Зоя Борисовна Томашевская Как и зачем писалось «СТРЕМЯ»



ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

«Стремя «Тихого Дона» возвращается на родину своих героев и создателей с задержкой в два десятилетия. И если первые пятнадцать лет отсутствие книги в нашем литературном обиходе можно объяснить прочным запретом даже на упоминание ее в советской печати, то последующий пробел – исключительно нерасторопностью издателей.

От того получилось, что проблема авторства знаменитого романа для многих была открыта не исследованием Д*, что было бы естественно и справедливо, а книгой норвежских ученых во главе с Г. Хьетсо, возникшей (в 1984) как критический отклик на «Стремя». В 1989 она была переведена и под интригующим названием «Кто написал «Тихий Дон»?» «без объявления» выпущена в Москве.

Книга Д* в это время томилась в спецхране. Так что издание (50-тысячным тиражом!) работы Г. Хьетсо, изобилующей цифрами, таблицами и графиками, преследовало, без сомнения, профилактическую цель. Рассмотрение «дистрибуций и парных употреблений сочетаемостей» должно было поставить твердую точку в неначавшемся, но могущем начаться нежелательном разговоре. «Беспристрастный суд машин» постановил: «Проблемы не существует».

Местный прокурорский надзор (Л. Колодный, А. Калинин, Г. Семенова, А. Обертынский, П. Лебеденко, А. Мацай...) в полном согласии с этим выразил в газетах глубокое возмущение любыми попытками (в первую очередь – некоего Д*) «клевать печень могучего орла нашей литературы».

Но «дело» этим не кончилось. За всей этой городьбой читатель без труда разглядел контуры и нешуточную серьезность «высосанной из пальца», но почему-то так долго скрываемой от него проблемы; понял, что не так уж голословен таинственный Д*, раз напустили на него математику и Л. Колодного; и с любопытством заметил, из ссылок и сносок (в той же книге Г. Хьетсо), что «Стремя» породило на Западе (а вскоре обнаружилось – что и у нас) десятки статей и книг, отнюдь не только опровергающих, но и дополняющих, уточняющих и, главное, продолжающих поиски Д*.

В августе 89-го в журнале «Вопросы литературы» под заголовком «Тихий Дон»: загадки мнимые и реальные» была напечатана подборка материалов по «шолоховскому вопросу» – третья глава из книги Роя Медведева, изданной в 1975 и 1977 в Париже и Лондоне под названиями «Кто написал «Тихий Дон»?» и «Проблемы в творческой биографии М. А. Шолохова»; рецензия Г. Ермолаева на эту книгу и заметки С. Семанова. В феврале 91-го журнал продолжил дискуссию, напечатав статьи М. Мезенцева «Судьба романа», Ф. Бирюкова «Федор Крюков и Михаил Шолохов» и «письма в редакцию» – «Ответ Р. А. Медведеву» Г. Ермолаева и «Проф. Г. Хьетсо, С. Густавссону, Б. Бекману и С. Гилу – авторам монографии «Кто написал «Тихий Дон»?» Е. В. Вертель и Л. 3. Аксеновой (Сова). Одновременно редакция сообщила, что ею получено большое количество Других статей и она готовит специальный сборник (пока не вышел).

В 1990–91 усилиями журналиста Виктора Правдюка, ведущего «Пятого колеса», и литературоведа Александра Зайца, изучающего творчество Ф. Д. Крюкова, на Ленинградском телевидении была организована целая серия передач, из которых о «Стремени», загадках романа и поисках разгадок узнали миллионы.

В мае 1991 Н. А. Струве, парижский издатель «Стремени», обнародовал имя его автора: Ирина Николаевна Медведева (Томашевская) – имя известное, благодаря трудам по истории литературы и искусства пушкинской эпохи, и неожиданное в «донском контексте».

В то же время на свет появляются и большие исследования – «Тихий Дон» против Шолохова. Текстология преступления» Зеева Бар-Селлы («Даугава», 1990, № 12, 1991, № 1, 2; перепечатано из израильского журнала «22») и «Цветок-татарник. К истокам «Тихого Дона» А. Г. Макарова и С. Э. Макаровой (Москва, 1991) – удивительные образцы какого-то нового (или возрождающегося?) литературоведения; их дотошности и убедительности трудно, кажется, что-либо противопоставить. (Может, поэтому враз умолкли все защитники лауреата-классика, еще недавно грозившие предъявить «неопровержимые» документы и свидетельства?)

И наконец, в декабре 1991-го на страницах «Нового мира» выступил главный свидетель и один из виновников «сенсации XX века» – Александр Солженицын, подробно рассказав (в Пятом дополнении к книге «Бодался теленок с дубом») об истории создания «Стремени» и его авторе И. Н. Медведевой. (Он объяснил, кстати, происхождение Д*: от Дона и Дамы – так называли Ирину Николаевну для конспирации, ведь книга писалась в глубокой тайне.)

Конечно, можно сожалеть, что все эти публикации выстроились в несколько хаотическом порядке, и «Стремя», с которого, в сущности, началось «действительно научное филологическое исследование проблемы авторства «Тихого Дона», к широкому читателю приходит лишь теперь.

Но есть в этой книге, хотя и незаконченной, очень фрагментарной, такая взрывная сила, такая новизна и столько свободного дыхания, что их, без сомнения, достанет – дать толчок размышленьям и трудам еще многих ищущих истины.

––––––––––––––

КАК И ЗАЧЕМ ПИСАЛОСЬ «СТРЕМЯ»

Зоя Борисовна Томашевская

Послесловие ко второму изданию

Имя автора «Стремени «Тихого Дона» раскрыто, Это Ирина Николаевна Медведева-Томашевская, моя мать, жена крупного филолога Бориса Викторовича Томашевского, «сами литературовед». Так представил ее читателям «Литературной газеты» 2 мая 1990 года Никита Алексеевич Струве, издавший в свое время «Стремя». .Это не слишком серьезные сведения о человеке, взявшемся за такую серьезную и сложную задачу как воссоздание подлинного текста «Тихого Дона». Именно эту. задачу поставил себе автор «Стремени» – И. Н. Медведева. Таково было ее литературное имя.

Ирина Николаевна Медведева-Томашевская родилась в 1903 году, 10 августа по новому стилю, в Женеве, где учились тогда ее родители – очень молодые, романтично и революционно настроенные. Отец Ирины Николаевны – студент Николай Блинов, мелкий русский дворянин, организовал в Житомире дружину по защите евреев от погромов и был убит во время одного из самых страшных погромов 17 апреля 1905 г., всего 21-года от роду. Событие это описано в одном из очерков Короленко. Оно стало достоянием истории русской интеллигенции.

В Женеве моя мать прожила первые четыре месяца своей жизни, за что потом ее постоянно откуда-нибудь исключали. В 1930 году она окончила Ленинградский Институт Истории Искусств в самую блестящую, его пору. Ее учителями были – Ю. Тынянов, Л. Щерба, В. Жирмунский, Г. Гуковский, Б. Эйхенбаум, Б. Томашевский, Лидия Гинзбург и другие замечательные люди.

Ирина Николаевна была человеком широких интересов и острого исследовательского ума. Ей принадлежит ряд серьезных работ – литературоведческих и исторических. Склад ума и характера заставлял ее всегда касаться тем нетронутых, недостаточно исследованных или дискуссионных. Таковыми были Батюшков, Баратынский, Гнедич и Грибоедов. Ею подготовлены их издания в Большой серии «Библиотеки поэта» и написаны вступительные статьи к ним. Такова ее диссертация, защищённая в 1949 году: «Гнедич в общественной и литературной борьбе первой четверти XIX века». Тема борьбы за русский театр, за высокую гражданственность в искусстве, за античность, как высший образец красоты, гармонии, правды и безыскусственной народной простоты. Продолжением этой темы стала большая монография «Екатерина Семенова. Жизнь и творчество трагической актрисы» (издательство «Искусство», 1964). Книга эта написана не о том, что «Пушкин любовался» Семеновой, как думает Лев Колодный («Московская правда» от 8 июня 1990), а о становлении русской драматургии и русского театра, которому суждено было сыграть великую роль в развитии театра европейского. Кстати, именно это позволило Т. Родиной, редактору издательства «Искусство», переделать книгу в «Театр пушкинской поры» и издать ее под своим именем в 1960 году, воспользовавшись трагическими обстоятельствами жизни Ирины Николаевны: рукопись была сдана в издательство в середине августа 1957 года, а 24 августа умер Борис Викторович Томашевский. Горе и необходимость срочно заняться изданием его неопубликованных работ отвлекли внимание Ирины Николаевны от ее собственного труда.

С тех же позиций исследователя-первооткрывателя написана и ее любимая книга – «Таврида» (Лениздат, 1956). Это не просто увлекательная история Крыма. Тема ее – русский Крым. Первая небольшая книжка, вышедшая сразу после войны в Симферополе, так и называлась «Русская Таврида». «Русская» не как некое географическое понятие, а как явление русской, точнее, петербургской культуры. Недаром «Петербурге стоит один из изящнейших памятников Екатерининского времени – обелиск «Румянцева победам». Стоит в сердце русской культуры – между Академией художеств, Университетом и Академией наук. Именно на него указует длань Медного Всадника. Теперь уже мало кто знает, какого Румянцева и каким победам. А между тем речь идет о присоединении и освоении Крыма. За именем Румянцева стоят имена Суворова, Кутузова, Ганнибала. Освоение же Крыма – это мечта-фантазия гениального Потемкина о русской Элладе, к сожалению, более известная у нас под названием «потемкинские деревни». В XIX веке она почти осуществилась. А созвездие имен над Крымом сияло все ярче и ярче. Архитектор Старов, строивший вместе с Потемкиным дворцы, дороги, селения, великий Стевен – создатель Ботанического сада, Пушкин, Чехов, Бунин. наконец, Волошин и его знаменитый Дом поэта – колыбель русской поэзии Серебряного века.

Ирина Николаевна написала книгу «Пушкин в Крыму». Она до сих пор не издана. Как-то неудобно было издавать такую книгу после того как и мемориальная доска с дома Ришелье в Гурзуфе была снята в 1954 году. Крым стал Украиной.

Удивительно ли, что человек, посвятивший себя классическому веку русской истории, обратился к такому произведению, как «Тихий Дон».

Появление «Тихого Дона» было необыкновенным событием в русской литературе. И не потому, что его написал безвестный молодой, слишком молодой человек. Поразил сам роман. В только что опубликованных записках замечательного писателя-отшельника Ивана Сергеевича Соколова-Микитова в размышлениях о том, к чему кинутся потомки, изучая нашу эпоху, и что представит себе потомок о наших днях по «художественной литературе», говорится прямо – «разве кое-что останется от «Тихого Дона». Остальное – ложь...» Иван Сергеевич был нашим соседом и другом моих родителей. Круг друзей был не велик. Тынянов, Ахматова, Винокур, Лозинский, Гуковский, Лидия Гинзбург, математик Янчевский – страстный любитель и знаток литературы. Все сходились в одном – авторов «Тихого Дона» было два. Один писал, другой перекраивал, приспосабливал. Имена авторов их не интересовали вовсе. Что касается Бориса Викторовича, то его больше всего интересовала возможность отслоения текстов. Борис Викторович был лингвистом, крупнейшим знатоком текстологического и литературоведческого анализа, ученым, который занимался сложнейшими структурными проблемами творчества. Математик по образованию, он сделал математику подножием своей научной мысли. Академик Колмогоров назвал его основоположником математической лингвистики. (Воображаю, как бы он ответил исследователю Г. Хьетсо.) Уголовный сюжет был для него очевиден. Ну, не мог же, в самом деле, молодой человек с четырехклассным образованием, иногородний, не знающий ни казачьего быта, ни донской истории, сразу написать произведение такого масштаба, такой силы, которая дается лишь большим жизненным и литературным опытом. Не мог же Пушкин написать в 20 лет «Капитанскую дочку» или «Историю Пугачевского бунта». Это был его любимый аргумент.

Когда в 1929 году появилось знаменитое письмо пятерых рапповцев, заставившее всех «усумнившихся» замолчать, Борис Викторович только одно имя комментировал совершенно иначе – Серафимовича. Он был старше всех, был «донской» и яростно настаивал на том, чтобы роман был напечатан. Во что бы то ни стало Под любым именем. Немедленное появление романа считал чрезвычайно нужным.

В связи с этим небезынтересен рассказ Надежды Васильевны Реформатской. Шел 1929 год. Для какой-то работы она занялась чтением короленковского «Русского богатства», где в изобилии печатался Федор Крюков. В разгар споров о предполагаемом авторе

«Тихого Дона» вдруг решила, что сделала открытие. Крюков – вот кто автор. И отправилась к писателям. Ее принял некто Мстиславский. Выслушал горячую речь молодого «открывателя» и повел к Фадееву. Тот тоже выслушал и предупреждающе сказал: «Не девичьего это ума дело». Но «открыватель» был молод, настойчив н горяч. Фадеев уступил: «Ну, коли так, пойдите к Серафимовичу. Это его дела. Вот пусть вам все и расскажет». Но Серафимовича на ту пору в Москве не было. А вскоре появилось то письмо. И тема эта исчезла из разговоров. Даже домашних.

Прошло много лет. Началась война. Блокада. Январь 1942-го. Гостиница «Астория» превращена в стационар для умирающих от голода. В темном и холодном номере лежат шестеро – филологи Владимир Феофилович Боцяновскнй, Борис Михайлович Эйхенбаум, Борис Васильевич Казанский, Борис Викторович Томашевский и два художника – Дмитрий Исидорович Митрохин и Исаак Моисеевич Рабинович. Томашевский и Боцяновский лежат рядом. Я посещаю их каждый день и всегда застаю в тихой беседе. Через месяц Борис Викторович возвращается домой, где все мы живем в одной комнате в холоде, темноте и бездействии, и Борис Викторович без конца «развлекает» нас услышанным от Боцяновского. Главная тема – «Тихий Дон». Боцяновский рассказывает о своем институтском друге Федоре Дмитриевиче Крюкове, о переписке с ним в последние годы (Крюков умер в 20-м году), о жалобах его на опостылевшую ему военную жизнь, которую охотно сменил бы на письменный стол, о том, что полон романом, делом всей его жизни. Действительно, такой плодовитый писатель, как Крюков, с 1912 года не опубликовал ни строчки. И Борис Викторович, Ирина Николаевна снова и снова говорят о самом интересном. О возможности отслоения подлинного текста, к этому времени уже буквально утопающего в несметных и противоречивых переделках. Только с чужим текстом можно было так обращаться. Солженицын эту же мысль выразил сокрушительнее: «Всякий плагиатор – убийца, но такого убийцы поискать: чтобы над трупом еще изгалялся, вырезал ремни, перешивал в другие места, выкалывал, вырезал внутренности и выкидывал, вставлял другие, сучьи» (письмо И. Н. Томашевской от 24.12.1972).

Идет время. Нет уже Бориса Викторовича. Иные заботы и интересы поглощают нашу жизнь. И вдруг снова «Тихий Дон».

Я – архитектор, и в 60-е годы на моем рабочем пути появляется старая женщина: Мария Акимовна Асеева. Ей нужно помочь остаться в доме, в котором прожила она всю жизнь и который идет на капитальный ремонт (ул. Гоголя, 21, Дом Урусовых). И вторая ее забота – сундук с рукописями Федора Дмитриевича Крюкова. В голове моей немедленно всплыла блокада, «Астория», Боцяновский. Мария Акимовна была племянницей закадычного друга Ф. Д. Крюкову – Николая Пудовича Асеева. Приезжая в Петербург, Крюков всегда жил в его доме; здесь хранился его архив. Сюда в 1925 году удалось перевезти с Дона оставшиеся рукописи и книги Федора Дмитриевича. Некоторые бумаги Мария Акимовна разрешила мне показать дома. С невероятным интересом рассматривали мы содержимое несметного количества серых конвертиков со знаками «Русского богатства» и «Русских записок». В них были собраны рабочие заготовки – донские песни, пословицы, молитвы, описания обрядов, праздников, словарь донских фамилий с обозначением их принадлежности к разным станицам и многое другое.

Мария Акимовна считала, самым ценным письма писателей к Крюкову. Говорила, что есть письма Горького, Короленко, Боцяновского, Серафимовича. Куда все это деть при переезде на маневренную площадь? В Пушкинский Дом! Так учили меня родители». Мария Акимовна послушалась. Но Пушкинский Дом, по-видимому, не очень заинтересовался. Или испугался. Что-то очень немногое взял.

Но зато начались загадочные истории. Сначала у Марии Акимовны появился молодой человек из Ростова, интересовавшийся Крюковым. Она приняла его радушно, что-то показывала, что-то даже подарила и через некоторое время радостно показала номер ростовской газеты «Молот» от 13 августа 1966 года с большой статьей В. Моложавенко «Об одном незаслуженно забытом имени». Очень была счастлива. Но недолго. Вскоре к ней явились в дом уже несколько молодых людей, которые не просили, а требовали от нее рукописи и прочие бумаги. Рылись в сундуке. Напугали старушку так, что она перестала пускать к себе и нас. Прошел год, и в августовском номере «Советской России» я прочла статью под названием «История одного незаслуженно возрожденного имени», написанную в стиле заушательской критики конца 40-х годов. Досталось и Моложавенко, и газете «Молот».

Однажды я рассказала всю эту историю Елене Сергеевне Булгаковой. Елена Сергеевна – Твардовскрму, Александр Трифонович «крякнул от удовольствия» (слова Елены Сергеевны), но сказал: «Мне не до этого. Расскажите Солженицыну и Житомирской – в Ленинской библиотеке, пусть немедленно купят архив».

Незамедлительно Мария Акимовна получила запрос из Ленинской библиотеки. Незамедлительно приехал Александр Исаевич... Что было дальше – не знаю. Не знаю, купила ли библиотека архив, отдала ли Мария Акимовна архив Солженицыну.

Сама Мария Акимовна переехала на маневренную площадь. Но не жила там. Говорили, что она поселилась у каких-то друзей в Павловске. Во всяком случае для меня след ее потерялся. Тем временем началась работа.

Ирина Николаевна и Александр Исаевич были знакомы и прежде. Но с этого момента начался бурный их диалог. Сначала устный; потом письменный. И, наконец, активное решение взяться за работу.

Остальное знаю из сохранившихся писем Александра Исаевича. Это удивительный диалог людей, страстно и горячо жаждущих истины «проникающих в самые сокровенные тайны творчества.

Пока приведу только некоторые отрывки. Они характеризуют первый этап работы.

«Сказать, что я рад, – ничтожно: я счастлив, что наконец этим вопросом занялся такой могучий специалист, как Вы – и сразу выдавил столько соку, сколько результата! Резюме производит очень убедительное впечатление: и выводами и весомостью зреющего за ним труда...

Вы знаете, в первом – непредвзятом и необдуманном чтении «Тих. Дона» в 30-е годы, в юности я больно ощутил ухаб между 2-м и 3-м томом: как будто сломался роман, как будто иначе прошел.

Но из-за ярчайших глав Донского восстания (в 3-м или в 4-м? томе) я не сделал вывода, что автор испортился, но явно переломился, как будто изменил весь замысел.

Пошли Вам Бог здоровья и освободи Вас от помех и отвлечений – чтобы Вы продолжали и кончили этот труд на всей своей силе. Это будет – драгоценнейшая книга русского литературоведения и памятник эпохи. Это будет – освящённый крест над затерянной, затоптанной могилой автора. Да вообще: трудно, исчислить все общественные и литературные воздействия этого труда.

История несчастной нашей литературы этого 50-летия жаждет Вашей правды» (письмо от 7.12.1971).

И второй:

«С упоением и светлой радостью прочел присланные Вами 1, 2, 5 подглавы. Они превосходят (убедительностью) то, что можно было ожидать по первоначальной «Заявке».

Охватывает полное согласие с исследователем, находят выход все старые, подавленные в себе недоумения: откуда эти неувязки, откуда этот вздор в «Тихом Доне» порою, от которого отмахиваешься, как от досадливой мухи, и, действительно, опять ныряешь в авторское «сцепление мыслей» и забываешь, «прощаешь» – а как же можно было успокаиваться? Как же мы 40 лет читали и не видели такой простой вещи?

Теперь ведь и перечитать не захочешь «Тихий Дон» в его обычном виде: грязно в руки взять, хочется очищенного» (письмо от 24.12.1972).

Что касается Крюкова, то Солженицына он интересует как фигура историческая (депутат Государственной Думы от Дона, секретарь Войскового Круга, участник Гражданской войны).

«Очень интересно, что даст Вам сравнение автора с Ф. Крюковым... Есть доводы за (очень живой свободный1 Донской диалог), есть против (голубизна в авторской речи, мягкота личности автора). Весьма перспективно, если Вы найдете и докажете, что нижнедонской, а не верхнедонской диалект...»

16.9.1972 Солженицын пишет Ирине Николаевне:

«Складывается неумолимая параллельность в Вашей и моей работе: ведь наше избранное лицо я ввожу очень основательно в повествование...» И в другом письме (9.4.1973): «Может быть ощущение моего локтя Вас подбодрит немного, как и мне постоянно важно и радостно знать, что Ваша работа продвигается».

Этой работой были наполнены последние два года жизни Ирины Николаевны.

Работа до поры до времени составляла для окружающих некую тайну. К тому же жила И. Н. почти всегда в Крыму, в Гурзуфе, где был ее домик. Туда к ней приезжал и писал Солженицын. Возможно, что он и привез ей некоторые документы из архива Крюкова, фотокопии первых изданий «Тихого Дона» и целый ряд нужных для работы исторических материалов. 
[Воспоминания Александра Солженицына об Ирине Николаевне Медведевой и о работе над книгой см. в журнале «Новый мир». 1991. № 12 («Бодался теленок с дубом» – Пятое дополнение, "Невидимки»: глава 14-я «Стремя «Тихого Дона»)].

Думаю; что он же и позаботился вовремя увезти все написанное и архив из Гурзуфа. После смерти Ирины Николаевны в доме оставалось очень немногое.

Обстоятельства кончины Ирины Николаевны были ужасными. Мы только что отпраздновали ее 70-летие. Вся семья была в сборе. Были друзья. Ирина Николаевич была счастлива и бодра. Ничто не предвещало ни болезни, ни гибели.

24 августа. День смерти Бориса Викторовича. В этот день в Ленинградской тюрьме погибла Елизавета Денисовна Воронянская, помощник Солженицына в работе над «Архипелагом ГУЛАГ» и давний друг Ирины Николаевны, только что навестившая ее в Гурзуфе. После пятидневного допроса она выдала тайну хранения рукописи «Архипелага».

Обо всем, что происходило в эти дни, Ирина Николаевна знала из радиопередач и таинственных телефонных звонков. Возможно, что и о конфискации «Архипелага» она была оповещена. Она внезапно заболела и, будучи человеком сильным, бесстрашным и гневным, оберегая семью и друзей, буквально выгнала из дома всех, кто хотел ей помочь.

Делала это непоправимо обидным образом и осталась совершенно одна в самую страшную пору темной крымской осени.

26 октября 1973-го она скончалась.

Ирина Николаевна была действительно «литературоведом высокого класса», как сказал о ней Солженицын, ибо цель ее работы была не разоблачение Шолохова, а воссоздание подлинного замечательного романа. Давнюю идею о двух авторах она положила в основу своего метода отслоения и очищения первоначального текста. Поистине она взяла на себя труд титанический. Он оказался плодотворным. Солженицын писал: «Пошли Бог, чтобы всю эту работу успели бы сделать Вы! Но если даже, нет – кто-то должен будет докончить. По Вашему плану и при достаточном языковом и художественном чутье это уже будет доступно».

Пожелание его не исполнилось, но предсказание сбывается. Явилась на свет очень серьезная работа Зеева Бар-Селлы «Текстология преступления», занимаются исследованием текстов «Тихого Дона» и в России, и на Западе. Только что вышла интереснейшая книга С. Э. и А. Г. Макаровых «Цветок-татарник». Настал час и для издания «Стремени» в нашем отечестве.

Зоя ТОМАШЕВСКАЯ

апрель 1991 г.

––––––––––––––––––––———