Д. Крюкова // Ф. Крюков. Булавинский бунт..., с. 15-39,Кучнецов, очевидно, хотел бы для начала «столкнуть лбами» своих оппонентов и показать широкой публике противоречивость их суждений, однако этим он лишь демонстрирует эклектизм собственного подхода к исследованию вопроса.).

А четверть века спустя, в разгар гражданской войны в 1919 году, именно Федор Крюков в «Донских ведомостях» раскрыл в своей редакционной статье современное звучание старинной песни: «былью горькой, но безвозвратной, казалось, звучала печальная родная песня, сложившаяся в седых далях многострадальной казацкой старины. Чем то, чем наша славная земелюшка рас пахана?... Казалось, что вся скорбь, вся туга и тоска, и горячая жалоба, вылившаяся в этой печальной старинной песне, есть только исторический памятник, поэтическое свидетельство пережитых народных страданий, которым в новом историческом укладе нет места. Но они вернулись, времена отживших испытаний и мук, времена туги великой. Пришли и сели в "переднем" углу нашей жизни...» (Донские ведомости, № 116. 21 мая (3 июня) 1919 г., с 1.)

В контексте творчества Федора Крюкова мы видим единство интереса к донской истории, глубокого ее понимания и осмысления, включение ее в контекст современной жизни и ее отображения в своем художественном творчестве. «Они вернулись, времена отживших испытании и мук», - это написано Федором Крюковым в 1919 году о том, что творилось в России в те годы, и об этом же самом рассказывают нам страницы «Тихого Дона»! И эпиграфом к роману оказались строфы старинной исторической песни, которую Ф. Д. Крюков трижды за свой четверть вековой творческий путь публично и открыто использовал. Ничего подобного у Шолохова мы не найдем.


* * *

В Рукописном отделе РГБ, в Москве, в фонде, где частично собран архив Ф. Д. Крюкова, хранится письмо писателю друга и земляка Ф. Д. Крюкова, Д. И. Ветютнева, впоследствии, в 30-е годы, писавшего в эмиграции статьи под псевдонимом Д. Воротынский в белоэмигрантских изданиях. Обращаем внимание читателя на то, что письмо датировано 1 февраля 1917 года, отправлено из Москвы в Петроград и содержит важную информацию о работе Крюкова над романом о казаках и войне, начатую до 1917 г.

"1-го февраля 1917 г. Москва, Садовники, д. Кирилова, 4, кв. 3.
Многоуважаемый Федор Дмитриевич!
Нынче прочитал Ваш фельетон "В сугробах", а отсюда явствует, что Вы жили дома и недавно проследовали в Петроград...
<...> Как Вы поживает, Федор Дмитриевич? Если у Вас раньше был постоянный маршрут Петербург — Глазуновская, то зато теперь за время войны Вам приходится перебрасываться в неведомые страны, с жизненным колоритом которых, впрочем, считаться не приходится, ибо ужасы отвратительной бойни залили кровью все вызывающие восторг и ненависть. Помните, Вы говорили, что собираетесь написать большую вещь на тему: казаки и война, — что же работаете? Но, пожалуй, частые сдвиги с одного места на другое мешают сосредоточиться над одной фабулой. Что нового в Глазуновскои и вообще в нашем юрте... Ваш Д. Ветютнев»

Можно было бы этим замечательным свидетельством в пользу возможного авторства Крюкова закончить статью. Однако, изворотливость наших оппонентов, уже коснувшихся имени Д. Воротынского и его эмигрантских статей, заставляет нас прокомментировать отсутствие подобных подтверждений творческих планов Крюкова и явных возражений против плагиата у Шолохова по роману «Тихий Дон». «Шолоховеды» с упоением цитируют фразы из статей Д. Ветютнева (Воротынского). Ф. Ф. Кузнецов неоднократно обращается к одной и той же цитате. Первый раз фрагмент из статьи в журнале «Станица» за 1936 год приводится в наиболее полном объеме:
"... К прискорбию, около двух лет тому назад некий литературный критик в одной русской газете "уличал". Шолохова чуть ли не в литературном плагиате, что-де рукопись первой части романа "Тихий Дон" во время великого исхода из родной земли была утеряна неизвестным автором и ею какими-то путями и воспользовался М.А.Шолохов. Отсюда был сделан вывод, что первая часть " Тихого Дона" написана блестяще, а последующие части посредственно, ибо их писал уже сам Шолохов.
Мне бы хотелось разъяснить " мнимую легенду" , брошенную в эмигрантскую толпу этим критиком. Во время нашего великого исхода из России на Дону было два крупных казачьих писателя: Ф. Д. Крюков и Р. П. Кумов <...> С Ф. Д.Крюковым я был связан многолетней дружбой, я был посвящен в планы его замыслов и если некоторые приписывают ему "потерю" начала "Тихого Дона", то я достоверно знаю, что такого романа он никогда и не мыслил писать". (С. 468).

Мнение Воротынского шолоховед подкрепляет «позицией» сына Ф. Д. Крюкова - Петра, который в эмиграции не подтверждал плагиата у Шолохова.

Обратим внимание прежде всего на указание Воротынского о двух известных писателях на Дону: Крюкове и Кумове. Ведь Шолохов всю жизнь открещивался от имени Крюкова, имя которого в советское время, не в угоду ли слухов о плагиате, изъяли из всех справочников и энциклопедий русских писателей- К вопросу, почему Воротынский, сын Крюкова Петр, бывший Донской атаман П. Н. Краснов и др. поддержали выход «Тихого Дона» в свет и не подняли волны протестов против имени Шолохова на его обложке, мы вернемся позже.

Отметим лишь характерный способ, с помощью которого Кузнецов пытается защитить Шолохова. Крюкова, своего великого донского Гомера, Шолохов не знал и не читал (хотя и описал во 2-Й главе II части, как «его» персонаж, Сергей Платонович Мохов, в романе «на прохладной кожаной кушетке... перелистывал июньскую [судя по погоде - 1911-й год] книжку "Русского богатства" [с рассказом Ф. Крюкова "Спутники"!]»). Записи Воротынского содержат упоминание о двух единственных претендентах на авторство: Крюкова и Кумова, но Кузнецов ловко обходит это высказывание молчанием, не удостаивает комментариями, в последующих повторах вообще эти строки опускает, оставляя лишь рассуждения Воротынского о том, почему последний не поддерживает волны обвинений против Шолохова. Но на странице 596, где Кузнецов все-таки касается вопроса о якобы незнании Шолоховым писателя Крюкова и его творчества, приводит отзыв неизвестного рецензента журнала «Северные записки» о том, что произведения Крюкова печатаются лишь в «Русском Богатстве», а потому не могут стать достоянием широкой аудитории. Ловкий манипулятор тут же спешит уверить читателя: «Так что нет ничего удивительного в словах Шолохова о том, что он не читал Крюкова».

Представляют интерес и такие приемы Кузнецова: когда на стр. 662 он пытается проанализировать некоторые положения работы Мезенцева (М. Т. Мезенцев. Судьба романов, Самара, Р.S,-пресс 1998.), где последний сравнивает дневник студента (из 11-й главы III части «Тихого Дона») с выдержками из писем Воротынского к Крюкову, где действительно показательны текстуальные и смысловые совпадения, то Кузнецов вдруг перестает именовать Воротынского псевдонимом и называет собственной фамилией Ветютнева. Потом он в очередной раз приводит цитату из статьи Воротынского в белоэмигрантской «Станице», чтобы еще раз обрадовать читателя: Ветютнев это тот самый Воротынский, который утверждал, что зная планы Крюкова, о «Тихом Доне» ничего не слышал. Впрочем, довольно, о подобных подлогах и манипуляциях в комментариях Кузнецова, читатель может самостоятельно поинтересоваться в «кирпичном» фолио шолоховеда.

Более серьезный вопрос - почему эмиграция промолчала о сомнениях в авторстве Шолохова по роману «Тихий Дон». Существуют два веских и разумных предположения:

1) Казаки-эмигранты были заинтересованы в выходе в свет этого романа под любым именем. Ибо правда о жизни Дона и трагедии Великого Исхода перекрывала все лживые новации по перекройке текста пролетарским писателем Шолоховым «со-товарищи». Эта правда должна была дать надежду русским людям на возможность возрождения старых, вековых устоев жизни.

2) Слова Воротынского в «Станице» относятся к 1936 году - начавшемуся очередному витку массовых репрессий против казачества. А ведь на Дону продолжала жить сестра Ф. Д. Крюкова - Мария Дмитриевна, являвшаяся одновременно и приемной матерью Петра Крюкова. Могли бы в эмиграции в те годы открыто поднимать вопрос об авторстве «Тихого Дона» близкие друзья и родные писателя?

Воротынский даже спустя много лет в самых превосходных словах вспоминал о незабвенной личности дорого ему земляка и писателя:

«Любил он [Крюков] собирать около себя молодежь еще и потому что он безумно любил свои родные казачьи песни, особенно старинные, и не было ни одной песни, которой бы он не знал. Казачья песня это была страсть Ф. Д. Он не был певцом, но подголосок у него был бесподобный, редкий из знаменитых станичных подголосков мог соперничать с Ф. Д., и его высокий тенор звучал поистине, как колокольчик в безграничных степях казачьих приволий. Станичные старики, унесшие ныне с собой в могилу печальные напевы старинной казачьей песни, дивились его необыкновенному мастерству " подголашивать" и сами заражались молодостью, когда в их компании часами заливался Ф. Д.

Наша казачья интеллигенция совершенно не знала казачью песню, кроме двух-трех избитых. Мало того, казачья интеллигенция пренебрегала ею, скажу прямо — презирала ее... Его еще студентом заворожили казачьи напевы и он ходил в станице по свадьбам и гулянкам и, не зная устали, (он совершенно ничего не пил) голосил с станичниками до последних кочетов.

Я нарочно уделил особое внимание казачьей песне, ибо для Крюкова "дикие", степные мотивы бьши молитвой. С какой любовью он записывал песни! У него их было множество, но я не знаю ни судьбы этих записей, ни вообще судьбы вс.ех его рукописей» («Вольное Казачество», 1931, № 73, с 15-17.).

Заканчивая эту статью, мы хотим ниже воспроизвести письмо Д. Ветютнева (Воротынского), прямое свидетельство о работе Федора Крюкова в последние годы жизни над большим произведением из казачьей жизни: вполне вероятно, что речь в нем идет о «Тихом Доне» Крюкова.

В заключение, зададим несколько риторических вопросов: как же может Кузнецов заявлять, что «противниками авторства Шолохова» не представлено ни одного доказательства, ни одной страницы рукописи в подтверждение авторства Крюкова? Разве опубликование рукописи Крюкова о Булавинском бунте со словами песни, стоящей эпиграфом к «Тихому Дону», не является прямым подтверждением того, что именно Федором Крюковым могла быть создана, написана основная часть великого романа? (Сам факт основательной работы Ф. Д. Крюкова с историческими архивами, связанными с донской стариной, указывает на подготовку автором эпического произведения о донской земле). Разве свидетельство Д. Ветютнева о том, что писатель работал над «большой вещью: казаки и война», не укладывается в концепцию о возможном авторстве Крюкова?

Книга Ф. Ф.Кузнецова являет наглядный пример исчерпанных возможностей того, что иногда называют современным шолоховедением.

В. САМАРИН "Страсти по "ТИХОМУ ДОНУ"", Москва, АИРО-ХХ. Серия "Исследования по проблеме авторства "Тихого Дона"" под редакцией А.Г. Макарова, С.Э.Макаровой.
_________________