А.Г.Макаров, С.Э.Макарова «Я не изменю своей веры и своих убеждений до конца дней…»



Старая тонкая книжечка, чуть более полусотни страниц… Бумага серая, местами пожелтевшая, похоже – газетная. Лучше, вероятно, найти не смогли. Шрифт блеклый, плохо читается. Место издания – Усть-Медведицкая станица. Год издания – 1918-й…

На обложке название: «Родимый край»… Ф. Крюкову…

Случайно сохранившийся до наших дней экземпляр – осколок ушедшего навсегда русского прошлого, свидетель скорбных раздумий и затаенных ожиданий горсточки русской донской интеллигенции в дни «развала и бессилия России».

Донская область. Ноябрь 1918 года…

Смутное время. Вот уже год как над всею Россией горит пламя братоубийственной «гражданской» войны. Германский фронт брошен для того, чтобы открыть фронт внутренний, «классовый». Германская армия вступила в пределы России, заняв хлебные губернии Юга, отделила Прибалтику, Украину, Крым, Кавказ. Развал и бессилие повсюду.

Не остался в стороне и Дон. По нему Мамаем прошел девятый вал большевистской злобы и мести. Зимой и весной 1918 года первые кровавые опыты уже поставлены Историей над этим глухим и благодатным краем, первые сотни и тысячи невинных жертв… И как ответная реакция – общее восстание казаков весной 1918-го, освобождение донской области, создание собственного Донского правительства.

Несколько интеллигентов в глухом углу России, у слияния рек Дона и Медведицы, где расположилась эта старая казачья станица, соединились вместе, чтобы выразить в это трудное время свои добрые чувства Федору Крюкову, своему соотечественнику, писателю, общественному деятелю. Поводом был избран творческий юбилей – четверть века начала его литературной деятельности. Трогательные страницы: выражения любви и признательности, веры в родной край, в его будущее и – надежды на возрождение жизни… Почему же мысли и чувства казачьих интеллигентов оказались в поле притяжения именно этого имени? Кто он был – Федор Крюков?

Прошло немного времени после выхода этой небольшой книжечки. Новые истребительные волны раз за разом накатывались на Дон, пока не захлестнули его. Всеобщее разорение, гибель в конечном счете половины взрослого мужского населения, уход остатков Донской армии в эмиграцию… Весь этот старый мир многовековой прочной жизни исчез, растаял, погрузившись в пучину забвения, так что даже и воспоминание о нем грозило жестокими земными карами…

Почти на три четверти века погрузилось в небытие и имя Федора Дмитриевича Крюкова. Советская эпоха «не знала» такого писателя, тщательно следила за тем, чтобы и мы, простые граждане Советской России, не проведали каким-либо путем о его былом существовании. Лишь немногие, помнившие писателя, чтившие его талант, сохраняли память о нем и донесли ее до наших дней.

«Перестройка» России конца ХХ-го века, новый развал и распад страны, отменили (на всегда ли?) старые табу и запреты. Сегодня всем нам, мучительно переживающим эту затянувшуюся смутною пору, близки и понятны чувства и мысли соотечественников из 1918-го года. Так же как и они, мы ищем опоры для нашей веры, всматриваясь в будущее, мы ждем ответа на вопросы – как жить, на что надеяться, к чему стремиться.

Предлагая вниманию читателя небольшой сборник из 1918-го года, мы хотели дать ему возможность проникнуть хотя бы на короткий миг в мир русских людей, которые в глухом углу России были «унесены ветром» революции и гражданской войны, пережили гибель и крушение родины и, несмотря ни на что, пытались сохранить и отстоять свое человеческое достоинство.

И конечно же мы хотим дать возможность русскому читателю в начале XXI века ближе познакомиться с личностью Федора Крюкова, «который всею своею жизнью и деятельностью» служил «делу собирания и объединения нашей разбитой и опозоренной родины». Чтобы и сегодня его творчество и пример его личной судьбы могли служить России, ее исцелению и возрождению.

* * *

Родился Федор Дмитриевич Крюков на верхнем Дону в станице Глазуновской, раскинувшейся в низовьях левого притока Дона – Медведицы, в рядовой казачьей семье. Простое происхождение, однако, не помешало ему в условиях Императорской России раскрыть свой талант. Он с отличием закончил гимназию, а в дальнейшем – Историко-филологический институт в С.-Петербурге, стал педагогом. Одновременно, еще в годы учебы в Институте, Федор Дмитриевич начал заниматься литературной деятельностью, которая постепенно стала основным содержанием его жизни.

Из глухого угла, которым в те годы была его родная станица, он выбирается на простор «большой» жизни – Орел, Нижний Новгород, С.-Петербург… Печатается в столичных газетах и журналах. Становится известным в литературных кругах, поддерживает общение с В. Короленко, М. Горьким… Но за всем этим ростом прослеживается одна особенность: он не только не порывает со средой, из которой вышел в большую жизнь, но внутренняя, глубинная связь его со своей «малой» родиной усиливается, обостряется. «Родимый край» влечет его к себе с неослабевающей силой.

Девятнадцатый век, ускоряющееся развитие России, ее модернизация и «приобщение» к западной цивилизации породили проблему «лишних людей». Многочисленные верхи правящего слоя все более ощущали себя в России «европейцами», создавая в столицах соответствующую культурную и социальную среду, «малую Европу», со своими особенными интересами, идеологией. Подобным же путем развивалась нарождавшаяся российская интеллигенция, быстро приобщаясь к российской городской культуре европейского типа и разрывая свои связи с народными низами, из которых она выходила. Таким образом к началу ХХ века происходило быстрое разложение традиционного русского общества, державшегося на крестьянской массе, монархическом строе и национальной идеологии, выработанной прежде всего под воздействием Православия.

Проблема эта остро стояла и перед Федором Крюковым, именно эта тема была центральной в первых его крупных литературных опытах – в «Казачке» и в «Дневнике учителя Васюхина». Потеря органичной связи и взаимопонимания – благодаря образованию и совершенно отличным условиям жизни и деятельности – с простой народной средой остро переживалась писателем. Однако одно обстоятельство предопределило последующий его жизненный путь: чувство любви к Дону, к «родному краю», к населяющему его народу. Любви, которая повседневно наполняла быстротекущую жизнь и придавала ей особенный смысл.

Федор Дмитриевич регулярно, два-три раза в году приезжал в Глазуновскую. Здесь он не только участвовал в текущей хозяйственной жизни, в полевых работах, принимал заботу о родных, а позднее усыновил и стал воспитывать ребенка, Крюков сохранял активный интерес к станичной жизни, участвовал в ней, реально помогая станичникам в разрешении возникавших трудностей. Все это со временем создало ему высокий авторитет среди казаков и выдвинуло на поприще общественной деятельности: в 1905 году Крюкова выбрали депутатом 1-й Государственной Думы, где он пытался активно отстаивать интересы рядовой казачьей массы.

Его мысли и чувства были во многом направлены на то, чтобы помочь своему родному краю, чтобы использовать свои знания и способности для улучшения тяжелой и непростой жизни рядового казака – чтобы «послужить» своей родине. Со временем этой «службой» стала его литературная деятельность. Многогранная, она прежде всего сосредотачивалась вокруг изображения донской жизни и выдвинула его в первый ряд писателей Дона общероссийского масштаба. Крюков, по словам Короленко, «первым дал нам настоящий колорит Дона».

Все это предопределило характер его творчества – основным художественным методом становится подлинный реализм. Крюкова интересовали в окружающей жизни реальные человеческие отношения и переживания, действительные сложности и противоречия окружающей его русской жизни. Как опытный наблюдатель, он подмечал многие пока еще, быть может, малозаметные изменения народной жизни и психологии. Тонкий ум и разностороннее образование позвоили увидеть за отдельными фактами цельную, хотя и противоречивую картину народной жизни. А доброе чувство к своим героям, которыми фактически стала вся масса простого народа, неизменно сопровождало его очерки и рассказы, исцеляя душевные раны и врачуя сердца.

* * *

Февральский переворот 1917 года открыл новую страницу в истории России, страницу трагичную и тяжелую. События того времени были мифологизированы сразу же, причем каждая из сторон, принимавших в них участие, создавала «свою» мифологему – классовую или национальную, «белую» или «красную», монархическую или «демократическую»… И главная из них – мифологема о Революции (Февральской
и/или Октябрьской), как неизбежном, поступательном, «прогрессивном» движении русской истории. Лишь немногие из современников могли реально оценивать характер и масштаб происходящих перемен.

С первых дней февральского переворота Федор Крюков с тревогой наблюдал за развитием событий: за нарастающей анархией, злобой и волной насилия, захлестывавшими русскую жизнь. Первое появление «большевиков» на Дону, в его родных местах, окончательно определило его дальнейший путь, он встал в ряды бойцов – защитников родины от той массы «просвещенных революционным сознанием», которая, как писал Крюков в 1919 г., «…обрела лик звериный. И с этим ликом быстро дошла до логического конца – и вот, мы видим воочию воскресение пещерного периода человеческой истории: люди простые, трудящиеся, мирные скрываются в пещерах, степных пустырях, лесах, на островках; цветущие степи окутаны дымом пожарищ; вернулись преступные муки, пытки, сожжения детей и женщин. Стон и вопль отчаяния оглашает знакомую ширь родного края…»

Федор Дмитриевич Крюков был в эти годы среди тех, кто не поддался искусительным миражам быстро текущего калейдоскопа событий. В марте 1917 г. он, по природе своей и убеждениям казак-демократ, единственный среди членов руководства партии Народных социалистов голосовал против провозглашения республики, за сохранение конституционной монархии и в знак протеста против политической беспринципности вышел из партии. Как больно было, наверное, видеть ему происходившее – моральное падение, малодушие окружавших его людей.

«То, что называют теперь великой революцией… в сущности, есть не революция и даже не политический переворот, а распад, разложение, государственное и социальное…» – писал 7 мая 1917 г. в своем дневнике его современник, русский историк С. Б. Веселовский и слова эти полностью разделял и Федор Крюков. – «…Я совершенно ясно вижу на себе отражение и проявление общей деморализации, составляющей самую сущность нашего крушения и распада всего государства и общества. У всех утрачена вера в себя и свои силы, утрачен стыд и затемнена совесть. Утрачено совершенно желание работать и сознание необходимости труда…»

Очерки Крюкова, публиковавшиеся в 1917–1918 гг. показывают, что в «годину смуты и разврата», когда множество российских душ поддалось соблазну малодушия и предательства, злобы и эгоизма, оправдания «революционного» насилия, Федор Дмитриевич испытание выдержал – остался преданным родине, верным своим идеалам гуманизма и добра. Он не уклонился от выпавшего ему жребия, до последнего своего вздоха активно участвовал в борьбе за восстановление России. В августе 1918 г. Крюков был избран Секретарем Войскового Круга области Войска донского, помимо этого он редактировал правительственные «Донские ведомости», был директором Усть-Медведицкой женской гимназии.

И, конечно же, в эти годы он занимался главным делом своей жизни – литературой. Главное теперь – успеть запечатлеть это страшное трагическое время, сказать читателям будущей возрожденной России правду о том, что произошло, попытаться исцелить заблудшие души.

В советское время часть архива Федора Крюкова сохранил близкий друг детства, соратник по антибольшевистской борьбе на Дону, профессор-металлург Николай Пудович Асеев. Позднее, этот петроградский архив хранила племянница Н. П., Мария Акимовна. Среди бумаг сохранились ее выписки из писем Ф. Д. Крюкова к Н. П. Асееву тех грозных лет:

«Коля. Береги архив, он мне будет нужен. Это мое вечное поселение на земле. Там есть некоторые сведения, которые пригодятся кому-либо. Это на случай, если меня не будет… Я не изменю своей веры и своих убеждений до конца своих дней. За это время я столько пережил, столько перестрадал и передумал… Если мне поможет Бог, то я порадую тебя и друзей. Необходимо жить только тем, что хочешь сказать. Я много брожу по нашим садам, степи и любуюсь игрой света и тени. Учусь у природы доброте и терпению. Я каждый день приобщаюсь к чувству прекрасного. Я глубоко верю, что настанет время, когда наш народ победит все…»

Скончался Федор Крюков в тифозном беспамятстве 20 февраля 1920 г. во время отступления Донской армии, был тайно похоронен в станице Новокорсунской, что на Кубани. Его прах так и не был потревожен до сегодняшнего дня – могила его безвестна, нет на ней даже креста. Судьба сжалилась над ним, она уберегла Крюкова и от застенков ЧК–ГПУ, и от неизбывных картин опустошенного, обесчещенного и разграбленного родимого края, и от невыносимого для сердца чувства непоправимого крушения всего, что было близко и дорого ему в этом мире.

* * *

Свыше восьмидесяти лет прошло со дня кончины писателя. Федор Дмитриевич Крюков жил скромно, не рвался в первые ряды популярных литературных или общественных деятелей, не успел издать даже собрания своих сочинений (вышел лишь 1-й том в 1914 г.), а ведь написанного им хватило бы на 10 томов. Он лишь хотел всю жизнь своим словом – служить родному краю. Его творчество принадлежит к классическому наследию русской литературы. Оно пронизано чувством единства человека и природы, Божьего Мира, оно несет светлые и добрые слова, обращенные к людям, напоминающие им о том, что все люди – братья, а человечество – их общая семья.

Но помимо всего этого Федор Крюков оставил потомкам тайну, которая не разгадана и по сей день. Известно, что, начиная с 1912 года он писал большое произведение о Доне. Но литературный архив его до нас не дошел, донская часть архива пропала во время гражданской войны. Все годы коммунистической власти его имя было под полным и жестким запретом: в Советской энциклопедии 30-х годов можно встретить имена даже таких «белогвардейских» писателей как И. Бунина, И. Шмелева, но о Ф. Крюкове – никаких упоминаний нет. И так эта линия продлится почти до 1990-го года. Глухое молчание связано с тем, что его имя было названо в 1928 году как имя настоящего автора романа «Тихий Дон» с первых месяцев появления романа в печати.

Впервые тему авторства Ф. Крюкова уже в наше время поднял Александр Солженицын в 1974 году в книге «Стремя «Тихого Дона», а позже – Рой Медведев в 1975 г. За последнее десятилетие появилась уже обширная литература, посвященная этой уникальной проблеме авторства романа, получившего общемировую известность и признание. В этой небольшой статье было бы неуместно вдаваться в подробное обсуждение вопроса. Но все же на два обстоятельства, указывающих на действительно существующую связь Федора Крюкова с «Тихим Доном», мы хотим здесь указать.

Первое – это строфы старинной казачьей песни, взятые эпиграфом к роману «Тихий Дон»: «Не сохами-то славная землюшка наша распахана…» Именно эти же самые строфы приводил Федор Крюков в своем очерке в далеком 1919 году: «…в простых, скупых на краски и подробности словах о великой скорби родной земли чувствовались и бездонное горе сиротства, и отчаяния пустых полей, усеянных костями воинов, погибших за родной угол… Казалось, что вся скорбь, вся туга и тоска, и горячая жалоба, вылившаяся в этой печальной старинной песне, есть только исторический памятник…» Отлитые в народной памяти – воспоминания о пережитых в стародавние времена страданиях и бедствиях. Бедствиях, которые вдруг явились вновь – вернулись и вошли страданиями и «пещерными» временами в повседневную русскую жизнь…

Слова этой старинной песни служат как бы символом «Великой и бескровной» революции – разыгравшегося нового издания русской анархии и самозванства начала ХХ века. «Тихий Дон» оказывается, таким образом, в одной общей идейной и литературной линии с творчеством Федора Крюкова последних лет его жизни.

Второе – название главного места действия романа, единственного вымышленного топонима «Тихого Дона», хутора Татарского, происхождение которого до сего дня никем прояснено не было. Теперь же оказалось, что появление его и раскрытие внутреннего смысла следует искать в творчестве Федора Крюкова, для которого образ Татарника (цветка-татарника) в те годы виделся символом борьбы казачества за свою родину:

«И как колючий, стойкий репей – татарник растет и закаляется в тревогах и невзгодах боевой жизни будущий защитник Дона – босоногий, оборванный Панкратка, предпочитающий сидению в погребке с лягушками пыль станичной улицы под грохот канонады. Есть неожиданная прелесть в этом сочетании неистребимой жизненной энергии и близкого веяния смерти.

Необоримым Цветком-Татарником мыслю я и родное свое Казачество, не приникшее к пыли и праху придорожному, в безжизненном просторе распятой родины...»

Название казачьего хутора в романе символизирует несгибаемую стойкость и жизненную силу родного Крюкову казачества в отчаянной и почти безнадежной борьбе его за свое существование и свободу!

Герои Федора Дмитриевича Крюкова навсегда вошли в сердца современных читателей, живут в нас, призывая к мужеству и доброте, верности и любви к родине...

«...Я лишь один денек успел провести в ней, поглядел на руины сожженного и опустошенного родного гнезда, родные могилы. В душе – печаль. И вместе – ровное чувство спокойной убежденности, что этапов, определенных судьбой, ни пеш не обойдешь, ни конем не объедешь.

Я гляжу на разрушенный снарядом старенький куренек, на обугленные развалины – обидно, горько. Но нет отчаяния! Пройдем через горнило жесткой науки, будем умней, союзней, и, может быть, лучше устроим жизнь.

Осенний день тих, тепел и хрустально-прозрачен. Выстрелы бухают гулко и четко, и все как будто прислушалось к ним. Только в перерывах раскатистого грохота в притаившейся тишине опустелого хутора где-то тихо-тихо звенит тонкий голосок, причитывают по мертвому – и тонким жалом тягучей тоски впивается в сердце монотонная мелодия».

И сегодня для нас снова, как и восемь десятков лет назад как завет звучат добрые и мудрые слова Федора Крюкова:

«…обидно, горько. Но нет отчаяния! Пройдем через горнило жесткой науки, будем умней, союзней, и, может быть, лучше устроим жизнь».