По плечу ли Михаилу Шолохову «Тихий Дон»?



"Информпространство"
2004. № 7(63). С. 10–11.

Андрей Макаров, Светлана Макарова

Если писатель не в ладах с текстом подписанной им книги,
то нет оснований для его претензий на авторство. В лучшем
случае он может быть только соавтором

В этом году нас ожидает своеобразный юбилей – пятнадцать лет назад в России началась открытая дискуссия о том, кто же все-таки написал одно из самых значительных произведений русской литературы ХХ века – роман «Тихий Дон». Опубликовано множество статей, десятки книг, но согласие пока так и не достигнуто.

Откуда взялись подозрения в плагиате?

У современного читателя, подготовленного к анализу сложных и запутанных проблем, но не знакомого со всем многообразием фактов и доводов, возникают два основных вопроса. Первый: существует ли сама проблема авторства, не «высосана ли она из пальца» (нашли же там какие-то рукописи Шолохова?!). Второй вопрос вытекает из положительного ответа на первый: если действительно есть основания сомневаться в авторстве Михаила Шолохова, то существуют ли способы достаточно строго доказать факт плагиата? Или сама проблема обречена быть похороненной навсегда в туманных далях прошлого?

Почему же возник в свое время (в 1928 г., сразу после начала публикации «Тихого Дона») вопрос о плагиате? Назовем главные соображения.

1. Неправдоподобно юный возраст Шолохова – немногим более 20 лет – для того, чтобы написать эпическое художественное полотно, охватывающее разные слои общества, разные области России, времена мира и войны, фронт и тыл, революцию и восстание казачества… При этом с летописной точностью воспроизвести череду событий, современником которых он был в младенческом возрасте. Никаких свидетельств о его работе с историческими архивами, не было и нет. Чьи материалы, собранные по горячим следам событий, чьи рукописи использовал Шолохов? Ведь невозможно в столь нежном возрасте не только осуществить подобный труд, но даже просто задумать его.

2. Невероятная скорость письма. Начав работу в ноябре 1926 г., Шолохов к январю 1929 г. (т.е. фактически за два года) успел опубликовать в журнале «Октябрь» или сдал в редакцию шесть частей исторической эпопеи, охватившей время с 1912 по 1919 год. Никогда позже такой производительности Шолохов даже отдаленно не показывал. И демонстрация в наши дни шолоховедами его беловых рукописей ничего не доказывает, потому что за два-три года переписать набело чужую рукопись или соединить чужие заготовки можно, но написать самостоятельно, создать? История литературы таких примеров творческой скорописи не знает. (И опять же, где подготовительные материалы к роману? Если не было чужой рукописи, кто работал в библиотеках, архивах, где записи рассказов фронтовиков, переписка и проч.?)

3. При внимательном чтении романа обнаруживаются многочисленные неувязки, противоречия и вообще чужеродные куски текста, которые говорят о полном непонимании Шолоховым событий и фактов, описанных (якобы им же самим) в «Тихом Доне», и вызывают законный вопрос: как такое вообще могло быть написано? Тем более что на соседних страницах мы обнаруживаем уникальные и достоверные сведения о тех же самых событиях. Разве что-нибудь подобное могло бы иметь место, если бы Шолохов был единственным автором романа?

4. И все-таки важнейшим основанием для сомнений в авторстве Шолохова была идейная направленность «Тихого Дона». Роман стоял совершенно особо в ряду произведений советских писателей. Вместо классовой «идеи» и властвовавших тогда представлений о «пролетариате» и его диктатуре читатель встречал в романе положительное описание «старой» жизни и, что для того времени (1928-й – год шахтинского процесса!) совершенно неправдоподобно, рассказ о героической, беспощадной борьбе казаков во время гражданской войны против большевистской власти. Как мог молодой, да еще пролетарский (!) писатель, написать такую контрреволюционную книгу? (И – с какой стати? Зачем ему, пролетарскому писателю, делать литературную карьеру на контрреволюции?)

Роман переделанный и приспособленный

Все это вовсе не преувеличение современных досужих исследователей. Вот мнения ведущих деятелей советской культуры, высказанные о «Тихом Доне» на заседании Комитета по Сталинским премиям в 1940 году. Оценки эти настолько выразительны и «крамольны», что трудно найти лучшее доказательство сомнений в авторстве Шолохова.

Идея присуждения Сталинской премии 4-й книге шолоховского романа вызвала упорное сопротивление ряда членов Комитета. Например, Александр Фадеев, Генеральный секретарь Союза писателей, так оценивал созданный Шолоховым образ коммуниста: «Я могу высказать свое личное мнение… Если считать носителем советских идей Мишку Кошевого – так это абсолютный подлец...» – Владимир Немирович-Данченко: «Почему вы называете Мишука подлецом? Потому, что он слишком прямолинеен?» – Фадеев: «Не потому, что он прямолинеен, а потому, что у него за душой нет того, что он отстаивает».

Другой пример – мнение кинорежиссера Александра Довженко: «Я прочитал книгу «Тихий Дон» с чувством глубокой внутренней неудовлетворенности... Я проверил свои впечатления в беседах с довольно большим количеством работников различных видов умственного труда, и от всех слышал одно и то же мнение. Суммируются впечатления таким образом: жил веками тихий Дон, жили казаки и казачки, ездили верхом, выпивали, пели... был какой-то сочный, пахучий, устоявшийся, теплый быт. Пришла революция, Советская власть, большевики – разорили тихий Дон, разогнали, натравили брата на брата, сына на отца, мужа на жену; довели до оскудения страну... заразили триппером, сифилисом, посеяли грязь, злобу... погнали сильных, с темпераментом людей в бандиты... И на этом дело кончилось».

Такое впечатление от прочтения романа возникло с самого момента его появления в конце 20-х годов. Еще в 1931 г. в ростовском журнале «На подъеме» критик Н. Янчевский отмечал «антисоветский» дух «Тихого Дона»: «Мишка Кошевой называет Валета, этого единственного пролетария, хорьком, а Шолохов в своем романе пытается показать, подтвердить и доказать, что Валет действительно хорек, вонючий и злой хорек, который своим бытием портит землю».

Вспомним простую жизненную правду, к которой приходит в результате всех исканий Григорий Мелехов: «Жизнь оказалась усмешливой, мудро-простой... Надо биться с теми, кто хочет отнять жизнь, право на нее... Биться с ними! (С коммунистами!) Насмерть рвать у них из-под ног тучную донскую, казачьей кровью политую землю...» А вот, что говорит в романе офицер Евгений Листницкий о Ленине: «...жалкая попытка человека, выброшенного родиной из своих пределов, повлиять на ход истории... Истинно русский человек пройдет мимо этих [ленинских] истерических выкриков с презрением... Превращение войны народов в войну гражданскую... о, черт, как это все подло». Есаул Калмыков – про большевиков: «...банда гнусных подонков общества! Кто вами руководит! – немецкий главный штаб!.. Продали родину!.. Ваш этот Ленин не за тридцать немецких марок продал Россию?! Хапнул миллиончик – и скрылся... каторжанин!..» Задумайтесь, читатель, каково было читать в 1928 г., в эпоху «диктатуры пролетариата», что Ленин – немецкий шпион, изменник и каторжанин! Наконец, оценка самого большевистского переворота устами прапорщика Мельникова: «История не знает таких примеров, чтобы страной управляла разумно и на пользу народа кучка самозванцев и проходимцев... Россия очнется – и выкинет этих Отрепьевых!» И это не случайные осколки, попавшие в текст, а основной идейный стержень романа!

За гораздо менее резкие оценки большевистского переворота Михаила Булгакова попросту затравили. Шолохов же, в конце концов, сделался лауреатом Сталинской премии. И никакого чуда здесь нет: решение о его судьбе, безусловно, принималось на «самом верху», Сталиным. Он нуждался в литературных произведениях высокого уровня. Но непременным было условие, чтобы сам писатель оставался вполне подконтролен власти и прогнозируем. И Шолохов со своим романом, несомненно, переделанным и по возможности приспособленным (адаптированным) к идеологическим требованиям советского времени, представлял собой «полезную находку». После завершения романа в декабре 1939 г. надобность в нем как писателе отпала, и общение Сталина и Шолохова, очное и заочное (в письмах), прекратилось навсегда.

Две казни Федора Подтелкова

Посмотрим теперь, существуют ли способы доказать использование Шолоховым чужой рукописи при создании своей версии «Тихого Дона»? Как пример приведем один из ярких случаев «раздвоенности» текста – эпизоды восстания казаков весной 1918 года. Автор (действительный!) умело синхронизует и согласовывает между собой отдельные эпизоды. В заключительных главах пятой части описывается восстание казаков, поимка и казнь большевистского «вождя» Подтелкова. В сюжетной линии Григория Мелехова приказ о мобилизации на Подтелкова приходит в хутор в «страстную субботу». На следующий день, «в первый день Пасхи», казаки выступают в поход, но Подтелков оказывается уже пойманным. Эта же хронология событий выдерживается и в линии Бунчука – Подтелкова: в момент их задержания казаки христосуются, говорят: «Кум, Данило! Кум! Христос воскресе!» – «Воистину воскресе!» В 1918 году Пасха пришлась на 22 апреля по ст. ст. Но буквально на следующих же страницах Шолохов пишет, что арест и казнь приходились на 27 – 28 апреля ст. ст., заимствуя дату и обстоятельства казни из брошюры большевистского комиссара А. Френкеля. «Описка» эта не единична, в тексте романа мы обнаружили еще несколько подобных же нестыковок.

Неявная, но выверенная относительно православного календаря и синхронизованная в разных сюжетных линиях хронология повествования, с одной стороны, и слепое, несогласованное с остальным текстом заимствование дат из какого-нибудь забубенного источника, с другой, не могли принадлежать одному и тому же человеку. Если основной художественный текст писал Автор, то дописывал, изымал, вставлял (в том числе на изъятые места) из чужеродных источников другой человек, соавтор – Шолохов.

Интересно отметить, что Шолохов и не слишком-то скрывал возможность и правомерность использования им чужих рукописей. В выступлении на XVIII съезде ВКП(б) он произнес весьма знаменательные слова, выразив свое понимание процесса литературного творчества: «В частях Красной Армии… будем бить врага… и смею вас уверить, товарищи делегаты съезда, что полевых сумок бросать не будем – нам этот японский обычай, ну... не к лицу. Чужие сумки соберем... потому что в нашем литературном хозяйстве содержимое этих сумок впоследствии пригодится. Разгромив врагов, мы еще напишем книги, о том, как мы этих врагов били…» Точно сказал: «соберем... и напишем...» Собрал и написал?..

Пропавший год

Можно ли, исходя из текста, определить время работы автора над «Тихим Доном». Заметим: в первых двух частях романа нет вообще ни одной явной даты какого-либо события, можно встретить ту или иную дату православного календаря (Покров, Пасха и т.д.). Например, вскоре после своей свадьбы Григорий Мелехов с молодой женой выезжает пахать в степь «за три дня до Покрова». Григорий уже чувствует охлаждение отношений с женой, и автор в параллель рисует картину внезапного раннего похолодания: «Перед светом Григорий проснулся. На зипуне на два вершка лежал снег. В мерцающей девственной голубизне свежего снега томилась степь...» В конце сентября донская степь вдруг замерзает, покрывшись выпавшим глубоким снегом. Что это – выдумка автора, метафора? Ранний снег на Покров далеко не единственное упоминание тех или иных природных явлений в «Тихом Доне». Так, попытка самоубийства Натальи Коршуновой происходит в Страстную субботу – одновременно с началом ледохода на Дону. А отъезд казаков в лагеря в самую жару (в первой части романа) – происходит перед Троицей. В каждом случае дается не только описание природного явления, но также и много сопутствующих примет. Например, снег на Покров сменяется длительной оттепелью: «С неделю тянул южный ветер, теплело, отходила земля, ярко доцветала в степи поздняя мшистая зеленка. Ростепель держалась до Михайлова дня...»

Оказалось, что описания всех упоминаемых в тексте природных явлений достоверны: и ранний снег на Покров, и последующая оттепель, и начало ледохода накануне Пасхи, сопровождавшегося дождливой пасмурной погодой, жара на Троицу и т.д.! Все эти события имели место, но начиная не с 1912 г., как «рассказывал» Шолохов, а на год раньше, начиная с 1911 г. Описания реальных событий сдвинуты на год (как если бы в тексте из авторского повествования Шолоховым был вырезан последний передвоенный 1913 г.). Непосредственность и глубина изображения природы в «Тихом Доне» таковы, что мы можем предполагать в Авторе очевидца и регистратора событий: раннего выпадения снега, вскрытия Дона, бурных, разлившихся весенних потоков в степи на Вербное воскресенье... Картины живы и точны. Это означает, что художественное повествование первой и второй частей «Тихого Дона» создавалось сразу либо вскоре после изображенных событий: начало работы автора над романом следует отнести примерно к 1911 г. Естественно, что любые попытки как-либо связать Шолохова (ему было тогда менее восьми лет!) с созданием этого текста просто несерьезны.

Историческая каша

Другое важное наблюдение было сделано при изучении военных эпизодов романа. Григорий Мелехов вместе с другими казаками своего хутора сражался с неприятелем на полях Галиции. Однако в тексте встречается ряд эпизодов, в которых речь идет об участии тех же казаков в боях в Восточной Пруссии. «“Лучше б погиб ты где-нибудь в Пруссии, чем тут, на материных глазах!” – мысленно с укором говорил брату Григорий...» в самом начале Верхнедонского, или Вешенского, восстания 1919 г. Удивительно здесь то, что в Восточной Пруссии ни один из казачьих полков Верхнедонского округа не воевал! Откуда же тогда появилось в тексте упоминание Пруссии? Подобное «раздвоение» военных эпизодов и перескоки с галицийской версии фронтовых событий на восточнопрусскую встречаются в романе во всех сюжетных линиях (и у Петра Мелехова, и у Листницкого, и в дневнике «неизвестного казака») на протяжении почти всего повествования, причем многократно. Чтобы представить, насколько «перемешано» оказалось под пером Шолохова фронтовое повествование, рассмотрим хотя бы шолоховское изложение фронтовой судьбы Евгения Листницкого, в скобках дадим реальную расшифровку «места и времени», предпринятую ростовским историком А.В. Венковым.

В конце августа 1914 г. (в действительности осенью 1916) Листницкий выезжает на фронт в Галицию (на самом деле на Северо-Западный фронт, в Восточную Пруссию), где принимает участие в боях и получает ранение. (Описанный бой относится к прорыву фронта под Луцком, который имел место либо в сентябре 1915, либо в мае 1916 г.) Подобная историческая каша встречается вплоть до последней, восьмой части романа. Выходит, что на протяжении полутора десятилетий работы над романом Шолохов так и не смог «узнать», на каких фронтах сражаются его герои!

Разгадка этого шолоховского парадокса оказалась необычной: мы имеем дело с двумя разными вариантами одного и того же текста романа, с его двумя редакциями, которые отличаются местом военной службы казаков хутора Татарского. На Дону была особая система комплектования казачьих полков: каждая станица посылала служить своих казаков только в определенные полки своего округа. И если в Галиции воевали казаки Верхнедонского округа, то в Восточной Пруссии – казаки другого округа, Усть-Медведицкого (откуда, кстати, родом был Федор Крюков!). Хронологически «прусская» редакция на страницах романа пресекается практически одновременно с началом восстания на Дону против большевиков. Или, иначе говоря, начало восстания повлекло за собой переработку текста «Тихого Дона»: Автор перенес свое повествование в эпицентр будущего восстания, в район Вешенской станицы. Такая эволюция в работе над текстом возможна в единственном случае – когда автор создает свое произведение параллельно, синхронно с событиями, которые он описывает. В основе большей части «Тихого Дона» – вплоть до середины третьего тома – лежит авторский текст, написанный до начала Вешенского восстания, во всяком случае, не позднее зимы 1919 г. Только этим можно объяснить наблюдаемые в тексте переходы от одной версии сюжета к другой. Ведь Шолохов как соавтор лишь механически соединил текст обеих незавершенных авторских редакций, не понимая возникавших при этом принципиальных расхождений и внутренних противоречий. Если же предположить, что текст «Тихого Дона» создавался в двадцатые годы последовательной работой лишь одного автора, Шолохова, то разумное объяснение столь многочисленным «перескокам» от одной версии сюжета к другой и обратно дать невозможно.

Обдумать и обсудить национальную трагедию

В заключение следует остановиться еще на одном вопросе – а нужно ли так тщательно копаться в «литературном» прошлом? Многие наши современники искренне говорят: «Существует прекрасный текст, и какая мне разница, кто его написал, чье имя стоит на обложке?» Но ведь это эгоцентричный, сугубо потребительский подход к культуре: «...мне разница...», что выдает сильную деформацию и даже распад культурного сознания. Скажем, во времена Пушкина и других писателей классической эпохи нашей литературы вопросы достоинства и чести были настолько очевидны и неотделимы от писательской жизни, что сама попытка пренебрежения ими могла бы рассматриваться как скандальное событие.

Беспристрастному выяснению авторства «Тихого Дона», конечно, мешает безусловное присутствие клановой «заинтересованности». Шолохов оставил после себя многочисленную касту ученых, педагогов и писателей, для которых популяризация именно творчества Шолохова составляла важную часть практической деятельности, «на нем» они защищали диссертации, «по нему» устраивали творческие «семинары» и т.д. Упорное сопротивление со стороны этих людей, отрицание ими самой возможности пересмотра стереотипов – дело вполне понятное.

Шолохов (вместе со своими «помощниками»), как видится это сегодня, не просто компилировал, переписывал чужой, «белогвардейский» текст (первооснова скорее всего принадлежала Федору Крюкову, но это – совершенно особый разговор, выходящий за рамки статьи). Шолохов, как мог, адаптировал его к условиям советской жизни и идеологии. Поэтому адаптированный шолоховский «Тихий Дон» занял очень важное место в сознании и культурном пространстве советского человека. Постановка вопроса об авторстве романа столь болезненна сейчас для многих людей именно потому, что предполагает преодоление и переосмысление советского культурного и идеологического наследия.

Мы застали то время, когда монастыри и церкви были превращены в заводы, лагеря, музеи, овощехранилища... Герои и подвижники прошлого – оболганы или забыты... На поток и разграбление было пущено духовное и культурное наследие многих веков... Среди «бесхозного» имущества, выброшенного на советский берег после революционного «кораблекрушения», оказались и незавершенные страницы «Войны и мира» ХХ века. Они не пропали, не сгинули в вечности. И сегодня нам предстоит спокойно и трезво обдумать и обсудить, что же дальше делать с непростым наследием нашего прошлого. Хотим ли мы соединения оборванных исторических нитей? Или трагедия России, выстраданная и воплощенная нашим неизвестным талантливым соотечественником, сегодня для нас не нужна, не интересна и может быть отброшена прочь?